Олег Селянкин - О друзьях-товарищах
Едва выходили к середине Волги — вражеский огонь становился еще ожесточеннее, теперь всплески, встававшие по нашему курсу, стеной отгораживали нас от Сталинграда.
Мы носом катера прорезали эту стену, чтобы через минуту оказаться перед другой такой же или еще более плотной…
Вот вражеская мина рванула на палубе одного из катеров-тральщиков. Столб огня, грохот и… нет больше катера-тральщика — он затонул. В воде, конечно, плавают люди, надо бы подобрать их, но мы упрямо идем вперед. Мы видим только сталинградский берег, с обрыва которого к нам летят трассирующие пули. Среди солдат, принятых нами на свой борт (да и среди личного состава катера-тральщика), многие были уже ранены. Но мы идем в Сталинград!
Однажды во время такого похода что-то неуловимо быстро прошелестело у моих ног, и с такой силой, что меня качнуло к задней стенке рубки. А еще через мгновение я, командир катера-тральщика и рулевой мысленно воздали хвалу тому, кто сделал нашу рубку из фанеры: вражеский снаряд прошил ее от борта до борта. Прошмыгнул буквально между наших ног — и не взорвался!
Огромная радость для всех нас, находившихся в рубке катера, уже одно то, что этот снаряд не взорвался, не оборвал наши жизни. Но, пожалуй, не меньшую радость я испытывал и утром, когда на базе матросы рассматривают пробоину, многозначительно переглядываются, и рулевой Минченко, пряча в глазах усмешку, врет им:
— И все благодаря капитан-лейтенанту (мне, значит) тот снаряд промашку дал. Каплейт-то увидел его и кричит нам с Мараговским: «Шаг назад… марш!» Ну, известно, и промазал снаряд…
Только у самого правого берега сравнительно спокойно: обрыв скрывает нас от глаз фашистских пулеметчиков и автоматчиков, здесь рвутся лишь мины и бомбы.
Высаживаем десантников. К сожалению, часть их остается на катере — они ранены. Потом наступает самый неприятный момент — выгрузка боезапаса и продовольствия. Неприятный потому, что из-за ящиков с патронами, гранатами, снарядами и минами солдаты почти дерутся, а вот мешки с крупой и все прочее съедобное очень часто выгружать приходится самим.
Один из солдат, как мне помнится, так высказался на мой упрек:
— Ты что, дурной, пшенку возишь? Ты мне патроны и гранаты давай, а жратву я сам добуду!
И вот, приняв на борт раненых, мы идем обратно, к левому берегу, чтобы за эту же ночь еще несколько раз повторить все сначала.
Однажды, закончив работу, мы на катере-тральщике Мараговского еле дотащились до левого берега, с полного хода выбросились на его песчаную отмель. Только потому выбросились, что не надеялись своими силами удержать катер-тральщик на плаву. Когда мы энергично принялись за его спасение (и спасли!), в его подводной части и бортах оказалось 342 пробоины.
Между прочим, 342 пробоины далеко не рекорд: в бортах и подводной части другого катера-тральщика их было 670!
Мне кажется, и дошли мы до берега, и спасли катер, и быстро отремонтировали его потому, что знали точно: в нас очень нуждаются защитники Сталинграда, те самые герои, которые упорно не хотели сдавать врагу обуглившиеся развалины города.
Много славных товарищей мы потеряли на сталинградских переправах. Так, Маршал Советского Союза А. И. Еременко в своих воспоминаниях утверждает: «Потери в личном составе бронекатеров при перевозках доходили до 65 процентов».
А ведь, бронекатера, как можно судить даже по самому названию, имели броню. Так каков же процент потерь был на катерах-тральщиках, где борта чаще всего были деревянными, а рубки из фанеры и стекла?
Поверьте, далеко не всегда вражеские снаряды не взрывались.
Некоторые из моих друзей как-то незаметно пали на своих боевых постах, пали от вражеских пуль и осколков, а другие…
Командир дивизиона катеров-тральщиков старший лейтенант Ульянов, с которым я в мае вернулся в Сталинград, тоже погиб смертью храбрых на сталинградских переправах. В тот катер, на котором он нес свой флаг, угодили два снаряда и разворотили борт. Катер начал тонуть.
«Капитан погибает со своим кораблем!» Эта фраза из какой-то сентиментальной книжонки некоторым молодым командирам основательно кружила голову. Еще бы, романтика, красивая смерть!
Многие молодые командиры катеров ратовали за такую гибель, считая ее подвигом, а один из них даже попытался провести в жизнь этот «лозунг», отказавшись покинуть тонущий катер. Я на своем катере-тральщике был рядом, спасал его людей, а потом, услышав крикливое и глупое заявление, выхватил пистолет и сказал, что он умрет раньше своего катера, что я сию минуту пристрелю его как дезертира. И тот понуро перебрался ко мне и еще долго считал меня чуть ли не своим главным личным врагом.
Так вот, старший лейтенант Ульянов поставил точку, обозначившую конец той вредной дискуссии. Он личным примером доказал всем, как должен вести себя командир в самые трагические для корабля и людей минуты.
Убедившись, что пробоину не заделать, что катер продержится на воде считанные минуты, он спокойным голосом отдавал команды, преследовавшие одну цель — спасти как можно больше людей. И лично проверил, не забыли ли на катере-тральщике кого из раненых. Потом побросал в реку все спасательные круги и пояса, имевшиеся на катере, и лишь после этого сам бросился за борт. Почти тотчас затонул и катер.
Все правильно сделал старший лейтенант Ульянов, одного не успел за хлопотами о людях: снять с себя ватные штаны и кирзовые сапоги. Они и не позволили ему всплыть.
На сталинградских переправах погиб и капитан 3-го ранга С. П. Лысенко, который в то время был командиром дивизиона бронекатеров.
Вражеский снаряд впился в катер, когда он еще только шел на выполнение боевого задания. В рубку, из которой ведется управление катером, впился тот снаряд. И разворотил ее, своими осколками убил или ранил всех, кто там находился.
Тяжело был ранен и Лысенко. Но, пересилив боль, он, когда к штурвалу встал его заместитель по политической части Н. Н. Журавков (тоже раненый и единственный, кто все-таки мог взять на себя управление катером), приказал ему продолжать выполнение задания командования.
И оно было выполнено на отлично.
С. П. Лысенко скончался уже на левом берегу Волги, куда катер пришел после выполнения задания. Скончался от потери крови.
Много, очень много замечательных товарищей и катеров потеряли мы на сталинградских переправах. И на минных полях врага гибли они, стремясь очистить путь для караванов. Ведь около 350 морских неконтактных мин сбросили фашисты в Волгу за навигацию 1942 года!
А вот нам с Мараговским прямо-таки везло: уж в такое пекло, кажется, попадали, что хуже некуда, но все равно сравнительно целыми выбирались…
Даниил Мараговский… Был он не унывающим ни при каких обстоятельствах и способным в любой самый критический момент на невероятные выдумки. Например, еще в первых числах августа, когда один капитан парохода наотрез отказался идти по непротраленной реке, Даниил вдруг вмешался в наш разговор, спросил у меня крайне почтительно:
— А почему бы нам этот караван не провести за тралом, за номером ноль-ноль-один? Я понимаю, что пользоваться им разрешено лишь в исключительных случаях, но разве сейчас не такой?
Понимая, что у него уже созрело какое-то решение, я снисходительно кивнул: дескать, действуй — и сразу же отошел в сторонку, чтобы своим присутствием не сковывать Даниила. И тогда, спустив в Волгу на коротком буксире один из безобидных буйков облегченного трала Шульца, Мараговский обратился ко всем капитанам пароходов, толпившимся здесь же:
— Знаете, что это за штука?.. Не знаете, а жаль… Поясняю: это самая последняя новинка, она ни одной мины после себя не оставит. Только понимая, сколь важны для всей страны грузы, которые вы везете, мы включаем ее… Ваша задача: выстроиться друг за другом и держаться точно за этим буйком… Если кто из вас вильнет в сторону, пусть пеняет на себя!
И катер-тральщик с этим безобидным буйком за кормой отошел от берега. За ним, стараясь держаться точно в его кильватерной струе, заторопились все караваны. Один нефтевоз даже просигналил: дескать, отстаю, прошу уменьшить скорость движения.
Сознаюсь, обманули мы речников. Но за этот обман, как мне кажется, заслуживаем не осуждения, а всяческой благодарности: с наступлением ночи всю эту пробку из караванов запросто могли бы уничтожить вражеские бомбардировщики.
К сожалению, мы порой были просто обязаны прибегать к подобному обману, даже к угрозам оружием, так как, случалось, не могли найти общего языка с некоторыми речниками. Не верили они нам, молодым, которые и с Волгой-то встретились впервые в эту навигацию. Даже позднее (летом 1943 года), когда при штабе каждого дивизиона катеров-тральщиков были организованы лоцманские пункты и появился специальный представитель Наркомата речного флота, который над всеми пароходами имел неограниченную власть, с отдельными капитанами или другими речными начальниками у нас бывали столкновения, а про первые месяцы минной войны и говорить нечего.
