Павел Андреев - Двенадцать рассказов
За день до моего отъезда я приготовил подарки для Души, проявив при выборе большое старание. Он стал для меня каким-то особенным человеком. Я очень к нему привязался, проводя с ним все свободное время, рассказывая по его просьбе про те или иные события нашей службы. Мне хотелось попрощаться с Душой до отъезда, и я пошел пригласить его на ужин. Было тоскливо — я никак не мог придумать, что ему сказать, расставаясь. Дежурная, всегда бывшая в курсе всех дел в пансионате, остановила меня:
— Извините, но его нет. Он сдал номер, собрал вещи и уехал.
— Но час назад я его видел, и мы договорились о встрече.
— Вы из триста первого номера? Он просил вам передать конверт.
Взяв конверт, я вернулся к себе. В нем оказалась фотография. На ней была запечатлена вся наша рота, собравшаяся в курилке. Почти у каждого над головой стоял маленький вопросительный знак, поставленный рукой Души. Но над моей головой, головами ротного, Бека и самого Души вопросительные знаки были зачеркнуты. На обратной стороне фотографии была свежая надпись: "Если я забуду вас — забудьте меня".
И тут я все понял.
Он не сказал на прощание ни слова, но при этом выразил так много. Фотография наша была для Души символом утерянного прошлого, отыскать которое было смыслом его жизни. Медленно, клеточка за клеточкой собирал он мозаику отрывочно всплывающих воспоминаний, заделывая пробитую войной брешь в самом себе, сквозь которую вот-вот безвозвратно исчезнет память о прошлом — мои рассказы о нем помогали ему определиться в настоящем.
Его жизнь была устроена по типу игры, где на клеточном поле войной были заданы условия для некоторого количества фишек-фигур. Фигура продолжала жить, участвовать в игре, если рядом стояли как минимум две или три другие. Если меньше, то она погибала от одиночества, если больше — от перенаселенности поля. И новый ход, наполняющий смыслом сегодняшнее состояние фигуры, можно было делать только в свободную, но окруженную с трех сторон клетку. Перед тем, как время остановилось для Души, с доски были сметены фишки Бека и ротного, определяющие его последнее положение на ней. Душа медленно умирал, когда я заполнил пустовавшие вокруг него клетки, добавив и свою фишку, тем самым, давая ему и себе шанс продолжить эту жестокую игру. И словно в благодарность, почувствовав мою предпрощальную растерянность и все, что я тогда переживал, он исчез из моей жизни так, как и появился, — внезапно и случайно.
Дорога домой утомила меня. Я почти сразу рухнул на свой видавший виды диван. Где-то около полуночи я неожиданно проснулся от ощущения, что я не один. Я быстро включил свет, но в комнате никого не было. Уснуть мне больше не удалось, меня снова охватила лихорадка воспоминаний.
День ВДВ
"Мы знаем, что такое война. И знаем, что есть военные трофеи, знаем, что есть дележ добычи, что после окончания войны, особенно победоносной, когда на войну списываются грехи и позор, возникает культ победителей, принесших на своих знаменах аромат победоносного опьянения. Но идут годы, и из них вырастают обделенные, которые еще не очень явственно говорят о том, что их забыли, но затем они начинают глухо роптать. Ветераны — это ведь особая человеческая порода. Все это мы знаем, и наша война тоже не исключение".
Лев Гумилев. "Поколение ветеранов"Лето 1982 года. Афганистан
Стая белых голубей мечется над площадью. В память об одержанной когда-то победе над английским экспедиционным корпусом вокруг скромного квадратного сооружения с куполообразной крышей стоят старые английские пушки. Кандагар, город, в котором, как в самой жизни, слились воедино страх и радость, роскошь и нищета, война и голуби, летающие беззаботной стаей над площадью с пушками, — символом свободы и независимости. Война чувствуется практически во всем. Она перевернула вековой уклад города, его привычки, традиции, даже выражения лиц людей. Война дала новые названия, например, "Черная площадь" в западном районе Данд, сразу за Пакистанским и Индийским консульствами — место постоянных обстрелов и засад. Война поставила на перекрестках танки, прочертила в синем, бездонном небе города яркие следы сгорающих тепловых ловушек, отстрелянных боевым вертолетом — "противоракетный маневр". Площадь с пушками для нас — контрольная точка при сопровождении колонн. Каждый раз приходится докладывать: "Прошел площадь с пушками". От тоски ли по родине, или просто от того, что так привычнее, постепенно позывной этой контрольной точки превращается в "площадь Пушкина".
Суматошное движение редких машин, моторикш, велосипедов нарушается чадящими выхлопами потока наливников, грузовых машин и БТРов. Это идет наша колонны. Война стала образом жизни этого города. И даже у мальчишек, которые всегда и везде играют в войну, здесь другие забавы. Вот и сейчас они равнодушно смотрят на танк, выставленный на перекрестке для блокировки вероятного нападения.
Техника уже прошла через город. Замыкая сопровождение и прикрывая сворачивающиеся блокпосты, рота покидает город вслед за уходящей через седловину колонной. Мы уходим из Кандагара, где с десяти вечера до пяти утра длится комендантский час. Частенько с наступлением темноты автоматная очередь в упор и окрик патруля звучат здесь почти одновременно. Ночью в городе, согласно законам военного времени, начинается другая жизнь, ритм которой исковеркан войной, и только психология жителей остается неизменной.
Настоящее и будущее этого города по-прежнему определяются его прошлым — английскими пушками на площади. Но мы этого еще не понимаем. И бывшая столица одного из беднейших государств мира выдавливает нас, не разрешая нам остановиться в ней ни на минуту. Нам еще предстоит сделать для себя открытие: тот, кто вмешивается в афганскую политику, по большей части, лишь сильно обжигает себе руки.
Паша. Лето 1998 года
Я понял, что окончательно схожу с ума. Мою страну постоянно что-то раздражало, не устраивало или, наоборот, веселило в самый неподходящий момент. Я все время безуспешно старался помочь ей стать довольной собой и счастливой. И самое парадоксальное — ни на минуту не сомневался в том, что страна всегда права. Но она относилась ко мне так, будто я уже однажды совершил преступление, отбыл наказание — отдал чей-то интернациональный долг — и опять с упорством маньяка беру в руки топор. Конечно, с моей стороны было бы глупо раздувать из мухи огромного лопоухого слона. Однако инстинкт мне подсказывал, что мы нуждаемся в защите от своей страны. Было очевидно, случись что — спасутся только правительство, парламент и государственный аппарат. Но не для того я там устоял на ногах, чтобы здесь меня ставили на колени. Не рабами же мы вернулись оттуда?
Меня окружал мой собственный мир, отгороженный от всех гневом и недовольством. С ужасом понимая, что не такой жизни мне хотелось, я продолжал делать отчаянные попытки схватиться за соломинку, как откровенно не желающий затонуть гражданин. Мое тело действовало исключительно по собственному, явно взбесившемуся графику биоритмов, ломая жизнь всем окружающим, даже близким людям. Так, может, я бы и жил во взвинченно-нервном состоянии, с периодическими то тихими, то громкими истериками, если бы не остановился и не спрыгнул с этого поезда дураков после истории с Шурупом.
Это не было бегством — скорее, временной передышкой. Равноценной заменой отброшенной жизни стала покупка безумно большой сумки с кучей карманов и ручкой, похожей на ремень от автомата. В нее уместилось все, что было нужно для начала моего главного похода. Ненужное я оставил в прошлом: семью, войну и все, что с этим было связано. Когда самолет приземлился на посадочную полосу посреди пустыни Негев, ко мне пришло ощущение, что я попал в прошлое — бесконечные песчаные гряды напоминали Регистан. Я остался в этой крошечной стране, в которой, начав объясняться по-английски, нередко заканчиваешь беседу на русском. Земля, где человечеством были пройдены важнейшие вехи в истории, и где я поселился, чтобы понять, куда оно пойдет в будущем, стала моим новым домом. Попыток вернуться в свои воспоминания я не делал.
Однажды ночью мне позвонили и так долго молчали, что я подумал, не отключился ли телефон.
— Привет, — я взял инициативу на себя.
— Привет, — наконец, тихо сказали на том конце провода, — приезжай на второе августа.
Мне сразу стало ясно, кто звонит.
— Веня, не знаю. Попробую, — все, что я смог сказать в ответ, сознавая, что открываю дверь в запретное прошлое.
— Паша, кончай хандрить, приезжай. Мы с Рексом тебя ждем, — Веня резко прервал разговор, не оставляя мне шанса спрыгнуть.
За три дня до встречи я сломался и купил билет на самолет, туда и обратно.
Паша. 1 августа 1982 года. Афганистан
Ровные ряды выгоревших пыльных палаток раскинулись на границе с пустыней, рядом с построенным американцами аэродромным комплексом «Ариана». Бригада встречает нас бесконечными построениями и нарядами. Мы возвращаемся — сорок человек, за время отсутствия в расположении сделавших еще один шаг от дисциплины к разгильдяйству.
