Иван Стаднюк - Человек не сдается
Внимание Петра отвлек появившийся на улице красноармеец. Опираясь на винтовку, он прыгал на одной ноге. Вторая нога — вся в бинтах. Сквозь них выступили пятна сукровицы. Правая рука также забинтована.
Приблизившись к офицеру, красноармеец промолвил хриплым слабым голосом:
— Я стрелял, людей отпустите. — А затем повернулся к крестьянам, как бы извиняясь, добавил: — Один патрон для себя берег… Увидел гада, не удержался. Жаль, что промахнулся. Левой рукой несподручно стрелять.
Офицер с некоторым страхом смотрел на красноармейца, потом повернул его к себе спиной и, подняв пистолет, выстрелил в затылок…
В середине дня, когда гитлеровцы уехали из села, двустворчатые двери гумна скрипнули, и появился хозяин, неся в руках глиняную крынку. За ним, виляя хвостом, плелся рыжий пес. Хозяин был молчалив, угрюм. Косматые, густые брови сдвинулись над переносицей. Из-под них смотрели затуманенные горем глаза.
— Снимай тряпки с болячки! — потребовал сердито.
Маринин поднял удивленный взгляд.
— Снимай, снимай. Лекарь пришел… — И старик потрепал рукой рыжешерстную собаку. — Тебе, товарищ командир, засиживаться в селе нечего, а с такой ногой далеко не уйдешь.
Хозяин сел и поставил рядом на сено наполненную чем-то крынку.
Петр начал разбинтовывать ногу.
— Ты слышал такую притчу: «Заживет, как на собаке»? — спросил старик.
— Слышал.
— А вот скажи, почему на собаке рана быстро зарастает? Не знаешь?
С этими словами старик поднял крынку и наклонил ее. На разорванную ногу Петра полилась густая холодная сметана. Собака завиляла хвостом и начала облизываться.
— Лижи, Рыжий, не жалко. — Старик взял собаку за ухо и подтащил к сметане. Пес начал лакать языком, а затем вылизывать ногу, рану…
— Так разочка три в сутки полечит, и завтра-послезавтра от твоей болячки останется только рубец, — пояснил хозяин.
Петр старательно перебинтовал ногу, а хозяин все молчал, уставив отсутствующий взгляд в угол сарая.
— Что же делать? Как жить будем? — наконец прервал молчание старик. Нельзя же ему, идолу, спуску давать.
Петр ждал этого вопроса. Конечно, он же политработник, представитель партии в армии, и кому, как не ему, правильно разбираться в происходящем. Он обязан сказать этому суровому и доброму старику, что надо делать. И Петр уверенно произнес:
— Видали, как они сегодня с красноармейцем? То же и с ними нужно. Стрелять надо.
— Оно-то так, — промолвил старик, — сами знаем. Но медведя руками не изнудишь. Вот и я гадаю: может, не следует тебе уходить отсюда? Если много таких здесь останется, не будет идолу спокойствия.
— Нет, — возразил Маринин. — Так можно всю армию распылить, а фашисты тем временем до Смоленска, Киева доберутся. — Худшего Маринин не предполагал. — Я вот, папаша, другое хотел у вас выяснить.
Старик вопросительно посмотрел на Петра.
— Много ли в вашем селе осталось хлопцев, которые могут служить в армии?
— Кто его знает… Есть, — ответил хозяин.
— Их нужно обязательно оповестить: кто сегодня вечером не явится ко мне, тех буду считать дезертирами.
Старик хмыкнул.
— Да, да, дезертирами…
— Ты не стращай! — отрубил вдруг старик. — Они и сами уже оружие собирают…
Деревня, в которой задержался раненый Маринин, лежала в стороне от больших дорог, по которым устремились к Минску части 39-го танкового корпуса гитлеровцев. Вот-вот можно было ожидать, что в деревне опять появятся фашисты. И Петр спешил скорее стать на ноги.
Вечером рыжая собака опять лизала его рану. Наложив повязку, Петр, опираясь на палку, попробовал ходить по гумну.
— Больно? — спросил хозяин.
— Немного чувствуется, но идти можно. А если удастся коня раздобыть совсем хорошо будет.
Разговор прервали шаги, донесшиеся со двора. На гумно вошел низкорослый мужчина в соломенном капелюхе. Разглядеть его лицо в полумраке было трудно.
— Куда будем собирать хлопцев? — спросил он.
— Много их? — отозвался Маринин.
— Покуда еще неизвестно. Десятка три наберется.
— Хорошо. Тогда пускай захватят харчи, оружие, если у кого есть, и на рассвете собираются на выходе из села…
Когда на дворе стемнело, на гумно прибежал Степка.
— Мать велела вечерять идти.
Маринин зашел в хату. На столе стояла большая глиняная миска, наполненная блинами, рядом поменьше — со сметаной.
