Абрам Вольф - В чужой стране
Откуда-то сбоку выскакивают немецкие истребители. Их немного, штук десять. Круто пикируя, они несутся на группу бомбардировщиков, идущую впереди армады. Эскадрилья «летающих крепостей» встречает их сильным огнем. Немецкие истребители отворачивают, взмывают вверх, а один, поврежденный, быстро снижается.
В колонне пленных раздаются радостные восклицания: «Ага, попало на орехи! Дают им янки! Лупи их, чего там!»
Истребители пытаются повторить атаку, но близко подойти боятся, ведут огонь с большой дистанции. Пленные смеются: «Что, фриц, кишка тонка? Гляди-ка, ребяты, ровно зайцы, разлетелись…»
Конвойные тоже наблюдают за воздушным боем. Лица у них невеселые, сумрачные. Начальник конвоя, унтер-офицер, пытается подбодрить солдат:
— Смотрите, он стреляет, он стреляет! — громко кричит он, показывая на небо.
Переводчик Комаров, идущий в толпе пленных, выкрикивает следом за немцем:
— Смотрите, он улепетывает, он улепетывает!
В колонне раздается громкий хохот.
— Молчать! Скоты! Мерзавцы! — унтер-офицер срывает с плеча карабин, кидается к колонне. — А ну, дайте им хорошенько! Вон тем, тем… Что стоите, болваны! — кричит он солдатам.
Пятеро солдат приближаются к колонне, а остальные отходят дальше к проволоке, держа оружие наготове. Пленные, как по команде, разом останавливаются, поворачиваются к солдатам. Руки их сжаты в кулаки, глаза светятся злобой.
Солдаты в нерешительности смотрят на унтер-офицера, боятся войти в колонну. Они видят, что, если сейчас тронуть хоть одного русского, — разъяренная толпа бросится на них и растерзает. Никакое оружие не поможет…
— Лос, лос! Шнэль! — испуганно кричит начальник конвоя. — Лос!
Колонна трогается. Пленные торжествующе, с открытой издевкой поглядывают на немцев.
Американские бомбардировщики уже пролетают над Айсденом. От их гула дрожат стены бараков, со звоном вибрируют стекла окон. Провожаемые взглядом русских, эскадрильи уходят на восток, к Германии. А с запада появляются новые и новые группы бомбардировщиков.
Впереди, где-то над германской границей, вспыхивают белые облачка. Они растут, ложатся все гуще, плотнее, на пути самолетов вырастает стена разрывов.
Такая же стена поднялась позади, на западе, в направлении Брюсселя. Скоро белые облачка покрывают все небо. Самолеты входят в гущу разрывов, медленно движутся среди мелькающих белых пятен. Русские молча, напряженно следят за самолетами.
Еще один эшелон «летающих крепостей» проходит сквозь первую, западную, стену заградительного огня. Бомбардировщики приближаются к Айсдену. Скоро они войдут во вторую зону заградительного огня, над германской границей. Но неожиданно от группы самолетов, только что вышедшей из стены разрывов, отделяется один. Расстояние между ним и уходящей на восток группой быстро увеличивается. За самолетом тянется струя серого дыма. Бомбардировщик ныряет в одну сторону, в другую, пытаясь сбить пламя Но струя дыма уже превратилась в черный шлейф. Ниже и сзади бомбардировщика вспыхивают купола парашютов. Пленные с тревогой всматриваются в небо, считают вслух: третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой…
Самолет с воем несется к земле. В нем должны быть еще двое. Почему они не выпрыгивают? Убиты? Ранены? Или все еще пытаются сбить пламя? С болью в душе русские следят за падающим самолетом. Нет, они уже не выпрыгнут… Самолет скрывается за дальними деревьями, и через минуту раздается глухой взрыв.
А парашюты приближаются, уже отчетливо видны черные фигурки, раскачивающиеся под белоснежными куполами.
На вахте тревога. Гитлеровцы на автомашинах, мотоциклах, велосипедах мчатся к шахте, за которой снижаются парашютисты. Бельгийцы тоже спешат туда. Сумеют ли они опередить немцев, успеют ли спрятать парашютистов?
В лагере все затихло в напряженном ожидании. Американские самолеты уже давно ушли за горизонт, пересекли границу Германии, надвигается вечер, а гитлеровцы все не появляются. Всех волнует один вопрос: «Успели бельгийцы или нет? Успели или нет?»
Наконец, прибывает одна машина с солдатами, за нею вторая. По усталым, злым лицам гитлеровцев видно, что они и на этот раз опоздали. Русские облегченно вздыхают, начинают расходиться по баракам. Но вдруг раздается тревожный возглас: «Ведут! Летчика ведут!»
