Владимир Першанин - У штрафников не бывает могил
Но кроме пистолета я нес на плече новый легкий автомат Судаева. Чужая земля, где нас не очень-то ждут, боятся, а может, и ненавидят. Две недели назад на Западной Украине погиб наш боец Легостаев. Шли вдвоем с земляком по какому-то хозяйственному делу, а из-за дерева вышел мужчина в шапочке с трезубцем.
Навскидку выстрелил в бойца, пробив ему грудь, но заторопился, передергивая затвор. Патрон застрял, а напарник Легостаева вместо того, чтобы стрелять, застыл на месте и закричал:
— Стой, убью!
Дядька подергал затвор, увидел, что русский снимает с плеча винтовку, и бросился в кусты. Неожиданная смерть в полста шагах от крайнего дома хутора. Напарник кричал и никак не мог докричаться помощи. Хутор словно вымер. Кое-как перевязал дружка и потащил на себе. Пока нес, долговязый Легостаев захлебнулся кровью из пробитого легкого.
В румынской деревне вряд ли кто станет в нас стрелять. Они уже навоевались и понесли большие потери, начиная от Сталинграда и до Одессы. Шли переговоры о перемирии, но правительство Антонеску крепко держалось за Гитлера. Да и прямо скажу, что весной сорок четвертого года немцы не чувствовали себя побежденными и наносили довольно крепкие контрудары. К тому же в Румынию мы только вступили, отбив территорию километров сто глубиной.
Воевать нам предстояло в горных районах, изрезанных реками, да еще на самых трудных участках. Настроение это не поднимало. Трое пожилых румын, сидящих на лавочке, встали при нашем приближении, поклонились.
— Как настроение, товарищи? — спросил Зенович.
— Хорошее.
Опять три вежливых поклона.
— Красная Армия пришла, чтобы освободить Румынию от фашизма, — заговорил замполит. — Вам нечего бояться.
Один из дедов покосился на мой автомат, гранату у пояса. В отличие от интеллигентного капитана я не забывал, что до линии фронта километров сорок, а гул артиллерии почти не прекращается. Автомат и «лимонку» я взял не для красоты и запасной магазин в голенище сапога имел. Так что фраза насчет «не бояться» при виде моего полного вооружения не срабатывала.
Старики много чего повидали за жизнь и хорошо знали, что победители ведут себя, как хотят. Могут устроить обыск, увести в кусты приглянувшуюся девушку, забрать запасы еды или угнать скотину. А автомат мог в любой момент выстрелить. В ответ за художества их сыновей и зятьев в России.
Илья Аркадьевич, вдохновившись, продолжал объяснять политику партии и даже подозвал еще двоих любопытных дядек, проходивших мимо. У меня вся эта политболтовня сидела в печенках. Столько я наслушался за два года в училище и после на фронте, что, не выдержав, перебил говорливого политрука:
— Илья Аркадьевич, жарко! Пойдемте, посидим где-нибудь в тени. Может, корчма тут имеется.
Насчет корчмы меня сразу поняли. Вынесли запотевший кувшин вина, кружки и закуску на глиняном блюде: изюм и лепешки.
— Ну, что вы, товарищи! — смутился капитан. — Этого не надо. Мы ведь на службе.
Какая к черту служба! Тимарь прогуляться нас отпустил, глянуть, как здешний народ живет, ну и винцом затариться. Наши подчиненные за водкой и вином среди дня не бегают. У них время — после отбоя, когда от патруля спрятаться можно. Кстати, и патруль степенно прошагал мимо: лейтенант и два рядовых. Козырнули нам и пошли дальше. Зенович тоже заторопился, но я уже принимал кружку светлого, играющего пузырьками вина.
— На здраве, товарищ Сталин!
— На здраве!
Хорошо в жаркий день опрокинуть кружку кисловато-сладкого вина. Умеют его румыны делать. Закусил кистью изюма. Глядя на меня, выпил и Зенович. После второй кружки проснулся аппетит. Я взял лепешку. Она была кукурузная, крошилась в пальцах и показалась мне совершенно безвкусной.
Почуяв, что лепешки русскому офицеру не понравились, румыны принесли белого ноздреватого сыра. Выпили еще. После солдатской каши соленый сыр с вином шел очень хорошо. Но сидеть долго не рискнули. Начальство не одобряло неофициальные посиделки с местными жителями. Опрокинули по кружке на «посошок». Румыны предложили взять вина с собой. Мы купили кувшин и аккуратно запаковали его в вещмешок. Туда же сунули головку сыра, а я наполнил вином свою фляжку. Гостеприимным старикам оставили три банкноты по пять червонцев. Насчет цен нас просветили, румын мы не обидели.
