Лариса Захарова - Операция «Святой»
— Скажите, мисс, — обратился Дорн к продавщице, заботливо перебирающей гиацинты, — не мог бы я приобрести букет сирени?
— Букет? — удивилась девушка. — Мистер не ошибся, букет?
«Что ее шокировало? — засомневался Дорн. — Ну, разумеется, букет, а не эту кадушку с деревом…» — но почувствовавшуюся неловкость поспешил загладить:
— Вы могли бы предложить иное оформление цветов?
Девушка смущенно улыбнулась:
— Разумеется, сэр. Нам ведь придется срезать соцветия, грубые стебли будут выглядеть не слишком эстетично, никакая лента не исправит положения, я бы предложила корзину сирени… Корзина, и конечно, лента. Вы намерены делать вложения? Подарок, письмо? — осведомилась продавщица.
Дорн достал бумажник и расплатился.
— Вложений не будет, отправлять по адресу тоже не стоит, я заеду за корзиной примерно к половине седьмого…
…К усадьбе Бивер-хилл Дорн подъехал, точно соблюдая ранее условленное время. Дворецкий принял корзину сирени, но Дорн так и не смог прочитать что-то на его бесстрастном лице, оно замкнулось еще больше, словно его постоянный лозунг «это меня не касается» оказался выписан куда крупнее. «Конечно, ему не по вкусу, что какой-то задрипаный немец с биржи преподносит цветы хозяйской дочери», — усмехнулся Дорн про себя. Занятый цветами, дворецкий сказал, что хозяин ждет господина Дорна в радиорубке.
Они не виделись несколько месяцев. Из Берлина Дорн не отправил Багратиони ни одного письма. Ни ему, ни Нине… Оба понимали почему.
— Эмоции потом, — остановил Багратиони первые приветственные и радостные слова Дорна, — будет у нас на них время. Кстати, я скоро стану дедом. У Юлии кто-то ожидается. Поужинаем втроем, все расскажу за ужином. Ты, я, Нина.
Дорн заметил, с каким насилием над собой произнес Иван Яковлевич имя дочери. Ему действительно было неприятно, что именно сегодня Нина, будто предчувствуя появление Дорна, наотрез отказалась ехать с матерью и сестрой в Лондон — Багратиони заранее позаботился о билетах в Ковент-Гаден. Придется выдержать ее встречу с Дорном. Где-то все же была совершена ошибка? Когда им обоим, и Дорну и Багратиони, показалось, что самым удобным способом общения окажется переписка с Ниной. Переписка молодых, красивых, сильных людей — теперь Багратиони уже не думал, что то был единственно разумный способ. Нина менялась на глазах, едва приходила почта. А уж если там оказывалось письмо Дорна!.. Да и этот вот красивый денди прямо цвел на глазах, как та сирень, только появилась Нина… Багратиони буркнул сердито:
— Ты прямо-таки женихом подкатил, — выдал затаенное.
— Мне был нужен внешний рисунок повода, — ответил Дорн. — За мной, боюсь, присматривают.
Багратиони только крякнул.
— О’Брайн сделал нам королевский подарок. — Дорн умышленно резко перешел к делу. — В Центр со ссылкой на О’Брайна следует передать: патриарх Мирон собирается провести в Варшаве переговоры о совместных действиях Польши и Румынии против СССР в случае попытки Красной Армии прийти на помощь Чехословакии… Это решение будет оформлено к июню, на этот срок запланирована встреча румынской военной делегации с представителями польского генштаба.
— Насколько я представляю себе румынского патриарха, вряд ли он способен вести сколько-нибудь серьезные внешнеполитические переговоры. Нет, не думаю. Нет ли здесь очередного фарса к устрашению?
— Или вообще пустопорожних разговоров в пен-клубах? Да мало ли с какой целью мог Мирон выехать в Варшаву — исключительно по церковным делам. Между прочим, они с львовским митрополитом Андреем носятся насчет униатства… А митрополит Андрей — человек опасный, политически опасный. И именно он может быть движущей силой патриарха Мирона в переговорах, направленных против СССР. Вообще, как я вижу ситуацию в Кливдене, там зреет целый заговор, в который вовлекаются не только британские государственные деятели, но и официальные представители рейха, и судетские немцы, и американцы, например. Джозеф Кеннеди, люди, близкие к братьям Даллесам… И это уже не просто заговор по умиротворению Гитлера за счет его слабых соседей — Австрии, Чехии и Польши, у которой, я уверен, Гитлер отнимет Данциг, как только до конца выяснит отношения с Бенешем… Это заговор о новом переустройстве мира — без Советского Союза, без Коминтерна, без коммунистического движения. А в итоге, в отдаленном, правда, итоге, и без Гитлера, он тоже им мешает, но не так сильно, как марксизм и ленинизм. Они вообще-то даже готовы поменять его на другую политическую куклу, например, на Гесса, если тот окажется сговорчивей, и уже вынашивают какие-то планы на этот случай, если я верно понял…
— Занятно, — бросил Багратиони. — Это все?
