Приемные дети войны - Гаммер Ефим Аронович

Внезапно устоявшуюся тишину разорвали короткие автоматные очереди. Мгновенно Володя оказался на земле, подполз к старшине Ханыкову. Они осмотрелись. Где-то впереди, в зарослях кукурузы, притаился враг.

Но где?

— Подняться не позволит, гаденыш! Это как пить дать! — сказал Ханыков.

— А что, если обойти его? — предложил Володя. — Я ужом проползу, не заметит. А ты отвлекай. Дай ему огонька прикурить.

— Действуй, парень.

О местонахождении засады можно было догадаться только по говору "шмайсера". Он бьет куда звонче, чем ППШ.

Автомат в руках старшины, срезая стебли кукурузы, ударил на звуки выстрелов. Володя ловко втянулся в заросли и, забирая вправо, осторожно пополз. Волосы выбились из-под пилотки, пот резал глаза. Когда перестрелка умолкала, он, затаясь, лежал ничком, догадывался, что в эти недолгие мгновения передышки и фашист прислушивается к тишине. Стоит шелохнуться — пиши пропало. Но повезло, себя не выдал и почти вплотную подобрался к гитлеровцу. Вот он, весь из себя еще живой-живехонький. Короткие, широкие в голенищах сапоги. Мышиного цвета форма, на погонах окантовка. Унтер-офицер.

Немец лежал на боку и деловито менял рожок "шмайсера". В его движениях, расчетливых и точных, не проглядывало ни нервозной поспешности, ни испуга. Чувствовалось, это матерый волк, полный внутренней уверенности в своих силах — "за дешево" продать свою жизнь он не намерен.

И тут Володя, готовый нажать на спусковой крючок, неожиданно для себя самого повелительно выкрикнул:

— Хенде хох! Гитлер капут!

Немец инстинктивно обернулся. Уставился на зрачок автоматного дула, непонимающе, но зло. Перед ним стоял мальчишка, росточком ему по грудь, и это туго доходило до сознания.

— Киндер! Майн гот, киндер! — бормотал унтер-офицер, ошарашенно поводя головой. Он потянулся к поясу за гранатой. Но тут набежал старшина Ханыков и увесистым кулаком пояснил фашисту: дальнейшее сопротивление бесполезно.

— Руки вверх! — сказал старшина, употребив для быстрейшего усвоения его требований несколько непечатных выражений.

Немец не перечил. Поднял руки. А Володя, закинув трофейное оружие за спину, толкнул его в спину своим ППШ.

— Пошел!

Они вышли на тропинку, по которой до перестрелки пробирались на батарею, и медленно двинулись вперед.

Володя вел пленного, а позади, посмеиваясь, вышагивал старшина Ханыков. Навстречу все чаще попадались русские солдаты. Видя такую забавную картину, они кособочили рты в ухмылке. Володя не видел себя со стороны. Наверное, поэтому оставался серьезным. "И действительно, что тут такого смешного? — думал он. — Ничего смешного не вижу. Да и немцу уже не до смеха, отвоевался, холера ему в бок!"

Раннее солнце выкрасило деревню в необычные цвета. Мельница, стоящая особняком, дымилась в фиолетовом пламени. Дома — в розовом. По окнам гуляли красные сполохи рассвета. Из приусадебных участков выглядывали желтоголовые подсолнухи, смотрели в сторону взгорья, где затаились в кустарнике Коля и Гриша.

Убедившись, что кругом спокойно, они припрятали в шиповнике оружие и спустились в Гиляево — на манящий аромат налитых тяжестью яблок.

— Слазим? — шепнул Гриша.

— Поймают.

— Брось чепуху молоть! Спят еще, как сурки.

Коля сглотнул слюну. Неожиданно он поймал себя на том, что ему очень хочется спелого яблочка, даже не столько яблочка, сколько того, теперь уже позабытого чувства азарта, с каким лезешь в чужой сад: в поджилках дрожь, в сердце лихость.