Раскланялись и пошли дальше. Откровенно говоря, меня тянуло познакомиться с какой-нибудь девушкой. Но хутор оказался совсем маленьким. Мы потоптались у крайнего дома и решили пройтись вдоль речки. В роту оба не торопились и, отойдя за деревню, присели на траву. Вино оказалось крепким, а сидя у речки, добавили еще из фляжки.
Наш замполит мне нравился. Он был порядочный человек, к нему можно было обращаться с любым вопросом. Но вот так вдвоем, да еще попивая вино, мы оказались с капитаном впервые. Не слишком привыкший к алкоголю Зенович заметно опьянел. Рассказывал мне о семье, каких-то проблемах, потом поделился мыслями, которые не давали ему покоя:
— Ну, не участвовал я в атаке, а орден получил. Мне Николай Егорович приказал отстающих подгонять и обеспечивать эвакуацию раненых. Недавно слышу за спиной: «Евреи, они такие! Как в бой, так не спешат, а за наградами — первые в очереди». Я понимаю, тебе, Вячеслав, тоже обидно. Из такой заварухи выбрался, атаку с Петей Фалиным организовали, а тебя всего лишь медалью наградили.
Я пытался его перебить, но у Зеновича накипело. Он рассказывал, махая руками, что участвовал в боях за Киев, наступал в одной цепи с бойцами и расстрелял по немцам все свои автоматные диски. Его контузило, он все равно остался в строю, но не получил даже благодарности. Не буду лицемерить, у меня тоже сложилось свое отношение к евреям. Они довольно часто занимали хозяйственные должности подальше от передовой.
Но речь шла о конкретном человеке. Замполит не был трусом. Тимарь приказом оставил его на левом берегу. И все равно, Зенович самовольно перебрался через речку и принимал участие в бою. Пусть на завершающем этапе, но стрелял и находился среди нас. Что тогда говорить о «бравом казаке» Зеленко, который очень берег себя, а затем совал всем подряд свои ободранные ладони, утверждая, что ранен.
А насчет моей медали? Какие могут быть обиды, если, будучи два раза ранен, я почти три года проходил «лейтенантом», правда, заслужил медаль «За боевые заслуги». А в штрафной роте после первого же боя получил «старшего лейтенанта» и еще к тому же медаль.
— Брось, Илья Аркадьевич! — набирая в опустевшую фляжку холодную речную воду, успокаивал я замполита. — Ребята тебя уважают, считают боевым мужиком. Хлебни водички. Посидим, покурим и двинем потихоньку в роту. Там Егорыч уже заждался.
И еще одна маленькая деталь насчет Зеновича. Когда в очередной раз тусовали штаты и названия должностей руководящего состава штрафной роты, вместо замполита ввели должность «агитатора». Агитаторов и в нормальных частях всерьез не принимали, а что тогда говорить о штрафной роте? Узнав об этом, Илья Аркадьевич пообещал подать рапорт о переводе на должность командира взвода, если в его личном деле будет стоять слово «агитатор».
— Такая война идет, — возмущался он. — Нацисты сотни тысяч евреев расстреляли, а я в агитаторах числиться буду. Лекции бойцам читать, стенгазеты выпускать! Ну, скажут, еще один еврей языком мелет вместо того, чтобы воевать.
И добился своего. В ворохе бумажной неразберихи оставили прежнюю должность, и капитана Зеновича, как и раньше, именовали «комиссар», чем он гордился не меньше, чем орденом.
Хотя на нашем участке фронта наблюдалось затишье, рота активно пополнялась личным составом. Затишье — понятие относительное. Бои местного значения, разведки боем, захват небольших плацдармов — все это продолжалось. В то же время новое пополнение вызывало у командования роты серьезное беспокойство. Такое случается. Ангелы в штрафные роты не поступают. Прошлое пополнение было, в общем, нормальное. Было много солдат (да и офицеров), попавших под трибунал из-за собственной глупости: по пьянке, за драки, дезертирство. Поступали осужденные за работу в оккупации на немецких предприятиях. На этот раз дело обстояло сложнее.
Во-первых, пришло довольно много жителей Западной Украины. С некоторыми получилась такая картина. Их по мере освобождения областей призывали в армию, но, отсидев почти всю войну в тылу, они и дальше пытались прятаться по хуторам. И хотя особые отделы и военкоматы отсеивали неблагонадежных, у нас оказалась группа «западников», на которых положиться было трудно. Советская власть, при которой они пожили два года, с 1939-го по 1941-й, была для них как кость в горле.
С ними мы справлялись. Любили или не любили Советскую власть, но понимали, что возможность выжить и вернуться к своим семьям зависит от них самих, то есть придется воевать. Особых хлопот они пока не доставляли.
