Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны
— Октябрь начнется — восстановят нормы, — пообещал Павел, хотя оснований так думать у него не было. Солдатское питание в последние сентябрьские дни действительно стало заметно скуднее обычного. С чем это было связано, он не знал, но разговоры о еде сделались в батальоне темой номер один.
— Гражданин ротный, взводу охраны полушубки и валенки выдали. А нам когда же? — не унимался Тимчук
— Шапку и варежки, Тимчук, скоро получишь. А полушубки и валенки штрафникам не положены, и ты об этом не хуже меня знаешь.
— Да ведь не климат ночью на часах стоять. Если бы не дымоходная труба — совсем загнуться можно.
— И что ты предлагаешь? — догадываясь, что неспроста практичный ординарец о зимнем обмундировании заговорил, наверняка на этот счет соображения заимел, спросил Павел. Интересно, какие?
— Вы ведь можете с интендантом потолковать? Чтобы сменку на каждый пост организовать — по паре валенок и по полушубку на всех. У них всегда запас есть.
А что? Мысль и вправду стоящая. Павел пожалел даже с укоризной — ему бы первому о том догадаться следовало.
— Молодец, Тимчук Благодарность тебе. Попробую договориться.
— А то?! — неопределенно отозвался Тимчук и замолчал на некоторое время.
На стрельбищном полигоне — авральное строительное движение. Сотни две солдат, поделенные на профильные команды: земляные, плотницкие и монтажные работы, долбили кирками землю, обозначая линию окопов, заготавливали тес и бревна для сооружения укрытий, намечали тросовый ход макета.
Расставив людей, Корниенко распоряжался на главном участке — на месте возведения вражеского «тигра».
— Дней за пять-семь поставим на ход, — возбужденно блестя агатовыми глазами, уверенно пообещал он Колычеву. — Все в натуре предстанет, дымить и двигаться будет, как в бою. Кстати, к нам до кучи Упит набивается. Примем?
— Я не против. Нагрузи его обваловкой территории и солому на подстилку пусть обеспечит, — выставил свое условие Павел. Он как раз обдумывал, какую часть работ еще взять на себя, помимо рытья окопов, куда Корниенко отрядил взвод Ведищева. — И вступительный взнос с него.
— Уже! — заговорщицки подмигнул Федор. — Вечерком с устатку и примем.
— От меня еще что-нибудь требуется?
— Да нет вроде. А что?
— У меня в первом взводе смена командира. Присмотреться к новичку надо, помочь.
— На сегодня можешь быть свободен. Сейчас Андрис подойдет. Управимся вдвоем и без тебя.
Но до первого взвода Колычеву дойти не удалось. На полпути его перевстретил ординарец комбата Гатаулин с известием о вызове к Балтусу. И причина вызова известна — прибыло пополнение. Приказав Тимчуку возвращаться в роту и вызвать к штабу Грохотова с Титовцом для приема и сопровождения людей, Павел направился к комбату.
Еще издали определил: человек четыреста, не меньше. Похоже, прибыли обе обещанные роты одновременно. Контингент не лагерный. Обмундированы по-зимнему.
В штабе разноголосая толкучка. Двери во все кабинеты настежь. К комбату тоже.
— Получите девяносто семь человек, — приняв небрежно рапорт, озабоченно сообщил Балтус. — Организуйте питание. Изучите личные дела. Подавляющее большинство — дезертиры сорок первого года, пособники фашистов. Есть и социально опасные. На этих обратите особое внимание. Получим еще одну роту, и на этом все. Комплектование переменного состава будет закончено. Готовьтесь к батальонному смотру и стрельбам.
Отдав распоряжение подоспевшим взводным принять людей и организовать их питание, сам пошел в канцелярию начальника штаба за документами. Второпях не подумал, что девяносто семь папок одному не унести. Пришлось вызывать Тимчука с Богдановым.
Вернувшись в блиндаж, не теряя даром времени, засел за изучение личных дел. Вначале — беглый просмотр, выявление бывших командиров, солдат-фронтовиков, гражданских лиц и уголовных элементов. Папки этих дел по четырем стопкам — на стол. Остальные пока на полу. Затем — внимательное, переосмысливаемое ознакомление с каждой стопой и деление ее в свою очередь на четыре равные части, конкретно по взводам.
Пока всю гору бумаг перелопатишь, не один час уйдет. Доверять анкетным данным и всему, что в личных делах содержится, тоже не приходится. В тюрьмах и лагерях случалось всякое: и подмена документов, и благовидная «липа», когда при отсутствии подтверждающих документов некоторые сведения вносились со слов самих заключенных. Бывало, что под личностью заводского рабочего скрывался матерый рецидивист или злостный уклонист от воинской службы типа Шкаленко.
