Анита Мейсон - Ангел Рейха
– Как мило, – сказала я.
– Мне выпала честь сообщить вам, что вы представлены к награде.
Я страшно удивилась. Полагаю, я обрадовалась. И помню, я подумала тогда, что награда – вещь совершенно бесполезная и почему бы им не дать мне то, чего я хочу. Потом мне в голову пришел вопрос:
– Награду получат все члены команды?
– Нет. Только вы. – Он улыбнулся.
Я не улыбнулась.
– Почему только я?
– Право, не знаю. Несомненно, для этого есть серьезные причины.
– Я не вижу никаких причин выделять меня. Мы работали одной командой.
Он легко пожал плечами:
– Решение уже принято.
– Я не могу принять награду, – сказала я.
Улыбка сползла с его лица.
– Я не могу принять награду, которой не получат мои товарищи по команде.
Мужчина страшно расстроился. Он сидел на краешке дивана, положив портфель на колени и сложив на портфеле руки.
– Но, безусловно… – начал он, но не договорил фразы. Потом он сказал: – Думаю, вас хотят наградить, поскольку вы были единственной женщиной в команде.
Я уже довольно давно не сталкивалась с таким отношением; я уже начала забывать о нем. Мгновение спустя я сказала:
– Вы имеете в виду, что женщина в принципе неспособна пилотировать планер и поэтому, если она летает достаточно хорошо, чтобы выступать за границей, она заслуживает медали?
У него было такое выражение лица, словно я его ударила. Он вцепился в свой портфель и сказал:
– Нет, я имел в виду вовсе не это.
– Тогда что?
Он сам не знал. Мне стало почти жаль беднягу. Приятного сюрприза не получилось. Я нисколько не сомневалась, что в министерстве это не понравится. На мгновение я задалась вопросом, о чем, собственно говоря, я думаю, когда иду против воли своих хозяев в самом начале игры, но я была слишком раздражена, чтобы сдержаться.
– Не знаю, что они скажут, – пробормотал мужчина. – Решение принято наверху.
Я понимала, что он оказался в затруднительном положении и, возможно даже, имеет основания беспокоиться за свое будущее. В те дни авиация входила в интересы высокой политики. Но я решительно не могла понять, почему они хотят наградить меня одну. Я не сделала ничего такого, чего не сделали мои товарищи.
То есть мне казалось, что я не понимаю. Но когда я мысленно возвратилась к поездке в Финляндию, отдельные моменты стали проясняться. Все наши фотографии в газетах: если кто и отсутствовал на них, то только не я. На групповых снимках я всегда стояла в центре. И если требовалось сфотографировать одного из нас в планере, то неизменно выбирали меня. Я смеялась, и протестовала, и раздражалась при виде особого к себе отношения, но смирялась, полагая все происходящее обычным делом, не имеющим никакого значения. Но это не было обычным делом; все было гораздо сложнее. И это имело значение.
Фотография становится интереснее, если на ней запечатлена девушка-пилот. Она привлекает внимание, она служит… я искала нужное слово. Она служит хорошей рекламой? Рекламой чего? Выражение моего гостя «вклад в дело укрепления репутации Германии» позволяло сделать вполне определенный вывод. Я выступала в роли посла Рейха, наивно полагая, что приехала в Финляндию пилотом-инструктором. И моя сила здесь заключалась именно в том, что я была женщиной. Фотография, где запечатлена я в кабине планера, несла миру два послания. Первое: «Вот оно, дружелюбное лицо Германии». Второе: «Посмотрите, на что способны наши женщины».
Я подумала об идеальном женском образе, представленном на плакатах, расклеенных по всей стране. Эти широкобедрые женщины, помешивающие суп в кастрюле, с цепляющимся за юбку розовощеким ребенком! При виде них я торопливо проходила мимо, подсознательно опасаясь, что, стоит мне остановиться и посмотреть внимательно, стоит мне подпасть под влияние этого образа, он возымеет власть надо мной и уже никогда не отпустит. И я подумала о сухих официальных письмах из Штеттина, где снова и снова говорилось, что, в силу моей половой принадлежности, мне не разрешается летать на самолетах, на которых я хочу летать.
Пребывали ли мужчины, державшие в своих руках мою судьбу, в замешательстве? Думаю, нет. Думаю, они просто вели себя в высшей степени цинично. Они просто использовали меня.
Я расхаживала по комнате, засунув руки в карманы брюк (я обычно предпочитала брюки), и размышляла обо всем этом. Внезапно мне в голову пришла такая дерзкая и такая уместная мысль, что я не сумела сдержать радостной улыбки.
– Как по-вашему, они сочтут возможным выразить свою благодарность как-нибудь иначе?
