Николай Дмитриев - Третья причина
14 декабря 1917 г.
Третья причина
Пассажирский пароход «Генрих Лунц» Гамбургской линии только вчера отчалил из Петербурга и теперь ходко шёл в открытом море вне видимости берега. Всю прошлую ночь изрядно качало, в снастях выл ветер, и волны настойчиво били в борт. Однако к утру малость поутихло, лишь низкое серое небо сеяло мелким дождиком.
Кутаясь в дождевик, полковник Иртеньев сосредоточенно смотрел на свинцовые воды Балтики. Холодный октябрьский ветер нёс с собой пронизывающую сырость, но полковник упорно не желал уходить с верхней палубы.
Другие пассажиры то ли по утреннему времени, то ли из-за погоды ещё не показывались и лишь высокий старик с важным лицом, украшенным «александровскими» бакенбардами, скорее всего, бывший моряк, стоя у самого ограждения, вглядывался в горизонт.
Пароход внезапно изменил курс, плеск волн у борта стал иным, и против воли Иртеньев вспомнил другое море, а в памяти как бы сама собой выплыла фелюга «капудана Али». Правда, тогда в отличие от сегодняшнего дня утлый парусник сильно мотало, и ему пришлось укрываться в каюте.
Нахлынувшие воспоминания настолько затуманили взгляд, что в глазах Иртеньева серое небо надолго слилось с такой же серой водой, заставив полковника как бы смотреть внутрь, в себя. Из этого странного состояния его вывел возглас старика, словно застывшего у лееров ограждения.
— А-а-а… Всё-таки они вышли!
Полковник стряхнул наваждение, огляделся, и только теперь разглядел идущую на приличном расстоянии кильватерную колонну из четырёх броненосцев, шедших в сопровождении транспорта и двух миноносцев. Дым из корабельных труб стлался по ветру, постепенно поднимаясь вверх, и там терялся в низко нависающих тучах.
Тем временем стоявший рядом старик достал из внутреннего кармана изящную, отблёскивающую чищеной латунью небольшую подзорную трубу и, раздвинув, навёл её на корабли. Видимо, Иртеньев был прав, посчитав пассажира бывшим моряком, так как тот, не отрываясь от окуляра подзорной трубы, начал перечислять вслух:
— «Ослябя»… «Сисой»… «Наварин»… «Нахимов»…[23] И при них эскорт… Да… — Внезапно умолкнув, старик с лёгким щелчком сложил свою подзорную трубку и, пряча её обратно, после короткой паузы уточнил: — Примерно час, как из Либавы вышли…
Не имея ни малейшего желания вступать в разговор, Иртеньев тактично промолчал, но не на шутку разволновавшийся старик и не думал сдерживаться.
— Нет, вы только подумайте!.. — теперь неугомонный старик уже прямо обращался к Иртеньеву. — Тихоокеанский флот никак не уступал японскому, ибо на момент начала боевых действий, он располагал семью броненосцами и одиннадцатью крейсерами! Так надо же!.. Профукали корабли по всяким Чи-фу, а теперь сидят в своём Порт-Артуре как в мышеловке, архаровцы!
Желание старика немедленно высказаться было столь явным, что полковник решил не обращать внимания на этикет и осторожно заметил:
— Ну, возможно, японцы пока сильнее…
— Что-с? — старик тут же грозно насупился. — Да вы, я вижу, милостивый государь газет начитались! Этих писак-провокаторов слушаете… Да пока адмирал Макаров там был, этих косоглазых меньшим числом били, вот так-то-с!
— Помилуйте, я вовсе не в этом смысле… — попробовал было возразить Иртеньев, но старик только горестно взмахнул рукой.
— Эх, да что говорить!.. Понавешивали себе орденов до пупа, а мозгов ни на грош!
Старик демонстративно отвернулся и принялся смотреть вслед уходившей эскадре, но теперь уже полковник, вспомнив, что его неожиданный собеседник знал о времени выхода кораблей из Либавы, а газетные статьи почему-то считал провокациями, решил продолжить беседу и негромко сказал:
— Кто как, а я надеюсь на лучшее…
— Да откуда же оно будет, помилуйте! — Старик мгновенно среагировал и решительно повернулся к Иртеньеву. — Вы понимаете, милостивый государь, что будет, когда они в конце концов доползут до места назначения? Или вы считаете, что Порт-Артур столько продержится? И это при том, что остатки Тихоокеанского флота будут вот-вот потоплены, а наш великий стратег генерал Куропаткин только и делает, что отступает!
— Мне кажется, вы уж слишком пессимистично смотрите на вещи, — слегка растерявшись, пробормотал Иртеньев.