— Так что, лезем? — вкрадчиво спросил Гриша.

— На обратном пути, — нерешительно ответил Коля.

— На обратном пути поздно будет. Проснутся…

— Черт с тобой! Только давай по-быстрому!

Коля на какое-то мгновение утратил чувство реальности. Гриша утратил его еще раньше. Ребята перебрались через плетень и тишком двинулись к раскидистой яблоне.

И ведать не ведали они, что Сам Владелец Сада не кто-нибудь, а местный староста Степан Шкворень, ухватистый, мощный мужик, наделенный редкой даже на селе смекалкой и изворотливостью ума.

Сам Владелец Сада, заприметив их из-за прикрытых ставень, дал себе зарок: не трогать озорников за одно-два яблока и жестоко наказать, если позарятся на большее. Лакомиться, считал он, никому не зазорно, но воровать…

— Бежим! — пронзительно выкрикнул Коля, когда Степан Шкворень выскочил на крыльцо с увесистым поленом в руке.

Взмах — и деревянная кувалда, мелькнув в воздухе, обрушилась на Гришу. Он, рванувшийся было к плетню, резко остановился. Нерешительно, точно примеряясь к боли, шагнул вперед, потерял равновесие, ухватился за низко нависшую ветвь и бочком завалился на землю.

Коля бросился к нему. Но, не успев взвалить друга на спину, почувствовал, что ворот его рубашки попал в капкан жестких пальцев.

Разодранная рубашка оголила его тело, и Коля внезапно осознал, что Владелец Сада, остывая от вспышки, вглядывается в его плечо, натертое ремнем автомата.

— Ага! Да ты не простая певчая птичка… — догадался Степан.

Он провел мосластым пальцем по Колиному плечу, вдоль проступающей сквозь слой загара свежей натер-тости с характерными пупырышками по краям. — Из лесу, вестимо?

— Отец, слышишь, рубит, а я отвожу, — некрасовская строчка вырвалась машинально, словно он вновь держал экзамен по русской литературе за четвертый класс.

— Как бы тебя самого не пришлось отвезти в комендатуру. Знаешь такое немецкое слово — "файр"?

— Огонь.

— Один раз скажут — "файр", один раз стрельнут, и ваших нет. А ну, пойдем, чурило, хватит тут чухаться!

— Коль! Чего ты колдуешь?

Гриша ворохнулся на соломенной подстилке и неловко приподнял голову. Невидящими глазами он смотрел на товарища по несчастью, царапающего что-то гвоздем на стене.

Видя, что Гриша вышел из шокового состояния, Коля бросился к нему, не дописав до конца свое поэтическое завещание. Но когда оказался рядом, понял, что опоздал, тот опять впал в беспамятство.

— Доигрались… — безадресно сказал Коля. А минуту спустя поймал себя на том, что взгляд его остановился на стене амбара с выцарапанным стихотворением. И ему представилось, как после войны какой-нибудь учитель истории приведет сюда школьников, расставит их полукружьем у стихотворной надписи и начнет повествование о былом, расскажет о трагической судьбе неизвестного поэта, сложившего здесь голову. "Имя его неизвестно, а стихи остались! — скажет учитель и твердо добавит: — Время не властно над творениями человеческого гения!"

— Эх! — вздохнул Коля.

Серое лицо Гриши, схваченное у скул алыми пятнами, перекосила гримаса боли.

— Чего ты?

— А-а, — махнул Коля рукой.

— Чем бабахнул меня этот гад? — спросил Гриша.

— Поленом.

— И что?

— Жив пока…

— А за что он меня так?

— За яблоки.

— Какие яблоки?

— Не помнишь?

— Да нет! Помню, крикнул: "Бежим!" Это помню. А почему крикнул — вылетело из головы.

— Тогда помолчи. Тебе вредно налегать на язык.