– Полагаю, да.
– Я хочу поступить в авиашколу в Штеттине, где готовят пилотов гражданской авиации.
Он был потрясен.
– Но туда принимают только мужчин!
– Понятное дело, – сказала я. – Именно поэтому для поступления мне необходима помощь министерства.
Если они используют меня, я буду использовать их. И я поступила в штеттинскую авиашколу. Наверное, я действительно им нравилась. А возможно, они просто хотели преподать мне урок. В любом случае – я поступила.
Перед отъездом в Штеттин я навестила родителей. За все время своей работы в институте я приезжала домой только раз, на Рождество. Разумеется, Рождество сопряжено с известными ритуалами, и они – вкупе с присутствием Петера – избавили меня от сколько-либо серьезных разговоров с отцом.
Я решила, что должна попытаться уладить наши с ним отношения. Рано или поздно он непременно сменит гнев на милость. Теперь, когда я начала хорошо зарабатывать, он наверняка посмотрит на вещи шире. Я думала не только об этом.
Когда мы с мамой сидели у камина и пили чай из чашек костяного фарфора, приберегавшихся для особых случаев, она сказала:
– Ты знаешь, отец интересуется твоими делами. Он хранит все газеты, где о тебе пишут. И он всегда читает твои письма.
– Именно поэтому он никогда мне не пишет?
– Ну, ты же его знаешь.
Я осталась с отцом наедине после обеда.
– Итак, довольна ли ты своей работой? – сказал он со своего рода грубоватой приветливостью, за которой, казалось, скрывалось еще что-то. – Она оправдала твои ожидания?
– Она мне нравится, – сказала я. – О большем я и не мечтала.
– Хм-м… – Я видела, что он ожидал такого ответа и что последний привел его в раздражение. – Похоже, ты преуспеваешь. Летаешь здесь, летаешь там. Ты уже много где побывала. – Он бросил на меня взгляд, значение которого я не поняла. – Тебе понравилась Финляндия?
– Я мало чего видела. Мы много работали.
– Не сомневаюсь. Вряд ли они отправили тебя туда просто повеселиться. – Он помолчал. – Это стратегически важная позиция.
– Финляндия?
– Я полагал, ты это понимаешь.
Мне это не приходило в голову. На самом деле я не вполне поняла, о чем он говорит. Но он поколебал мою уверенность, причем намеренно.
Я положила на стол конверт.
– Что это? – спросил он.
Он вскрыл конверт. В нем лежал чек, выписанный на счет моего банка в Дармштадте.
– Я обещала, что верну деньги, потраченные на мое обучение, когда начну работать, – сказала я.
Отец недоверчиво посмотрел на меня:
– И это?…
Я сразу осознала свою ошибку. Но упрямо сказала:
– Теперь я хорошо зарабатываю и могу позволить себе…
– Ты явилась сюда, чтобы оскорбить меня? – осведомился он.
Возможно. Я сама не знала. Да и плевать хотела, поскольку вдруг разозлилась.
– Как ты могла подумать, что я приму от тебя деньги?
– Отец, я действительно хотела вернуть тебе долг!
– Я тебе не позволю. Каждый отец обязан обеспечивать своих детей.
– В таком случае почему ты всегда говорил, что зря тратишь на меня деньги?
– Каждый отец вправе возлагать на своих детей определенные надежды.
– Ты всегда мешал мне поступать правильно! – выкрикнула я.
– Ты невыносима, – холодно сказал он. – Ты даже не в состоянии держать себя в руках.
Он взял чек своими сильными пальцами и разорвал его.
– Мне не нужны твои деньги, – сказал он. – Я бы не принял их в любом случае, но могу добавить, что мне также не нравится их источник.
Начальником штеттинской авиашколы был полковник с худым, покрытым шрамами лицом и с моноклем в глазу.
– Министерство в мудрости своей зарезервировало для вас место на курсе, – сказал он по моем прибытии. – Я не вправе оспаривать решения министерства, но плохо представляю себе, как вы справитесь. Какой у вас опыт по части пилотирования?
Я рассказала. Он выслушал меня с плохо скрываемым раздражением.
– Ладно, посмотрим, как у вас пойдут дела, – сказал он. – Честно говоря, я не вижу смысла обучать женщин пилотированию, не говоря уже о пилотировании таких самолетов, как у нас. – Он показал за окно, на выруливающий на взлетную полосу громоздкий трехмоторный гигант, мгновенно узнаваемый по низко посаженным широким крыльям, гофрированной металлической обшивке и отдаленному сходству с быком.
– Это «Юнкерс-пятьдесят два», полковник.