— Нет. Главное: мне недавно называли дату предполагаемого нападения Гитлера на СССР. Не позднее октября этого года. Есть косвенные подтверждения… Канарис и Пикенброк реально договариваются с эстонскими секретными службами о совместных провокационных действиях против СССР…
— Это еще ничего не значит, — сердито перебил Дорна Багратиони, — Канарису всегда доставляло удовольствие наступать нам на пятки… Такие вещи не равнозначны объявлению войны.
— Я говорю не об объявлении войны, а о реальной подготовке к войне, — настойчиво продолжал Дорн. — Эту подготовку я видел собственными глазами. — Дорн невольно повысил голос. — Под Берлином, на озере Химзее и в Квенцгуте возле Бранденбурга абвер создал диверсионные школы, куда вербуют только, подчеркиваю, украинских националистов. Они изучают топографию пограничных районов СССР, структуру Красной Армии, милиции, советскую технику, принятую на вооружение.
— Это уже факты, — согласился Багратиони. — Не зря, конечно, закрыли наши германские консульства в нескольких крупных городах…
— Там сидел шпион на шпионе, а что касается даты…
— Я тоже слышал несколько предполагаемых дат, — отозвался Багратиони. — Сомнительно…
— Я бы относился к этой информации серьезнее. Эту дату, первое октября, мне называли разные люди… — открылась дверь, и Дорн остановил себя на полуслове.
На пороге стояла Нина. Ее взгляд потряс Дорна. В нем были и невысказанный упрек ему, и радость встречи, и надежда…
Багратиони испугал взгляд дочери. Испугало его и лицо Дорна: оно вдруг смягчилось, показалось, даже цвет глаз изменился.
«Нет, этого нам не надо, нам всем троим не надо этого, — решительно сказал себе Багратиони. — Я как предчувствовал! Вот досада! И жалко их, с другой стороны… А что делать? Впрочем… Есть, кажется, выход. Я попрошу Демидова, он поймет меня… Пусть Мария Петровна с девочками едут домой. Предлог есть. Предстоящее рождение ребенка у Юлии. Сначала временная виза в СССР, а потом… Нечего им делать накануне войны на чужбине!»
22
Давно так не было черно на душе. Утром 29 марта в дом, где Борис Лиханов жил в квартире двоюродного брата, явилась полиция. Всех жильцов, и Лиханова тоже, выгнали во двор. Пересчитали. Увели еврейскую семью. Вывели из строя подростков. Матери цеплялись за детей, их отгоняли друг от друга прикладами. Шарфюрер крикнул женщинам: «Истерику прекратить! Дети отправляются в Германию на отдых!» Однако даже не позволили собрать чемоданчики. Потом шарфюрер сказал:
— Сейчас всех препроводят в избирательный участок, это недалеко. В полицейской части… Принять участие в голосовании обязаны все. Все должны ответить «да». Кто ответит «нет», будет убит на месте.
Полуодетые люди, выхваченные из квартир — из спален, кухонь, ванн и гостиных — пошли через улицу к участку. Лиханов тоже пошел, ибо другого выхода для себя не видел. Объяснить, что вообще не является подданным рейха, побоялся. Люди шли молча, Лиханов исподлобья рассматривал их лица: плохо скрываемый ужас, отчаяние. Как в тот день, когда свободных от вахты пожарных погнали на площадь Героев встречать Гитлера. В руки сунули флажок и велели им размахивать, улыбаясь при приближении машины фюрера. Размахивали, улыбались, по команде орали «хайль». Лиханов прикинул — тогда только на площади тысяч двести собрали. Злоумышленник, если что, и руку в теснотище не поднял бы, чтобы гранату бросить. «Наши бы бросили, соседи бы расступились, да хоть легли бы, помогли, чтоб бросил, а потом телами прикрыли и невозмутимо, по-мужицки, по-российски: «Ничего не видали, барин, никого не знаем, господин хороший, да разве мы, да мы разве…». И с той же невозмутимостью — хоть на казнь. А эти — эти недаром, видно, одной крови. Да и при Шушниге им не сладко жилось. Так что, какой плохой Шушниг, они уже знают, а какой будет Гитлер — пока вроде нет. Не хозяйничал завоеватель на этой земле, оттого и не знают, думал Лиханов, а турецкое владычество австрийцам нынешним помнится, как у нас хан Мамай…
Строем вошли в помещение участка. Каждому выдали конверт с бюллетенем. Как все проголосовавшие, Лиханов получил медаль с портретом Гитлера и надписью готической вязью: «Один народ, одна империя, один фюрер». Вспомнил — у матери был золотой браслет, по синей эмали там тоже шла надпись готической вязью: «Храни тебя господь». Вот такая разница, усмехнулся Лиханов.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