— Наоборот, милостивый государь, наоборот! Я смотрю на всё только реалистично. — Слегка сощурившись, старик скептически поглядел на Иртеньева. — Мне кажется, вы коммерсант и, видимо, язык цифр вам понятнее. Так вот, смею вам уверить, что этот поход, практически вокруг света влетит нам ой-ой в какую копеечку. Я думаю, где-то миллионов сто золотом и никак не меньше!
Иртеньев пожал плечами и негромко, как бы про себя, сказал:
— Война и политика всегда обходятся дорого…
— Но они, чёрт возьми, должны быть выгодны! — старик сердито топнул ногой и неожиданно севшим голосом закончил: — А эти, если им и удастся дойти, будут встречены японцами где-то уже в районе Зондского архипелага…
На какой-то момент настроение старика передалось Иртеньеву, и он недоумённо спросил:
— Так где же выход?
— Выход?.. Выход, милостивый государь, был. Через наши северные моря целиком в наших внутренних водах. Только об этом надо было думать раньше.
— Но позвольте, — слова старика так поразили полковника, что он откинул всякую сдержанность. — Насколько я знаю, там плавание из-за льдов невозможно!
— Невозможно? — теперь в голосе старика послышалась горькая ирония. — Наши предки со времён Дежнёва плавали там на парусных кочах, а нам, имея такой ледокол, как «Ермак», нельзя? Не смешите меня, милостивый государь…
— Нет уж, увольте! — с неожиданной запальчивостью перебил старика Иртеньев. — Я, конечно, не бог весть какой знаток, но хорошо понимаю, что там нужны гавани, нужны угольные станции и как минимум надо знать состояние льдов!
— Похвально, похвально… — Теперь старик уже весьма заинтересованно посмотрел на Иртеньева. — Так вот что я вам скажу, милостивый государь. На те сто миллионов, которые собираются вбухать в бесполезный поход, можно было построить как минимум десять «Ермаков» и оборудовать достаточное количество стоянок и зимовий, снабдив их, между прочим, искровыми станциями, что дало бы возможность знать обстановку от Архангельска до Чукотки ежедневно! Да-с…
Внезапно взгляд старика стал каким-то отсутствующим, он прервал свой страстный монолог и, не представившись и не попрощавшись, резко повернулся, чтобы на старческих, плохо сгибающихся ногах, начать медленно спускаться вниз, где уже наверняка собирали пассажиров к завтраку…
* * *Полковник с интересом рассматривал новинку — уличный телефон-автомат, установленный в специальной будочке. Продолговатый, расширяющийся снизу полированный ящик размещался на задней стенке, так что укреплённый сверху микрофон был где-то на уровне лица, а слуховая трубка висела сбоку, совсем рядом с ручкой индуктора.
Читая выставленную на видном месте инструкцию, полковник как-то ухитрялся одновременно осмысливать ситуацию. Оснований для беспокойства у него было более чем достаточно, ибо за три дня, прошедших со дня прибытия парохода в Гамбург, произошло уже слишком много событий.
И хотя впереди предвиделись сложности, этот автомат странным образом успокоил полковника. Во всяком случае, благодаря вот такому никем не контролируемому телефону он мог в любой момент набрать нужный номер.
Плотно прикрыв за собой дверь будочки, полковник бросил монету в горизонтальную щель и, взяв слуховую трубку, прижал к уху. Дождавшись, когда мембрана ожила, он покрутил ручку индуктора и, услыхав ответ телефонной станции, попросил:
— Фройлян, 2—17 битте…
Абонент отозвался сразу, и тогда полковник произнёс только два слова:
— Говорит Томбер.
Слышимость была отличная, ничего переспрашивать не пришлось, и уже через минуту полковник Иртеньев, выйдя из автомата, не спеша зашагал по тротуару, ничем не отличаясь от идущих по своим делам степенных бюргеров.
Рядом пробежал мальчишка-газетчик и с криком:
— Покупайте!.. Покупайте!.. Нападение русских броненосцев на английских рыбаков!.. — промчался дальше.
На ближайшем углу полковник купил газету и, свернув её в трубку, пошёл дальше. Примерно через полчаса, миновав контору «Германо-Американской линии», Иртеньев остановился у витрины магазина готового платья «Кнопф и сын».
В витринном стекле отражались вся улица и сам полковник, одетый по осеннему времени в демисезонное, французского кроя, пальто. Полюбовавшись на своё отражение, Иртеньев отвернулся от окна и, постукивая трубкой газеты о ладонь левой руки, принялся ждать.
Мимо торопились прохожие, среди которых полковник почти машинально отмечал симпатичных румяных немочек с обязательными корзинками или ридикюлями, не забывая, впрочем, поглядывать и вдоль улицы.
