KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » О войне » Антон Деникин - Старая армия

Антон Деникин - Старая армия

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Антон Деникин, "Старая армия" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Так и не нашел. В уставах, предусматривающих мельчайшие подробности военного обихода и взаимоотношений, нет такого требования, чтобы быть вежливым в отношении военных людей. Вот разве только применительно… к «Наставлению для ухода за лошадью»…

* * *

Характер взаимоотношений между начальниками и подчиненными имеет особенно серьезное, иногда решающее значение во время войны.

Был доступен и заботился о подчиненных Куропаткин. Оттого, вероятно, несмотря на тяжкие неудачи, оставил о себе в народе добрую память. И в годы великой смуты жил покойно в своем псковском селе Шешурине, в своем доме, сохранив до смерти библиотеку, архив и большой исторической ценности дневники.

Ренненкампф{В японскую войну командовал Забайкальской казачьей дивизией, потом — корпусом.} смотрел на людской элемент своих частей как на орудие боя и личной славы. Но его личная лихость и храбрость привлекали к нему сердца подчиненных. По мере повышения и, следовательно, удаления от массы, это обаяние падало.

Нужно заметить, что близость и знакомство войск со старшими начальниками достигается, главным образом, во время войны. В мирное время последним нужно обладать большою индивидуальностью, чтобы их знали в низах армии; обыкновенно начальник выше начальника дивизии или инспектора артиллерии для младшего офицерства и солдат бывал чем-то астральным, и оценка его составлялась весьма поверхностно — больше по интуиции или по суждениям старших. Вспоминаю свои молодые годы, трех при мне сменившихся командиров корпуса (15-го) — Столетова, Гурчина и Крюкова. Первого любили, второго боялись, к третьему относились иронически. Вот все, что сохранилось от их силуэтов на экране памяти.

Совершенно исключительным обаянием среди подчиненных пользовался во время японской войны ген. П. И. Мищенко{Командовал Урало-Забайкальской казачьей дивизией, потом — конным корпусом.}. Человек большой храбрости, добрый, вспыльчивый и доверчивый. Любил офицеров и казаков сердечно, заботился о них и берег их. Каждый в отряде мог быть уверен, что Мищенко не даст его в обиду, что и на походе и на биваке он лично наблюдает за надежным охранением, что если потребуется особенное упорство в бою и будут серьезные потери, — то, значит, иначе нельзя было. Но что при этом сам Мищенко не посылает, а ведет, и будет тут же, в жестоком огне, деля со своими войсками все тяготы их жизни. Внутренне горячий и внешне медлительно-спокойный в бою — он одним своим видом внушал спокойствие дрогнувшим частям. Помню рассказ стрелка одного из сибирских полков, присланных на подкрепление к Мищенке, об их первом знакомстве. Шел горячий бой, огонь губительный, патроны почти расстреляны; уже некоторые стрелки отбивают атаки японцев… камнями.

— Не было никакой возможности держаться. И конечно, все бы отошли. Но как тут уйти, когда в самой цепи присел ген. Мищенко, молчит и только поглядывает — не на противника, а на нас. Так до конца и просидел, пока японцы не отошли…

Больше всего он ценил в военном человеке храбрость. За это качество многое прощалось, иногда даже хозяйственные злоупотребления. Вызовет к себе виновного, разнесет вдребезги и отпустит. Будто оправдывается потом перед нами:

— Знаю, что плут. Да уж очень, знаете ли, доблестный офицер…

Вне службы, за общей штабной трапезой или в гостях у полков он вносил радушие, приветливость и полную непринужденность, сдерживаемую только любовью и уважением к присутствующему начальнику.

Популярность ген. Мищенки, в связи с успехами его отряда (кроме неудачного Инкоусского набега), распространялась далеко за пределами его. И началось к нам паломничество. Приезжали офицеры из России под предлогом кратковременного отпуска и затем оставались в отряде. Бежали из других частей действующей армии офицеры и солдаты, в особенности в томительный период бездействия на Сипингайских позициях, когда только на флангах, и в особенности у нас — на правом, шли еще бои. Приходили без всяких документов, иногда с неясным формуляром и со сбивчивыми показаниями. Мищенко встречал приходивших с напускной угрюмостью, но в конце концов принимал всех. Случались иногда ошибки: обнаружен был, например, офицер, разыскивающийся властями по уголовному делу, даже несколько беглых каторжников… Но в массе это был элемент прекрасный, истинно боевой.

К лету 1905 г., в результате такого своеобразного «дезертирства» — в частях Урало-Забайкальской дивизии оказалось незаконного состава — офицеров десятки, солдат сотни. И не одной только пылкой молодежи: были и штаб-офицеры, и пожилые запасные солдаты. Обеспокоенный возможностью контрольных начетов, я доложил цифровые итоги ген. Мищенке.

— Что ж, знаете ли, надо покаяться.

Донесли в штаб армии. К удивлению, ответ получился вполне благоприятный: командующий армией (ген. бар. Каульбарс), учитывая хорошие побуждения «дезертиров», и чтобы не угашать духа, не только оставил их в отряде, но даже разрешил принимать приходящих и впредь под тем, однако, условием, чтобы это разрешение отнюдь не разглашалось и не вызвало массового паломничества в отряд.

* * *

И вот, после такой «Запорожской Сечи», мне пришлось попасть уже во время перемирия в разительно несходную обстановку — в штаб 8-го корпуса, которым командовал известный в военном мире ген. Скугаревский.

Образованный, знающий, прямой, честный и по-своему справедливый, он тем не менее пользовался давнишней и широкой известностью как тяжелый начальник, беспокойный подчиненный и невыносимый человек. Получил он назначение недавно перед тем, после окончания военных действий, но в корпусе успели уже его возненавидеть. Скугаревский знал закон, устав и… их исполнителей. Все остальное его не интересовало: человеческая душа, индивидуальность, внутренние побуждения того или иного поступка, наконец, авторитет и заслуги подчиненного — все это было безразличным. Он как будто специально выискивал нарушения устава — важные и самые мелкие — и карал неукоснительно как начальника дивизии, так и рядового. За важное нарушение караульной службы или хозяйственный беспорядок и за «недовернутый каблук», за пропущенный пунктик в смотровом приказе начальника артиллерии и за неуставную длину шерсти на папахе… В обстановке не оконченной еще войны, после расстройства и потрясений, вызванных Мукденским погромом и в преддверии новых потрясений первой революции — этот ригоризм был особенно тягостен.

Скугаревский знал хорошо, как к нему относятся войска и по той атмосфере страха и отчужденности, которая сопутствовала его объездам, и по рассказам близких ему лиц. Но не придавал этому значения:

— Они не понимают, что я только исполняю свой долг.

Я ехал из штаба армии в корпус в вагоне, битком набитом офицерами. Разговор между ними шел почти исключительно на злобу дня — о новом корпусном командире. Меня поразило то единодушное возмущение, с которым относились к нему; иногда прорывалось бранное слово… Тут же, в вагоне сидела средних лет сестра милосердия. Она как-то менялась в лице, потом, заплакав, выбежала на площадку. В вагоне водворилось недоумение и конфузливое молчание… Сестра милосердия оказалась женою ген. Скугаревского.

В корпусном штабе царило особенно тягостное настроение, в особенности во время общего с корпусным командиром обеда, участие в котором было обязательно для всех чинов штаба; кто не являлся, должен был представлять письменный доклад о причине отсутствия… По установившемуся этикету только тот, с кем беседовал командир корпуса, мог говорить полным голосом; прочие беседовали вполголоса. За столом было тоскливо, пища не шла в горло. Выговоры сыпались и за обедом. В первый же день приезда мне пришлось услышать непривычный разговор. Один штабс-капитан, беседуя вполголоса с соседом, обронил фразу:

— Не знаю, генерал приказал…

Скугаревский услышал.

— Это не вежливо. Вы — невоспитанный человек. Надо было сказать — «его превосходительство приказал» или — «командир корпуса приказал».

Однажды капитан Ген. штаба Т[олкушкин] (ныне генерал), во время обеда доведенный до истерики разносом командира корпуса, выскочил из фанзы, и из-за стены ее слышно было, как кто-то его успокаивал, а он кричал:

— Пустите, я убью его!

Ни один мускул не дрогнул в лице Скугаревского. Он продолжал начатый посторонний разговор.

Как-то раз командир корпуса обратился ко мне:

— Отчего вы, полковник, никогда не поделитесь с нами своими боевыми впечатлениями? Вы были в таком интересном отряде… Скажите, что из себя представляет генерал Мищенко?

— Слушаю.

И начал:

— Есть начальник и начальник. За одним пойдут, за другим не пойдут… Один…

И провел параллель между Скугаревским — конечно не называя его — и Мищенкой. Скугаревский прослушал совершенно покойно, даже с видимым интересом, и в заключение поблагодарил меня «за интересный доклад».

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*