По шоссе к лагерю приближается группа немецких солдат. Они идут пешком, с велосипедами в руках. На одном из велосипедов лежит скомканный парашют. Впереди шагает крепкий белобрысый парень, с обнаженной головой, в какой-то полугражданской одежде: ярко-желтые ботинки, дымчатого цвета брюки на выпуск, темная куртка с «молниями».
Толпа бросается к проволоке, не обращая внимания на окрики часовых. Парень кивает пленным головой, дружески подмигивает.
Всего лишь несколько часов назад он садился в самолет на одном из английских аэродромов, был свободным человеком, и вот он уже пленный.
Русские с сочувствием смотрят на американского летчика. В эту минуту они не думают о себе, о том, что сами уже полтора года томятся в неволе, за колючей проволокой.
Пленные идут толпой вдоль проволоки, рядом с американцем. Кто-то выкрикивает по-английски — Комрид, уирашэн, фрэндэ![2]
— Хэлло, рашэн! — улыбается в ответ американец, машет рукой. На лице его нет ни страха, ни уныния.
— Хлопци, вин, мабудь, курить хочет, а? — обращается к товарищам рослый, черный, как цыган, парень и лезет в карман своих изодранных в клочья, сваливающихся с костлявых бедер штанов. Достав измятую пачку сигарет, заглядывает в нее. — Трохи есть!..
В пачке всего две сигареты. Парень их берег, как самую большую ценность. Но для американского летчика, для союзника, ему не жалко последних сигарет. Он протискивается поближе к проволоке, сжимая пачку в кулаке.
— Эй, друг, погодь! — К парню тянется чья-то рука с сигаретой. — На, положь! От меня!
— И от меня, вот!
— От меня!
К парню протягивается сразу несколько рук. Он торопливо вставляет сигареты в пачку и, окликнув американца, кидает сигареты через ряды проволоки. Пачка падает у самых ног летчика.
Немцы, конвоирующие американца, что-то кричат, но летчик уже схватил сигареты и тут же, размахнувшись, бросил их обратно через проволоку. Русские недоуменно смотрят на американца, а тот кивает головой, улыбается, прижимая руку к сердцу.
Американца уводят в караульное помещение. Русские не расходятся.
К Тягунову подходит Ременников.
— Как вы думаете, удастся с ним поговорить? Наверное, его сразу отправят отсюда, американцев в таких лагерях не держат.
— Да, он здесь не задержится, — отвечает Тягунов. — Но до отправки на пару дней его могут оставить в нашем лагере. Тогда мы узнаем самые свежие новости! Ведь этот парень читал сегодняшние английские газеты…
На машине прикатил оберет — контрольный офицер комендатуры лагерей в Бельгии. Пленных загнали в бараки. Тягунов и Ременников направились в канцелярию. У писарей вечерами всегда находится работа. Только они разложили свои бумаги — в канцелярию вошел зондер-фюрер Траксдорф. Положив в сейф деньги и документы, отобранные у американского летчика, он сердито проговорил:
— Вот когда они хотят, так они умеют обходиться с людьми. Этому янки оставили даже шоколад…
Тягунов понимает, что хочет сказать Траксдорф: гитлеровцы по-разному относятся к русским и к американцам. Старший писарь осторожно задает вопросы, старается выпытать, как вел себя на допросе пленный летчик.
— О, этот парень держится так, будто не он попал к ним в плен, а они к нему… — Траксдорф упорно не хочет причислять себя к немцам, по-прежнему говорит «они».
Поговорить с летчиком не удалось. На ночь его поместили в тюрьму.
На вторую ночь, в первом часу, когда Тягунов покидал канцелярию, к воротам лагеря подошла машина полевой жандармерии. Эта машина объезжала все немецкие команды и забирала пойманных американских и английских летчиков. В открытой машине под охраной немецких жандармов сидело трое пленных летчиков.
Из тюрьмы вывели американца. Он шел в сопровождении двух солдат и караульного начальника, унтер-офицера.
— Вот вам еще птичка! Забирайте! — сказал унтер-офицер фельдфебелю полевой жандармерии, стоявшему у кабины машины. — Это мы его сцапали, наша команда!
— Молодцы, молодцы… Ну, давай скорее документы, мне еще в два лагеря ехать!
Фельдфебель расписался в приеме пленного, американец прыгнул в кузов, и машина тронулась, быстро скрылась в темноте.
— Куда теперь его? Наверное, в Германию, — подумал с болью в душе Тягунов, прислушиваясь к затихающему гулу мотора.
Придя утром в канцелярию, Тягунов сразу же понял, что произошло что-то важное. Все немецкое начальство было на месте. Зондер-фюрер Траксдорф, расхаживая по канцелярии, сердито крутил усы и что-то бормотал себе под нос. Шрейдер, сидевший за своим столом, нервно дергал сухим, острым плечом, возмущенно выкрикивая:
