Евгений Войскунский - Кронштадт
А один из краснофлотцев советует:
— Беги в Петровский парк. Маратовцы, которые живы, все там.
И верно — среди деревьев парка чернеют бушлаты. Надя бежит, чуть не попадает под колеса санитарной машины, выезжающей из парка. Из окошка кабины высунулся шофер и уж рот было открыл, чтобы обругать Надю, но — закрыл, не обругавши.
Маратовцы расположились группами вокруг заколоченного памятника Петру. Перекусывают сухим пайком, перекуривают. А иные сидят на земле, прислонясь спиной к стволу дерева и закрыв глаза… Не просто это — пережить такой день.
Вглядываясь в усталые, хмурые лица маратовцев, Надя переходит от группы к группе. Кинулась к высокому краснофлотцу, который, стоя к ней спиной, вешает на ветку дуба мокрый бушлат.
— Виктор!
Краснофлотец оборачивается. Это не Виктор. Это тот самый рассыльный, которого перед налетом дежурный командир посылал за Непряхиным.
— Извините, — бормочет Надя и идет дальше.
— Девушка, — окликает ее тот краснофлотец. — Вы кого ищете?
— Непряхина. Старшину первой статьи…
— Знаю Непряхина. И вас, между прочим, помню. Мы с Виктором в волейбольной команде играли.
— Где он?
— А у нас беда, — кивает краснофлотец на искалеченный линкор. — Помещения затоплены…
— Где Виктор? — крикнула Надя. — Он здесь?
Тот отводит взгляд. И помолчав:
— Из первой башни никто не вышел. Погиб Непряхин.
23 июня 1975 года
Я работаю в СКБ — специальном конструкторском бюро, занимающемся некоторыми проблемами судостроения. Бюро помещается на первом этаже старого дома близ Технологического института. У нас тесно и скученно, народу работает много, а комнат всего семь, столы и кульманы стоят вплотную. Наш директор давно пробивает новое помещение для бюро, и говорят, скоро начнут его строить, оно включено в какой-то титульный список. В семьдесят восьмом мы, говорят, переедем. Ну, будем считать, что к восьмидесятому — а до него еще надо дожить.
Чем я занимаюсь? Ну, скажем так: управляемостью судов. Не теорией управляемости, нет. Теорией занимаются умные люди, математики, которые в нашем дотошном XX веке обнаружили, что общепринятое математическое обоснование управляемости, выполненное Леонардом Эйлером в конце XVIII века, не совсем годится для нынешней практики. И не такие еще истины подверг сомнению XX век. А практикой как раз и занимается моя группа в СКБ. Мы, в частности, разрабатываем новые системы подруливающих устройств, которые улучшают управляемость крупнотоннажных судов.
Я практик. Но, должен признаться, мне здорово пришлось покорпеть над математикой и гидромеханикой, прежде чем приступить к этой самой практике. Более того, мы создали свою методику расчета новой поворотной насадки — не стану углубляться в детали, только скажу, что практика практикой, а голову приходится ломать, так сказать, теоретически.
Иногда я спрашиваю себя: на кой дьявол мне это надо? В конце концов, я капитан первого ранга — инженер в отставке, Министерство обороны платит мне приличную пенсию — вот и жил бы себе на покое, ездил бы за город дышать свежим воздухом, читал бы фантастику или начал бы, подобно моему свату, собирать спичечные наклейки. Теперь все что-нибудь собирают. У всех — хобби. Надо бы и мне обзавестись… Начать коллекционировать что-то пооригинальнее. Например, веники…
Люся давно «капает» мне на мозги: хватит, уймись, всей работы не переделаешь, всех денег не заработаешь. Люсиного заработка и моей пенсии нам вполне хватило бы для жизни. Но что-то мешает «уняться». Мозги, как видно, еще не выработали свой ресурс. Хочется еще «потрепыхаться».
А еще вот что удерживает меня от перехода к узаконенному безделью: люди. Мне будет скучно без Толи Головченко, верного и незаменимого при испытаниях в море помощника; без Леши Климова, выпивохи и знатока хоккея; без Славы Райгородецкого с его математической головой и вечными насморками; без старого друга Георгия Васильевича с его вдумчивым отношением к международным событиям; без Зинаиды Владимировны.
