Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион
Было солнечно, зелено. Ягода предложил пройти к гренадерам-разведчикам, разыскать земляка.
На зеленом дощатом заборике гренадерской халупы сидел черный с золотом петух. Он покачивался, как у себя на жердочке. Потом поднял было голову, чтобы встряхнуться и запеть, и вдруг камнем слетел с забора.
Конец невидимой нагайки щелкнул по забору зашитой в кожу пулей.
Над забором поднялась усатая физиономия. Физиономия была покрыта гренадерской бескозыркой, надетой набекрень так, что одного уха не было видно вовсе.
— Эх, черт! — сказал гренадер и положил локти на забор. — Не попал.
На груди блескучей полосой шли в ряд четыре «Георгия».
— Куда, робя, прешь? — спросил он Андрея и Ягоду..
— Ходим, смотрим, тебя увидели, — сказал Ягода.
— Ну, а я как раз новый арапник пробую, — сообщил разведчик.
Ягода вступил с георгиевским кавалером в разговор. Андрей глядел во двор, занятый командой. Разведчики-гренадеры были все, как один, мереные, рослые молодцы, сохраняемые при штабе напоказ последние могикане действительной службы. У большинства грудь была в искрах серебряных бляшек и крестиков и в пестрых полосках георгиевских лент.
Они носили фуражку, пояс, сапоги со щегольством, которое исчезло на фронте, отступило в штабы армий и фронтов.
Разговор шел о гвардейских частях и полковых офицерах. Разведчики горохом сыпали рассказы об удалых налетах, о ночных вылазках, о беспримерной храбрости солдат гвардии. Ягода слушал невозмутимо. Андрей удивлялся его терпению. Ему нестерпимо становилось от этих каскадов хвастовства.
— А что это помещается на соседнем дворе? — спросил он гренадера. — Даже песочком посыпано и двери елками убраны.
— Это финляндцы — офицерское собрание.
У собрания копошилось несколько вестовых. Повар в белом колпаке начищал кастрюли. У самого крыльца стоял ящик с бутылками.
— У вас не по-походному, — сказал Андрей гренадеру. — Вино с собой возите.
— На то гвардия! — ответил, подбоченясь, разведчик.
На крыльцо вышел священник в длинной рясе. Остановился у порога, внимательным оком оглядел двор и стал извлекать из штанов портсигар. Мелькнули брюки, щегольской сапог и край красной муаровой подкладки.
— Это что же поп с утра закатился в собрание? — удивился Ягода.
— Это поп-то? Это всем попам поп. Он и первый, он и последний. Он в собрании — хозяин. Хозяйничает, лучше не сыскать. Никто, говорят, так не живет, как господа финляндские офицеры. Обчественный поп: он и на кухне, он и пьет первый, он и в железку играет. Не нахвалятся им их высокоблагородия господа офицеры.
Во двор финляндцев вошел солдат. За ним крестьянин в синей, расстегнутой у ворота рубашке вел в поводу годовалого теленка.
— Ваше высокоблагородие, — отрапортовал солдат, вытягиваясь перед попом в струнку. — Этот мужичок желает продать теленочка. Дешево отдает. Все равно — издохнет. Не изволите ли купить для собрания?
Поп лениво повернул голову и, почти не глядя на солдата, процедил:
— Куда их, телят-то? Дерма… По дорогам валяются.
Мужик сорвал шапку с головы.
— Ваше священство, не откажите в милости. Век господа молить буду. Пропадет теленочек. Не уйти с ним — все одно немцу достанется. Возьмите за недорого, ваше священство.
Поп докурил папиросу, погасил ее, уткнув в еловые иглы, и, все еще не глядя на крестьянина, с досадой сказал:
— Ну вот, пристал как банный лист. Купи, купи, А когда нам не нужно.
Старик кланялся, как автомат. Ветер кудлатил седую гривку на темени и клочковатую бороду.
Поп наконец обернулся к мужику, осмотрел барышничьим оком теленка и сказал со вздохом:
— Ну уж ладно, веди во двор. Только из милости.
— Спасибо, милостивый, спасибо, ваше священство, — засуетился старик, стараясь освободить голову теленка от веревки.
— А веревку-то почто снимаешь? — крикнул поп. — А мы на чем его поведем? Сообразил, куриная голова?
Мужик бросил веревку, и теленок побрел по травянистому двору, мотая затекшей головой.
— Ну, сколько ж тебе за него?
— Сколько милость ваша, — еще ниже склонился старик.
Поп пошарил в кармане и сунул старику какую-то монету. Тут же круто повернулся, деловито запахнул полы рясы и двинулся в дом, поглаживая бороду ладонью.