Не случайно комбат требовал не только анкетного, но и личного знакомства с определенной категорией лиц, которая, по его представлениям, нуждалась в проверках и более пристальном внимании. Павел успел произвести первичное распределение дел, когда в дверь негромко постучали. Вошел Титовец.
— Разрешите?
— Проходи, — пригласил Павел, отметив про себя, что присутствие нового взводного может оказаться кстати.
— Что там у нас в активе? Командиры есть? Сержанты-фронтовики?
— Аж тринадцать человек. Чертова дюжина.
— Разрешите лично ознакомиться. Мне троих командиров отделений нужно.
— Присаживайся.
Глава шестая
Балтус с застывшим выражением на лице держит долгую, тяжело набухающую вступительную паузу. Командиры рот, рассевшись на лавках, прячут глаза, напряженно ждут.
Общебатальонный смотр строевой подготовки закончился конфузом. Прохождение ротных порядков по плацу обкаркало даже воронье, тучами висевшее на обрамлявших церковную площадь раскидистых тополях и вязах. Одно утешение для ротных — приятным исключением не стал никто.
— Плохо, товарищи офицеры. Никуда не годится, — ровным однотонным голосом выносит свое заключение комбат. — Это какой-то лагерный развод, а не армейский строй. Даю вам еще пять суток на подготовку. Ответственность персональная. У кого есть ко мне вопросы — прошу остаться. Остальным — разойтись.
Ротные, переведя дух, с шумом поднимаются со скамей. Высыпав на штабное крыльцо, дружно тянутся к карманам за куревом. Расходиться явно не торопятся. Редки минуты, когда удается побыть вот так, в общем кругу, пообщаться свободно. Все больше слухами друг о друге пользуются.
— И чего батя громыхает, — делая глубокую затяжку, вопрошает новичок в командирской среде командир седьмой роты Степан Заброда. Дым со словами толчками выходит у него изо рта. — В нормальных частях дисциплину с трудом держат, а у нас что?! Понапихали в батальон кого ни попадя и хотят, чтобы мы за три недели солдат из них сделали. Да еще чтобы они ножку держали и, как на Красной площади, шаг печатали. Кому эта шагистика вообще нужна?
— Особенно на пустой желудок, после жиденькой похлебки с одной капусткой, — язвительно вставляет Иван Харин. Командир восьмой роты известен склонностью к резонерству и критическому пересмотру распоряжений начальства, которые не соотносятся с его понятиями о практическом толке и способны принести больше вреда, чем пользы. — Очень доходчиво!
— Дело не в шагистике, мужики. Вы что? Армия есть армия. Это дисциплина и строй. Только в строю солдат становится солдатом, — возразил Корниенко, адресуясь по преимуществу к командиру восьмой. — Как в строю идут, так и в бою себя покажут.
— Ты хрен с пальцем не путай, Федь, — взъерошился в ответ щуплый заводной Харин. — Что ты нас элементарщиной кормишь? Уставы все мы знаем. Много чего в них понаписано было, только война все перекроила. Новые вон пишут…
Корниенко подобрался, повел плечами, распрямляя ремни, метнул в Харина неприязненный укоряющий взгляд:
— Я не путаю. И в тылу, и на фронте армия на дисциплине держится. А она со строевой подготовки начинается. Когда человек приучается строевые и учебные команды выполнять, тогда он — солдат.
— А тупая солдафонская муштра какое ко всему этому отношение имеет? — ехидно прищуривается Харин, ожидая, видимо, что против тупого солдафонства у командира первой убедительных возражений не найдется.
— Комбат за дисциплину спрашивает. По строю судит. Есть строй — значит, подразделение крепкое, боеспособное.
— В атаки печатным шагом не ходят. Мы — штрафной батальон, а не каппелевцы. Нас для прорывов готовят. Тут другое умение требуется…
— Но и не махновцы тоже, — поймал на слове Харина Корниенко. — Чуть расслабились — и вон чего получили.
— Опять путаешь! Чтобы боеспособность была, надо с утра до ночи на позициях ползать, учиться укрепленные высоты и населенные пункты брать, а не по плацу шлепать. Сапоги и без того на ладан дышат.
— Одно другому не мешает.
— Ну, ты долдон! — кладя конец спору, Харин ловким смачным плевком посылает недокуренную сигарету в дальний полет, удрученно покачивает головой, как удивляются и недоумевают, теряясь перед непостижимостью убедить человека в вещах, которые просты и доступны любому здравомыслию.