Да, и без Зинаиды Владимировны. Как раз к ней я и отправляюсь в отдел информации, чтобы покопаться в справочниках и зарубежных рефератах. Этот новомодный отдел помещается у нас в полуподвале, в тесной комнатке, окруженной стеллажами, где всегда горит электричество. Среди стеллажей, набитых технической литературой, восседает Зинаида Владимировна. Сколько лет Зинаиде Владимировне, не знает никто, но предполагается, что много. На вид ей, однако, не дашь больше сорока — сорока двух. У нее белокурые вьющиеся (искусно завитые) волосы и милое лицо, похожее на лицо Любови Орловой. Лишь присмотревшись, можно различить на нем разрушительную работу времени — морщинки под глазами, утяжеленность щек, негладкость шеи. Фигура у нее, как теперь говорят, статуарная. Года два назад у Зинаиды Владимировны умер муж — крупный деятель в ленинградской технической сфере. Для нее, привыкшей к известным благам жизни, связанным с высоким положением мужа, его смерть была тяжелым ударом. Но Зинаида Владимировна не из тех женщин, кто расслабляется. На другой день после похорон она пришла на работу, как всегда, тщательно одетая, спокойная, доброжелательная…
Зинаида Владимировна встречает меня лучшей из своих улыбок.
— Юрий Михайлович, — говорит она медлительным своим контральто, — вы помните Тарзана?
— Конечно, — отвечаю. — Эдгар Берроуз, «Приключения Тарзана». В школьные годы мы рвали друг у друга из рук эти выпуски. Как не помнить.
— Нет, я о кино — помните, после войны шли трофейные фильмы? Ну вот. Оказывается, знаменитый пловец Джонни Вайсмюллер, игравший Тарзана, жив. Вот, во вчерашних «Известиях». Вайсмюллеру семьдесят один, он сохранил хорошую спортивную форму.
— Что ж, — говорю, — я так и думал, что он крепкий парень.
— Вряд ли вы о нем думали, — улыбается Зинаида Владимировна. — Я хочу сказать — вот что такое плавание. Неустанно твержу людям — плавайте, плавайте, но никто меня не слушает.
— Я слушаю. Я неустанно плаваю, Зинаида Владимировна. Я же знаю, вы плохого не посоветуете…
— Да, не посоветую. От ваших плаваний в железных коробках мало толку. Надо ходить в бассейн. Надо летом ездить на море…
Знаю: она всегда берет месячный отпуск плюс месяц за свой счет и уезжает в Крым, там у нее не то своя дача, не то дом друзей. Вообще, она, что называется, следит за собой. Питается она по системе американского доктора Брэгга.
— Вы совершенно правы, Зинаида Владимировна.
— Эз олвэйс, — замечает она по-английски, то есть «как всегда». — Вот приезжайте в августе ко мне в Алупку. Мы бы такие заплывы с вами совершали…
Я чувствую в ее словах что-то потаенное. Такой, что ли, элегический вздох. Давно уже я подметил в ее отношении ко мне нечто большее, чем служебное благорасположение. Да и мне, что уж скрывать, нравится эта красивая спокойная женщина. Но оба мы, словно по невысказанному уговору, держимся в рамках.
— Я бы приехал, — говорю, — если б меня не смущала ваша овощная диета.
— Варвар, — говорит она с непередаваемо милым движением головы. — Почему вы не хотите почитать Брэгга?
— Потому что ваш Брэгг обедом пренебрэг.
Зинаида Владимировна смеется:
— Вы противный насмешник, Юрочка.
Вот так всегда: подходим к некой опасной грани — и спешим назад, прикрываясь шуточками…
— Где-то я прочла, что стыковка «Союза» и «Аполлона» будет при подходе к берегам Крыма, — говорит она. — Как вы думаете, смогу я увидеть это из Алупки?
Иногда Зинаида Владимировна меня озадачивает: не понимаю, играет ли она в наивную девочку или действительно наивна? Чем-то она напоминает ту даму, о которой я вычитал в одном философском труде Спенсера: «Я знал одну леди, которая доказывала, что плотно сложенное платье весит больше, чем сложенное свободно, и которая, находясь под влиянием этой веры, пользовалась большими чемоданами, чтобы снизить плату за перевозку».
Я озадаченно смотрю на нее, но не вижу в ясных голубых глазах никакой скрытой насмешки. Женщины не очень-то доступны мужскому пониманию. Совершенно иная психика. Иногда мне кажется, что они — пришельцы из других миров…
Не дожидаясь ответа на свой вопрос и без всякой связи с предыдущим разговором, Зинаида Владимировна говорит:
— А у вас что-то произошло, Юрочка. Я права?
— Эз олвэйс, — ворчу в ответ.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Моя дочь ушла от мужа. По нынешним временам, не такое уж серьезное происшествие.
— Сочувствую вам. У моего сына было то же самое. Но он выжил.
— Да и Таня выживет. Мы ведь живучие.
В последнем реферативном издании я выуживаю кое-что для работы и возвращаюсь в свою комнату, в которой даже летом холодно, потому что в ней никогда не бывает солнечного света. Сажусь, принимаюсь за работу. Передо мной сидит Слава Райгородецкий, чей стол упирается в мой. Слава считает, быстро тыча пальцем в клавиши японского калькулятора. Он глубокомысленно смотрит на получившееся число, вынимает огромный носовой платок и звучно сморкается — сигнал о том, что он удовлетворен результатом.
