Александр Чуксин - Однополчане
— Я с передовой, артиллерист. Летчика убитого привез, командир батареи, старший лейтенант Денисов приказал.
Шеганцуков бросился к машине. Там, на соломе лежало тело убитого. Моторист бережно приоткрыл край плащ-палатки.
— Мой командир звена, Николай Иванович Назаров, — дрогнувшим голосом сказал Шеганцуков и, сняв пилотку, комкая ее в руках, тихо спросил: — Остальные… где?
— Отправили в лазарет. Один сильно подгорел, а другой ушибся. Геройские ребята…
Шетанцуков стоял, опустив голову. Нет, невозможно привыкнуть к смерти. А в такой вот томящий, такой мирный день, особенно. Шеганцукову стало стыдно за свои недавние безмятежные мысли. Ни на минуту нельзя забывать, что идет война, гибнут люди, кто знает, скольких не станет еще до конца войны. Но напрасно корил себя Шеганцуков. Человек создан для мира. И даже на войне, вернее именно на войне, мечтает о мире. Мечтает, когда идет в бой, мечтает в минуты затишья, и последняя мысль его, если суждено человеку погибнуть, тоже о мирной жизни…
Назарова хоронили в саду сахарного завода. Падали, падали листья на открытый гроб. Тени скользили по мертвому лицу Назарова. И было невыносимо думать, что никогда, никогда больше не ощутит он ласки солнца, не увидит неба, не порадуется удивительной красоте земли.
Один за другим подходили летчики и, склоняясь над гробом, прощались с боевым товарищем. Чуть поодаль стояли женщины и плакали, не стесняясь своих слез. Они оплакивали не только Назарова, а своих мужей и братьев, которые не вернулись с войны.
— Больно подумать, что старшего лейтенанта больше нет в живых, — сказал Колосков. — Он был таким человеком, таким… — Голос у капитана дрогнул. — Не забудем мы Колю Назарова. Вечная ему память!
Раздался салют зенитной батареи. Гроб медленно спустили в глубокую могилу. Вскоре вырос над ней небольшой холм, усыпанный цветами.
После похорон летчики, получив боевое задание, взлетели с аэродрома. Звеньями, на бреющем полете они пролетали над могилой друга, посылая ему последний боевой привет.
* * *Зорин с террасы штаба наблюдал за летчиками, играющими на волейбольной площадке в городки. Потом внимание его привлек невысокого роста худенький мальчик, который стоял около открытой двери столовой. Чем-то напомнил он Зорину сына. «Эх, Витюшка, Витюшка», — вздохнул полковник, отходя от окна.
Вытягивая тощую шею, мальчик заглядывал в столовую, Там, кроме официантки, никого не было. Женщина торопливо убирала грязную посуду, расставляла на стол алюминиевые чашки и кружки, искоса поглядывала на мальчика. Лицо у него бледное, худое, волосы взъерошенные. Не по росту широченные брюки, подпоясаны веревкой. Через плечо висела большая сумка из мешковины. Когда официантка отвернулась, мальчик шмыгнул в столовую и воровато схватил с крайнего стола кусок хлеба.
— Ты ешь, — сказала официантка, — не бойся. Звать тебя как?
Мальчик вздрогнул, посмотрел на нее виновато, потом тихо сказал:
— Воевать не берут, на довольствие не ставят… А звать меня Витей.
— Куда же путь держишь? — женщина поставила перед мальчиком кружку компота.
— Отец перед войной уехал в Белоруссию. Мама погибла… — глотая компот, мальчик низко склонился к кружке. — Думаю податься в Белоруссию, отца разыщу.
— Скоро придет наш командир. Я поговорю с ним. Он добрый, поможет тебе, а пока будешь на кухне работать, воду носить.
— А кто у вас командир? — с радостью спросил Витя.
— Майор Черненко.
— Тетя, а вы не шутите? Я все буду делать. Только не гоните меня. Найду отца… Он тоже летчик… К нему подамся… А вы ругать меня не будете?
— Это за что? — в свою очередь спросила официантка и подсела к мальчику.
— Я хлеб украл… — произнес Витя, не глядя на женщину.
— Ну что ты, разве это воровство. Ешь, я еще дам.
— Когда не было наших, я больше с протянутой рукой стоял, милостыню просил. Кто давал, а кто ругал.
— И язык у них поворачивался!
— В одном селе под Львовом один дяденька даже собаку на меня натравил…
Официантка украдкой смахнула кончиком платка слезу, бесшумно отодвинула большой таз с посудой, встала.
Витя, волнуясь и запинаясь, продолжал:
— Я не успел отбежать от забора, упал и закрыл лицо руками. Собака перескочила забор, обнюхала, обмочила меня и ушла…
— Ты успокойся, Витя, теперь все хорошо будет.
* * *Полковник Зорин пытался углубиться в дела и не мог. Почему-то не шла из головы жалкая фигурка мальчика, стоявшего у дверей столовой. Зорин встал, походил по террасе, спустился во двор и медленно направился к столовой. В это время из открытых дверей вышел мальчик.
Несколько секунд, показавшихся Зорину очень долгими, они смотрели друг на друга. И вдруг Зорин негромко вскрикнул:
— Витя!
Мальчик продолжал смотреть на него с недоумением, а потом в глазах его что-то дрогнуло, он бросился к Зорину.
— Папа, мой папа! Зорин крепко обнял сына.
— Витя… Мальчик мой… Мальчик мой, сынок… А где же мама? Где Надя? — наконец спросил он. Всхлипывая, судорожно прижимаясь к отцу, мальчик не мог сказать ни слова. Значительно позже Зорин узнал, что семья его из Львова выехала в деревню, которую вскоре заняли немцы. Надя здесь заболела и умерла. Мать пошла во Львов за хлебом, сказала, что скоро придет, и не вернулась. Витя пошел искать мать, потом бродяжничал, а когда узнал, что наши наступают, решил пробраться к фронту.
Тяжелое горе придавило Зорина. Он крепился, на людях держался бодро, но когда оставался один, не знал, куда деваться. Правда, с ним теперь был сын, это облегчало горе. И все же оно было велико, порой оно было просто невыносимо. В эти горькие дни совершенно поседела голова Зорина.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Теплая ночь. На аэродроме тихо. Далеко, над Шепетовкой, мелькают вспышки. Это, очевидно, разрывы зенитных снарядов: немецкие самолеты пытаются нащупать железнодорожный узел.
Колосков и Пылаев решили навестить Дружинина. Григорий обрадовался друзьям.
— Садитесь, гостями будете.
— Беллетристику читаешь? — спросил Пылаев, увидев книгу в руках Дружинина.
— Нет. Просматривал бюллетени по обмену боевым опытом. Думаю записать несколько примеров.
— И зачем тебе это сейчас?
— Как зачем? — удивился Григорий. — Завтра я должен вести группу. Со мной летят истребители, штурмовики. А полеты в горах имеют свои особенности. Опыт в этой области изучить не мешает.
— Лучше отдохни, — Василий снял пилотку и бросил ее небрежно на стол. — Я вот два года воюю и сделал вывод: чтобы выиграть бой в воздухе, нужны смелость, умение рисковать. В этом залог победы. Сейчас воевать нужно. А за книгу засядем после войны. Тогда всем придется учиться.
— Если мне не изменяет память, ты, Вася, был раньше другого мнения, — сказал Дружинин.
— Что ж, все меняется. И мы тоже. Разве таким я начинал войну? — он провел рукой по своему изуродованному ожогами лицу.
— И все же ты не прав, Вася. Учиться везде надо, — вмешался Колосков. — Меняются времена, меняется и тактика воздушных боев. Сейчас она уже не та, что в 1941, когда летали без истребителей прикрытия.
— Это еще посмотрим. Ну, я пошел, лучше посплю лишний час.
— Путаный какой-то Василий стал, — вздохнул Дружинин. — С одной стороны в бой рвется. Лично к маршалу авиации обращался, просил разрешения летать вместо Назарова. С другой — какое-то наплевательское отношение ко всему, какая-то вялость. Да еще выпивки эти…
— Летать ему на самолете Назарова разрешили. Предложено только проверить технику пилотирования. По-моему, Василий не подкачает. Ведь он до войны аэроклуб окончил. Да и налет у него большой. Вот если бы не выпивки его… Раз споткнулся человек, и никак выровняться не может. Характера не хватает, видно.
— Я дал ему рекомендацию в партию, — сказал Яков, — он два месяца проносил ее в кармане и вернул обратно. Говорит: рано еще. Я верю, что возьмет он себя в руки, а мы помочь ему должны. В общем-то он парень хороший.
— Конечно, поможем.
Василий, прийдя к себе в комнату, стал рассматривать в небольшое зеркальце свое лицо. Он до сих пор никак не мог смириться с этими шрамами, ожогами, что изуродовали, обезобразили его.
— Проклятье…
Пылаев со всего размаха ударил зеркалом об пол. Скрипнула дверь и вошел моторист Шеганцуков. Василий быстро нагнулся и, пряча глаза, стал собирать осколки.
— Товарищ старший лейтенант, ваш ужин.
Не поднимая головы, Пылаев буркнул:
— Спасибо. Но… мне ничего не надо…
— Товарищ командир, что с вами? — озабоченно спросил моторист.
— Уйди… тошно мне…
— Может, что принести, так я мигом. Прикажите, все достану…
— А самогону достать сможешь?
— Достать-то могу, но… — моторист замялся.
