Алексей Воронков - Брат по крови
Бедная ты моя, бедная, с болью в сердце подумал я. Ну за что тебя так, за что? Ведь ты ни перед кем не провинилась, и единственным твоим грехом является лишь то, что ты родилась на этой грешной земле.
Только что закончился обход, и медсестрички разбрелись по палатам исполнять предписание врачей.
— Как она? — спросил я невысокую хрупкую сестричку, которая ставила Илоне капельницу.
— Она в тяжелом состоянии, — сказала сестричка. — А вы кто ей?
Я задержался с ответом. Я не знал, что сказать.
— Я ее коллега, — сказал я.
— Значит, вы тоже медик? — сообразила девушка, которая, видимо, кое-что уже знала об Илоне.
— Да, я начальник медицинской службы полка, — проговорил я.
В этот момент, узнав, видимо, мой голос, Илона подняла руку. Я бросился к ней.
— Ты меня слышишь, Илона? — произнес я с дрожью в голосе. — Слышишь?
Она не ответила.
— Раненая не разговаривает, — сказала медсестра.
— Почему? — спросил я.
— Она очень слаба.
Я кивнул, мол, понимаю.
Я придвинул к кровати стул, сел на него и стал смотреть на Илону. Было тихо, и лишь где-то за окном слышались привычные городские шумы. Илона лежала в женской палате, но, кроме нее, здесь никого больше не было. Женщин не так уж много в армии, не много их и на войне. Это хорошо, подумал я, женщины не должны воевать. Это противоестественно.
Я взял ее руку в свою и ощутил легкое пожатие. Да, она признала меня, окончательно понял я. Наверное, она рада. Рада не меньше, чем я. Я немного расслабился. Некоторое время назад я испытал эмоциональный всплеск, когда узнал, что Илона жива. Теперь я потихоньку приходил в себя.
— Илона, — тихо прошептал я и снова почувствовал ее пожатие. — Держись, дорогая… Все будет хорошо. Я буду рядом с тобой. Я вытащу тебя, я помогу тебе…
Теперь я знал, что мне следует делать. Я обязательно должен был остаться в госпитале, чтобы ухаживать за Илоной. В тот же день я посетил начальника госпиталя. Этот моложавый полковник был старым знакомым Харевича. Я выложил ему все как на духу. Полковник посочувствовал мне. Я спросил, может ли он что-нибудь сделать для того, чтобы я какое-то время побыл рядом с раненой. Он пообещал лишь одно: похлопотать в штабе округа, чтобы меня на короткое время прикомандировали к госпиталю. Якобы с целью повышения квалификации.
Полетели дни, которые сменялись бессонными ночами, протекавшими в заботе об Илоне. Я знал, что врачи все сделали для того, чтобы вытащить Илону с того света, оставалось выходить ее. И я старался изо всех сил. Я сам отвел себе роль сиделки. Я помогал медсестрам делать Илоне перевязки, следил за капельницей, давал ей лекарства, умывал ее, кормил. Работы хватало, и я делал ее с удовольствием.
— Вы лучшая сиделка, какую я только видел в своей жизни, — сказал мне как-то лечащий врач Илоны, высокий капитан в дымчатых роговых очках.
Я был рад это услышать. В душе я всегда гордился тем, что был неплохим хирургом, теперь из меня вышла неплохая сестра милосердия.
Все это время Илона не произнесла ни слова. Она возвращалась к жизни медленно. Слишком серьезными были ее увечья. Когда мне рассказали, сколько сложных многочасовых операций ей пришлось выдержать, мне стало не по себе. Бедная, милая моя девочка, страдальчески думал я. Ну за что, за что тебе такое?
XXIII
Прошла неделя. Однажды, после того как я переделал в палате кучу дел, я сел на стул, что стоял у изголовья выздоравливающей, и задремал. Неожиданно сквозь сон я услышал свое имя. «Митя», — будто бы звал меня кто-то. Я открыл глаза. В палате было сумрачно и тихо. Илона, как обычно, беззвучно лежала на кровати и не подавала признаков жизни. Я решил, что это мне все причудилось, как вдруг я снова услышал свое имя.
У меня дрогнуло сердце. Илона! Это она зовет меня, радостно подумал я. Она! Но что это? Почему я вдруг опешил? Ах да, она впервые назвала меня по имени. Впервые! До этого ей что-то мешало обращаться ко мне таким образом. Быть может, ее смущала разница в возрасте, а может, причиной тому было проклятое чувство субординации, от которого бывает трудно избавиться.
Я тут же вскочил со стула и подошел к Илоне.
— Ты меня звала? — спросил я, стараясь преодолеть волнение.
— Да, — сказала она.
Услышав это, я еще больше заволновался.
— Тебе что-то надо? Ну, скажи? — проговорил я.
— Ничего… Я просто так.
Вот ведь как! Человеку вдруг стало лучше, и он решил просто поболтать.
— Ну, говори же… Говори еще, — стал просить я, радуясь тому, что наконец-то дождался, когда она окончательно придет в себя. Я давно не слышал ее голоса и очень соскучился по нему. — Говори, говори…
— О чем? — вновь шевельнула она губами.
Я наклонился к ней, чтобы ей было легче услышать меня.
— Обо всем, — сказал я. — Вначале скажи, как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — ответила она.
— Это хорошо… — идиотским голосом произнес я, будто бы мне приходилось вести диалог с каким-то маразматиком и я старался говорить его языком.
Я придвинул стул ближе к кровати, сел на него и стал внимательно глядеть на Илону.
— Почему ты замолчал? — спросила она.
— Потому что тебе нельзя напрягаться… Ты еще слабенькая, — произнес я.
— Мне лучше, — сказала она. — Скоро я встану на ноги.
— Да-да, конечно, — согласился я. — Но сейчас тебе не следует напрягаться. Ты поспи. Тебе надо сейчас больше спать.
— Я не хочу спать, я хочу слушать тебя, — медленно ворочая языком, сказала Илона. — Спасибо тебе, спасибо за все…
Я чувствовал, что ей еще очень трудно было говорить. Слова у нее получались какими-то неуклюжими, как будто она училась вновь произносить их. Но ее голос… Он был настолько трогательным, что у меня сжималось сердце.
— Не надо меня благодарить, — проговорил я. — Не надо. Ничего особенного я не сделал.
— Ну как же! Только из-за меня ты и торчишь сейчас в этом госпитале…
Бинты на ее лице мешали мне разглядеть ее улыбку, но я чувствовал, что она улыбается.
— У меня командировка — я повышаю здесь свою квалификацию, — говорю ей.
Она ухмыльнулась.
— Знаем мы это повышение квалификации, — донеслось до меня. — Небось уговорил начальника госпиталя оставить тебя здесь.
Ей по-прежнему трудно давались слова, но она продолжала говорить.
— Уговорил, — честно признался я. — Теперь за мной ужин в ресторане. Как только будут деньги, обязательно свожу полковника в кабак.
Мы помолчали.
— Который час? — неожиданно произнесла она.
— А тебе не все ли равно? — спросил я ее.
— Нет, теперь уже не все равно. Коль я выздоравливаю, мне уже интересно все. Даже то, какая температура сейчас на улице, — заявила она.
Она была права. Когда человек болеет — ему нет дела ни до чего, но стоит ему хотя бы немного почувствовать себя лучше, как он снова приобретает интерес к жизни. С Илоной произошло похожее.
— На улице постоянно льет дождь. Когда его нет, стоит туман. Одним словом, южная осень, — говорю ей. — А вот на моем родном Дальнем Востоке сейчас уже предзимье. Снег выпал, мороз речки и озера сковал льдом. Там сейчас в лесах хорошо. Тишина звенящая, а воздух чистый, словно родниковая вода. Дышать хочется. Я люблю такую пору.
— Возьми меня когда-нибудь в такую осень, — попросила она.
— Возьму, — пообещал я. — Мы с тобой сядем на поезд и поедем далеко-далеко, туда, где прошло мое детство.
— Но прежде мы поднимемся на вершину Кавказа… Помнишь, ты обещал мне? — спросила она.
— Конечно, конечно, помню, — радовался я тому, что она уже живет, что у нее появились мысли, чувства, что память вернулась к ней.
— «Кавказ подо мною. Один в вышине…» Мы вместе прочтем это стихотворение. Я тебе не говорила — ведь я тоже с детства мечтала побывать на Кавказе, я тоже любила читать Лермонтова с Пушкиным. Помнишь? «Раз — это было под Гихами — Мы проходили темный лес; Огнем дыша, пылал над нами Лазурно-яркий свод небес. Нам был обещан бой жестокий. Из гор Ичкерии далекой Уже в Чечню на братний зов Толпы стекались удальцов…»
— Это «Валерик», — вспомнил я.
— Да, — ответила она. — В школе я хорошо знала это стихотворение… Позже ни одной строчки не могла вспомнить. А тут вдруг вспомнила. Наверное, это все из-за того взрыва. Веришь, я стала вдруг помнить такое, о чем, казалось бы, давно уже забыла. Вот лежу, вспоминаю и дивлюсь себе…
— Такое случается, — сказал я. — История знает случаи, когда сильный стресс позволял человеку вспомнить даже то, что с ним происходило в младенчестве.
— Я тоже многое вспомнила. Я даже лицо своей прабабушки вспомнила. А до этого, как ни пыталась, вспомнить не могла. Она умерла, когда мне было четыре годика, — пояснила Илона.
— Видишь: не было бы счастья, да несчастье помогло, — улыбнулся я.