Старик посмотрел на монету, поднял глаза вслед попу и опять стал ее рассматривать, словно это была диковинка, какой он еще никогда не видывал.
Он покачал головой неодобрительно и безнадежно, глубоко насадил на голову меховую рваную шапку и пошел по улице деревни, пошатываясь как пьяный.
— Сколько отвалил? — негромко спросил Ягода одного из вестовых.
— Держись, парень, — гривенник! — сказал вестовой и рассмеялся.
— Десять рублей? — переспросил Андрей.
— Маленьких, — сострил солдат. — Копейку приложит — на сотку хватит, а закуска своя.
— Как, десять копеек? — громко, в негодовании крикнул Андрей.
— А вы бы потише, господин вольноопределяющийся! — сказал повар. — Вам-то что, а мы уж лучше помолчим. Не в новинку.
— Какая гадость, какая мерзость! — всю дорогу бранился Андрей. — И какой смысл так унижаться? Бессмыслица!
— Ну, зачем так, — сказал задумчиво Ягода. — Не иначе как в счете другую цифру выведет. А то, конечно, зачем же поганиться? Не себе ведь, собранию.
— Рассказать бы офицерам. Какой позор, собрание гвардейского полка…
— Ну, до господ офицеров дойдет. Вестовые расскажут. Господа смеяться будут. Не зря о нем слава-то идет. Всем попам поп…
На бивуаке стояли три дня, пообчистились, отдохнули. Взвод велено было поставить на позицию. Андрей пошел в цепь с телефоном.
На одном из холмов залег с пехотной перебежкой в наскоро вырытой по пояс яме.
Впереди рассеялось по полю редкое сторожевое охранение.
Рано утром на ближайших холмах к югу показались немцы. Они группами по пять-шесть человек перебегали от куста к кусту, припадали в ложбинах, таились за подъемами почвы, в оврагах.
Торопливо, как игрушечные автоматики, мотали лопатками — рыли крошечные ямки, насыпали холмики, чтобы спрятать голову, и, не встречая сопротивления, широким фронтом подвигались вперед, на север.
В бинокль нетрудно было увидеть, как справа и слева стреляли по германским перебежкам патрули передового охранения. Выпустив по обойме, солдаты отбегали назад, пригнув голову и держа у самой земли винтовку.
Командир батальона приказал Андрею сообщить на батарею, что тратить тяжелые снаряды не стоит. Силы врага незначительны, да и защищать эту линию нет смысла.
— Я думаю, что нет смысла, — усмехнулся прапорщик, передававший приказ Андрею, — раз у нас по пяти патронов на брата. А потом хоть врукопашную. Дела — малина!
Андрей до вечера оставался в поле. С телефонным ящиком и легкой катушкой он отходил перед наступающими отрядами немцев, прятался под кустами, защищая голову телефонным аппаратом, бежал, спотыкался, для быстроты мотал проволоку на руку.
К вечеру Кольцов приказал Андрею возвратиться на батарею. На рассвете ушли на север.
За артиллерией потянулась пехота.
IX. Бои у Петриллова
Взобравшись на Лысую гору, можно было подумать, что круг земли внезапно повернули на сто восемьдесят градусов по румбу. За Лысой горой на север открылась та же, что и на юг, перспектива — леса, болота, поля и луга, дороги, расчертившие местность, ровную, как дно тарелки. Одна Лысая гора поднималась над равниной вросшим в землю серым караваем.
За горою проволока. За проволокой в ста шагах в обе стороны глубокий ход окопа.
Батарейцы, любопытствуя, останавливались у окопа. Таких сооружений еще не видели. С фронта окопы не были заметны вовсе. Козырек, старательно застланный досками и замаскированный свежим дерном, задирался к северу и закрывал предательскую полосу желтого взрытого песку… Под козырьком, огибая траверсы, как у тюремной стены, шла глубокая траншея. С тыловой стороны обрыв падал ко дну крутым отвесом метра в три. У бойниц оставлены были три приступки. На первой спали, сидели, обедали, на второй, узкой, стояли во время боя, на третьей в ряд лежали ореховые приклады винтовок. Черные стволы уходили в частые щели бойниц, расположенных под бревнами козырька.
Эти три этажа приступок делали окоп широким. Козырек мог защитить только от шрапнельных пуль. Окоп был рассчитан кабинетным мыслителем капитально, но глупо…
Солдаты, на практике изучившие все выгоды и невыгоды различного рода укрытий, не скупились на критику этого произведения саперного искусства.
— Вот так окоп! Посадить сюда тех, кто строил. Пускай бы посидели под обстрелом.
— Расставил хайло. Снаряду немецкому — наше вам, пожалуйста. Только вас и не хватало!