Петр отодвинул от себя миску, которая поменьше, и начал жевать душистые, пухлые блины.
— Кушайте со сметаной, — упрашивала хозяйка. Но Петр упрямо отказывался. Перед его глазами стояла крынка, из которой хозяин поливал раненую ногу.
В сенцах стукнула дверь. В хату зашел мужчина в соломенном капелюхе. При свете лампы Маринин вгляделся в его загорелое, заросшее светлой щетиной лицо. Раздвоенный подбородок, глаза — строгие, умные, брови густые, вылинявшие.
Мужчина присел на лавку, снял капелюх, рукавом рубахи вытер со лба пот.
— Сорок шесть человек на рассвете будут готовы, — сказал он. — Село наше большое, народу много.
— Сорок шесть человек! — обрадованно воскликнул Петр.
Кто-то постучал в окно. Мужчина со стариком, который молча готовил для своего временного постояльца мешок с продуктами, переглянулись и вышли в сенцы. Через минуту они вернулись, пропуская через порог впереди себя двух красноармейцев.
Увидев младшего политрука, солдаты остановились, насторожились.
Все молчали, сверля друг друга испытующими взглядами.
— Долго будем так переглядываться? — спросил Маринин.
— А как знать, наши вы или немецкие? — ответил один из солдат.
— Вы одни или есть командир? — спросил Маринин.
Солдаты молчали.
— Зовите сюда командира. С ним мы быстрее договоримся.
Один красноармеец вышел и вскоре возвратился с военным невысокого роста, в накинутой на плечи плащ-палатке.
— Сержант Стогов, — представился вошедший. — Пробиваемся проселочными дорогами на восток.
— Младший политрук Маринин. — Петр протянул сержанту руку. Стогов неуверенно пожал ее и потребовал:
— Разрешите удостоверение личности…
Маринин машинально пощупал нагрудный карман и вдруг сник. Уронив голову, он дрогнувшим голосом сказал:
— Нет удостоверения… Фашисты с мясом вырвали… Вот и ранен.
Стогов пристально смотрел на младшего политрука и с сомнением качал головой.
— Так, так… — затем взял на скамейке автомат Маринина, с любопытством повертел его в руках. — А автоматик-то немецкий…
— В атаке добыл, — пояснил Петр.
— Слушайте вы его! — сердито бросил от порога один из солдат. — Мы уже насмотрелись на таких в нашей форме!.. А этот еще и со своим автоматом. К стенке его!
— Ишь какой скорый на расправу! — вступился хозяин дома. — Эдак ты и меня за чужого примешь.
— Верно, хлопцы, разобраться надо, — поддержал хозяина мужчина с капелюхом в руках.
Вдруг распахнулась дверь, и в дом влетел боец.
— Товарищ сержант, немцы! — взволнованно выпалил он.
Сержант Стогов заколебался, глядя на Маринина:
— Ходить можешь?
— Смогу, если надо.
— Пошли! Вздумаешь бежать — пристрелю.
— Полегче, сержант, — строго сказал ему Маринин. Еще хотел что-то сказать, притронувшись рукой к левой стороне груди, где под гимнастеркой, в потайном кармане, был спрятан партбилет, но его перебил хозяин дома:
— А как же с хлопцами нашими? — старик стоял у порога и требовательно смотрел на Маринина, на Стогов а.
— Возьми пополнение, сержант, — посоветовал. Маринин. — Четыре десятка парней деревенских.
— Ха! — хмыкнул Стогов. — Я вон бойцов с оружием в отряд свой не принимаю…
— Ну и дурак! — негодующе сверкнул глазами Маринин. — Хозяин, спасибо за хлеб-соль. Может, увидимся еще. А ребята ваши пусть сами действуют, не маленькие.
И ушли…
— Ящук, посчитай, сколько нас, — устало говорил утром сержант Стогов, сидя на стволе сваленного, полуистлевшего дерева. На его коленях немецкий автомат, отобранный у Маринина. Вокруг — глухой лес, просвечиваемый косыми лучами только что взошедшего солнца.
— Тридцать два штыка! И семеро раненых, — ответил Ящук — высокий, худой, заросший рыжей щетиной пулеметчик. Он лежал на траве среди таких же смертельно усталых, испачканных землей и кровью бойцов. Белели свежие повязки раненых…
— А этот — в форме младшего политрука — не сбежал? Давай-ка его сюда.
Привели под ружьем Маринина — без фуражки, усталого, злого.
— Ну? — повысил голос сержант Стогов.
— Что «ну»? — сердито переспросил Петр. — Воевать не умеете. Кто же переходит через шоссейную дорогу без разведки? Ведь в тылу противника!
— Мои люди, я командую, — раздраженно ответил сержант.
Маринин едко улыбнулся, покачал головой и повернулся к солдатам:
