Валериан Якубовский - Дезертир
Иван Игнатьевич, которого обвинили в беспечности, согласился на немедленном выступлении отрада и предложил кой-что предпринять и сейчас.
— Надо по возможности, — сказал он, — сегодня схватить провокатора, а утром устроить засаду связному агенту. Он обязательно появится здесь. Немцы не дадут отсиживаться.
— Это не так просто найти провокатора, — возразил командир.
— Товарищ Ян, — вмешался я. — Утром надо искать агента. Правильно говорит Иван Игнатьевич. А провокатор уже найден.
— Кто?
— Мирон.
Селезнев выбежал из землянки.
— Тяжкое обвинение, — сказал комиссар. — Это предположение или категорическое утверждение?
— Утверждение.
— А доказательства?
— Есть и доказательства. — Я рассказал, как Мирон задержал нас и сообразив, откуда такие шинели, хотел расстрелять. Товарищи не согласились. Тогда Мирон, связав нас и жестоко избив, стал обыскивать. Он искал эту записку, которую сам же писал, но не догадался поднять стельку сапога.
— Так-с, — прищелкнул пальцами сообразительный Ян Францевич, — проверим, — и записку положил в карман.
Селезнев втолкнул в землянку Мирона.
— Здравствуйте вам, — сказал Мирон, остановившись посредине землянки.
— Здравствуйте, — ответил Ян Францевич. — Когда в наряд?
— Утром.
— Тогда садись и пиши. Вот бумага.
— Что писать?
— Прошение о помиловании, — сказал командир. — Иначе я тебя вместо наряда на тот свет отправлю.
— За что, товарищ Ян?
— За избиение разведчиков. Карандаш есть?
Мирон понял, что робостью он выдает себя, и, сдерживая приступ колотившего его озноба, заикаясь, вполголоса проговорил:
— Найдется.
Достав из внутреннего кармана бушлата желтый химический карандаш, прислонился к столу и начал писать. Руки его дрожали. Вымучив несколько строчек, он задумался, как бы получше изложить просьбу. Ведь речь идет о помиловании. А Мирон чувствовал вину, которая измерялась веревкой с перекладиной или на худой конец — пулей, а не листком серой бумаги с плохо написанным прошением.
— Достаточно, — остановил Мирона Ян Францевич и, убедившись, что оба документа написаны не только одной рукой, но и одним плохо подточенным химическим карандашом, спросил: — А эту записку ты с кем посылал, что она пришла по обратному адресу?
Мирон, взглянув на записку, рванулся к выходу. Прогремел выстрел.
— Дневальный! Вытащите эту падаль, — сказал Селезнев, вкладывая пистолет в кобуру. — А вы, товарищи, поддались этому мерзавцу.
— Маленькая хитрость, старший лейтенант, — подмигнул Черняев. — Поняли, что провокатор. Боялись — убежит. А так надежнее.
— Выходит, вы его привели, а не он вас?
— Конечно.
— Молодцы, ребята! Настоящие разведчики!
— А теперь, товарищи, по местам, — приказал командир. — В расположении остается комиссар. А вам, товарищ Ершов, утром с секретом Мирона поймать связного агента. А пока — отдыхайте.
— Товарищ Ян!
— Все! Никаких возражений.
Спустя полчаса отряд тронулся, выслав дозоры. Я поужинал у Марыли, которая после расстрела заложников в Озеранах не покидала отряда и была приписана к кухням, переоделся, взял у комиссара документы и зашел в санитарную палатку. Шилов обрадовался моему возвращению, но, когда узнал, что Мирона пристрелили, переменился в лице:
— Как? Без суда и следствия? Как старосту?
— А ты ждал суда и следствия, когда бил по немецким танкам?
— То немец, враг…
— А это — друг?
Утром Иван Игнатьевич посоветовал мне самому развести секреты и остаться там, где недоставало третьего человека. Когда пришли на место, напарники Мирона спросили, где их старшой. Я не скрыл, что Мирон — провокатор и что начальник штаба пустил его в расход при попытке к бегству.
— Ишь, куда метнулся, шкура! — возмутился первый, Никита.
— А я-то думаю, — вознегодовал второй, Макар, — что это ему так хочет вас расстрелять?
Я поставил перед ними задачу — взять живым связного агента, который уже приходил к Мирону за сведениями об отряде.
— Когда приходил? — спросил Никита.
— Позавчера. Он и сейчас должен прийти. Сведения немцам не попали. А Мирон сегодня последний день в наряде.
Никита подтвердил, что Мирон отлучался на стук дятла. Хотел убить лесную пичугу, да вернулся ни с чем. В день прибытия в отряд, получив назначение в караул, отпрашивался в деревню за сапогами и, наверняка приводил сюда этого агента, чтобы договориться о месте встречи, когда появятся важные сведения об отряде.
Ровно через час дятел прилетел снова.
— Слышите? — прошептал я. — Вы, Никита, заходите слева. Макар — справа. Я пойду прямо. При бегстве — бить по ногам. Но упустить нельзя.
Продвигаясь между деревьями, я пошел на усиливающийся стук дятла и шагах в двадцати увидел человека, который, припав к стволу клена, каким-то металлическим предметом выстукивал птичью дробь, уподобляясь мастерству лесного красавца. Временами он останавливался, прислушивался и снова стучал. Я обратил внимание, что винтовка у него была на ремне за плечами.
Подкравшись к нему на расстояние трех шагов, я вскинул автомат:
— Руки вверх — и не шевелись!
Он вздрогнул и, уронив обойму, которой стучал во дереву, поднял руки.
— Я… красноармеец из окружения, — невнятно пробормотал он, точно проковылял хромой ногой по изрытому снарядами полю. Даже не оказал сопротивления и стоял, как приказано, не шевелясь.
— Что же ты, красноармеец из окружения. Красную Армию продаешь?
— Я? Я не продаю.
— Как не продаешь? А что ты делал здесь, в лесу?
— Партизан ищу.
— Хитришь, парень. Ты не партизан ищешь. Ты Мирона искал. А партизаны тебя ищут… Разве не так?
Он утвердительно кивнул головой и, сделав холостой глоток выставившимся кадыком, попросил… хлеба…
Я подумал, что ослышался, и переспросил.
— Хлеба, — повторил он. — Пожалуйста. Маленечко. Два дня ничего не ел.
Оказывается, у полицаев и такие бывают связные агенты.
— Как тебя звать?
— Николка… Николай Евстигнеевич Сысоев.
— Опусти руки и садись.
Сысоев снял винтовку с плеча, поставил ее к трухлявому пеньку, а сам присел у клена и выжидающе, глотая слюну, стал наблюдать, как я достаю краюшку хлеба, которую утром вместо завтрака сунула мне в карман Марыля.
— Плохо тебя кормят твои хозяева, — сказал я, развязывая узелок.
— Нема у меня хозяев, — подражая местным жителям, произнес Сысоев.
— А я знаю, что ма.
— Это не хозяева.
— А кто они такие?
— Не сказывают. Только бьют да насмехаются, — пожаловался Сысоев и набросился на хлеб. — Красноармеец, говорят. Заклятый враг. А когда больного нашли в сарае, так разукрасили, думал концы отдам. Потом бросили, как собаке, ковригу хлеба; "Мирону отработаешь!" Вот третий раз и прихожу.
Я верил Сысоеву, но сомневался в одном — кто послал его сегодня. Ведь полицаи казнены вчера. Оказалось, что задание на связь с Мироном он получил утром, до их отъезда в Туров.
— С чем же ты пришел сегодня?
— Какой-то пистолет велели передать Мирону.
Сысоев достал из кармана ракетницу с тремя зарядами
и подал мне. Я снисходительно отнесся к его дурацкому положению. Но что скажут Иван Игнатьевич, Як Францевич, наконец, старший лейтенант Селезнев?
Подозвав своих помощников, которые, стоя поодаль, с раскрытыми ртами слушали исповедь задержанного агента, я спросил:
— Может, вы останетесь здесь, а мы с Сысоевым пройдем к комиссару?
— А что, дело говоришь, — согласился Никита.
Макар достал веревку, чтобы обезвредить задержанного.
— Не надо. Не убежит.
— Да я и так от вас не отстану, — сказал Сысоев, глядя на меня.
— Бери винтовку и пошли.
Дорогой я сообщил Сысоеву, что бывшие хозяева — бечанские полицаи и Мирон — расстреляны как прислужники фашистов.
— Так им и надо, — повеселел Сысоев и, подумав, заикаясь, спросил; — А меня в отряде не расстреляют?
— За что тебя расстреливать? Ты не враг народа.
— У нас на Тамбовщине в тридцать восьмом, сказывают, и невинных расстреливали. Прикатит "Черный ворон" — и человек как в воду канет.
— В отряде нет "Черного ворона". Так что…
— Спасибо, — проговорил Сысоев и, зашмыгав носом, прослезился. Уход от полицаев и неожиданное возвращение к своим было для него спасением. Радость выпирала слезы. Он плакал, как ребенок.
В расположении отряда Шилов, сидя у санитарной палатки, первый увидел нас и не без приятного удивления сказал:
— О-о, старый знакомый! Не узнаешь?
— Нет, — пожал плечами Сысоев.
— Ты знаешь этого человека? — спросил я Шилова.
— А ты разве не знаешь? Это ездовой санитарной повозки, что ехала рядом с тем паникером, который собачился с комбатом. Неужто не помнишь?
