В. Яковлева - Ради жизни на земле (сборник)
— Знаешь, Надюша, я плачу от радости: ведь это моя первая награда — благодарность боевого офицера.
Второй документ — рапорт капитана Селифанова: «В период с 19 по 21 июля (1943 г. — Н. У.) рота фронтовиков совершила 75-километровый марш с тактическими занятиями. На протяжении всего похода курсанты держали себя бодро, явных отставаний не было…» Далее шло описание подробностей марша. Среди них нет той, которую я узнал от боевых подруг Лии. Марш был завершен. Уставший капитан стоял перед строем роты и оглядывал шеренги бойцов. Он, мужчина, устал. «А каково им, девчатам?» — думал Селифанов. Но строй есть строй — святое место: здесь не всякому чувству можно волю давать. И офицер почти на крике выдохнул:
— Спасибо за службу!
— Служим Советскому Союзу! — прозвучало в ответ.
А когда подали команду «вольно!», Лия призналась Зине Поповой, подруге, что стояла рядом в строю:
— Знаешь, Зинуша, как ноют ноги и как болят плечи от ремней вещмешка и винтовки!
— Я покрепче тебя, да и то мне тяжело, — ответила Зина.
И это все, что было сказано хрупкой девочкой о тяготах похода. На марше она ни разу не отстала, не подала даже признака той усталости, что давила плечи и наливала ноги свинцом. Лия закаляла волю, характер бойца. Не зря же роту курсантов капитана Селифанова называли ротой фронтовиков: в подразделении все ждали со дня на день приказа об отправке в действующую армию, на передний край.
Я прочитал письма, какие Лия писала своей сестре перед отправкой на фронт. Они потрясли меня родниковой чистотой чувств этой изумительной девушки. Она беспокоится о жизни, здоровье, настроении милой Сапуры, справляется о тетушке Эжеме и других родственниках, ее интересует «жизнь родной республики». Очень сдержанно сообщает о себе: «Ты уже знаешь, что я учусь в снайперской школе, но пока мое письмо достигнет границ Казахстана, мы уже, вероятно, закончим учебу. В настоящее время… находимся в лагерях и готовимся к зачетам. По окончании… наверное, сразу на фронт. Все с нетерпением рвемся туда. Вот уже несколько дней, как приезжает к нам смена со всех концов нашей Родины. Мне очень хочется, чтобы приехала хоть одна казахская девушка, ведь в нашем наборе ни одной казашки, кроме меня».
Читая это письмо, чувствуешь и глубокий подтекст, напоминающий о пережитом с первого дня войны. Но Лия переносит на бумагу эти чувства без нажима, коротко, не тревожа сестру: «Получаю письма от подруг по детдому, они работают в Ярославле ткачихами. Одна в детском доме пионервожатой… Вообще-то писать можно много, если начать с того времени, как мы расстались, но на это у меня нет бумаги… Сколько я пережила, да вообще все мы… кажется, не восемнадцать лет, а целые полвека прожили». И тут же, вслед за приветами приписка: «Сегодня ходила в лес за цветами. Набрала букет. Лес близко, кругом луга и поля, цветов много, и какие красивые! Вот, чтобы не одной мне наслаждаться, я шлю тебе гвоздичку, незабудочку, земляничку. Лия».
Какие тонкие струны звучали в ее душе! Но над родной землей грозным смерчем клокотал пожар войны. И девушка с нежной, чуткой душой поэта мучилась муками Родины и жила священной ее борьбой.
Когда эшелон с выпускницами снайперской школы, следуя на Северо-Западный фронт, миновал Москву, Калинин и Торжок, Лия часами не отходила от вагонного окна. Взгляд ее впитывал нескончаемые картины разрушений — спаленные деревни, руины станций, городов и свежие курганы братских могил.
— Лия, садись ужинать, — звала ее Надя Матвеева.
А Лия, вся погруженная в себя, шептала:
— Вот так же, как с этими деревеньками, фашисты расправляются сейчас с моим Ленинградом.
И склонялась над белым листком. «Милая Сапура, — писала она сестре, — выехали позавчера, и сегодня, думаем, будем уже у цели. Но точно неизвестно. Куда я держу путь, я думаю, ты и так поймешь. Я сама попросила послать меня в действующую армию…»
Однако в тот памятный день, когда я проводил смотр команде первых девушек-снайперов, все это было мне, конечно, неизвестно. И, возвратив винтовку Лие, я уходил с линейки в глубоком раздумье: «Справится ли девчоночка?». Но фронт дает ответы на такие вопросы быстро: в бою и сильный духом и слабый раскрываются вполне. Вскоре мне доложили об исходе одной операции, в которой не последнюю роль сыграла Лия Молдагулова.
Нам дозарезу нужен был «язык». Но гитлеровцы так зарылись в землю, так замаскировали свои позиции, что разведчики, непрерывно наблюдавшие за их передним краем, вот уже пять суток не могли определить, где удобнее всего подобраться, чтобы действовать наверняка. Вместе с бойцами из группы захвата — Липатовым, Манайдаровым, Серобабой и командиром отделения разведчиков Глушко — не спускала глаз с вражеской линии обороны и снайперская группа Лии. И вот уже на закате, когда в лучах заходящего солнца зарозовели пристывшие лужицы, когда синие тени стали ложиться от каждого кустика и взгорка, Молдагулова засекла врага.
— Товарищ Глушко, — легонько толкнула она отделенного, — в районе третьего ориентира дымок.
Тот припал к окулярам стереотрубы… Точно: около едва приметного кустика дымчатой кисеей чуть курилась синь. Присмотрелись к тому кустику, очертаниям взгорочка, тени, падавшей от него, и сомнения рассеялись: третий ориентир — не что иное, как хорошо замаскированное пулеметное гнездо. Командир разведроты старший лейтенант Нищеренко и взводный — лейтенант Лутиков разработали план вылазки. И группа захвата по-пластунски двинулась вперед. Молдагулова и ее снайперы изготовились к бою: их задача — в случае опасности прикрыть разведчиков прицельным, губительным огнем. Вот Глушко и Липатов уже под кустом. Но за ним вдруг вспыхивает свет карманного фонарика: на смену озябшему пулеметчику пришел другой. Наши разведчики замерли. И как только у пулемета остался один, они прыжком накрыли фрица. Все произошло мгновенно: кляп — в рот, руки — за спину, и скрученного веревками врага разведчики волокут к своим. Через четыре минуты гитлеровцы замечают исчезновение солдата: взвивается ракета, начинается пальба. Но на каждую вспышку Лия и ее подруги отвечают точным огнем. И умолкают фашистские пулеметы, захлебываются автоматные очереди. А в наших окопах даже бывалые бойцы не могут сдержать восхищения:
— Ну и молодцы девчата! Бьют-то как, по-снайперски!
Когда «языка» доставили в штаб, ему, между прочим, задали вопрос: зачем он дымом себя демаскировал? Признался: иззяб, стал ужин греть. Наши рассмеялись:
— Ну а Лия тут как тут: и помогла ему согреться. Так хрупкая невысокая девушка становилась известным в бригаде бойцом. В ней сочетались превосходные качества, о которых хорошо сказал в одном из писем ко мне Василий Иванович Ефимов, бывший начальник политотдела нашей бригады. «Лию Молдагулову, — писал он, — я помню хорошо… эта маленькая худенькая казашка казалась мне застенчивой, скромной, и только глаза выдавали ее скрытую смелость, дерзновенную решительность и готовность пожертвовать собой за правое дело защиты Родины».
Такой она осталась и в моей памяти — немногословная, предпочитающая слушать, обдумывать. Но уж если говорила, то в слове была и мысль, и выражалось чувство. Вероятно, поэтому каждая встреча с ней запомнилась, запечатлелась в памяти.
Однажды на поляне, рядом со своей землянкой, Василий Иванович, собрав девушек-снайперов, рассказывал им о боевом пути бригады. Лия слушала не шелохнувшись. В рассказе политработника перед девчатами как ‘бы раздвигался грозовой горизонт войны, открывалось широкое поле битвы, в исход которой и она, Лия, вносила вклад на своем небольшом участке. Василий Иванович говорил о смысле декабрьских боев в 42-м году У деревни Язмище. На этом участке фронта фашисты намеревались прорвать нашу оборону, чтобы выйти в тылы 3-й ударной армии, начинавшей штурм Великих Лук. Наша бригада не только задержала полнокровную 93-ю дивизию гитлеровцев, но и разбила ее наголову, вернула все, что фашистам удалось захватить 1 декабря. Врагам пришлось перебрасывать сюда подкрепления из-под города Холм. В бригаде живет непоколебимая традиция — «Ни шагу назад!». И потому Язмище, переходившее несколько раз из рук в руки, все-таки осталось за нами.
— Запомните, девушки, имена тех, кто отличился в этих боях, — говорил Василий Иванович. — Когда в последний раз 4-й батальон овладел окончательно Язмищем, сержант Соболевский со своим отделением в первых рядах преследовал врага. Он увидел, как шестеро фашистов кинулись в блиндаж. Сержант ринулся туда же. Стреляя в упор, он свалил четверых. Но и сам получил пять ранений. На истекающего кровью храбреца бросилось двое уцелевших фашистов. Он заколол их штыком.
Много других эпизодов напомнил девчатам подполковник Ефимов. Рассказал и об итоге боев: 4-й батальон несколько километров гнал врага, не давая ему передышки; наступала и вся бригада. Было взято 43 населенных пункта. Среди них и Язмище, и Житница, и Ремжино. По рукам девчат пошла газета со стихами бригадного поэта Алатырцева. Кто-то прочитал их вслух:
