Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии
— Если ты не поторопишься освободить Фило…
— То что?
— Это тебе дорого обойдется, обещаю тебе.
— Я могу освободить его, если захочу, но твои угрозы меня не пугают.
— Ладно, постарайся.
— Не думай, что я тебя боюсь.
— Ты и так слывешь подлецом, и это уже далеко зашло.
— Вот, значит, как меня уговаривают отпустить старого друга.
— Где он находится?
Мари очень волновалась, но это не снижало ее боевого духа. Она бесстрашно стояла напротив Таверы, а он по-прежнему выжидающе глядел на нее из-под лоснящихся ресниц, держа во рту карандаш, как сигару. Он напоминал ей ящерицу, которая, затаившись в густой траве, подстерегает свою жертву.
— Я знаю средство все уладить, — сказал Тавера.
— Только не тяни.
— А ты не спросишь даже, что это за средство?
— Какая разница. Только бы удалось, да побыстрей.
— Но, черт побери, все от тебя зависит!
Мари посмотрела на него внимательней. Сперва она подумала, что речь идет о деньгах, чтобы подкупить какого-то высокопоставленного чиновника. Но Тавера поднялся, обошел вокруг стола, приблизился к Мари и положил руку ей на плечо.
— Ты знаешь, что я сгораю от желания… Понимаешь, о чем я говорю? — Он придал своему лицу выражение, которое ему казалось чарующим. — Готов выпустить Фило из его дыры, если буду утешен в своем страдании.
— Ты мне отвратителен! — воскликнула Мари. Она высвободилась из рук Таверы и, с тревогой чувствуя, как тело ее обволакивает его липкий сладострастный взгляд, добавила: — И всегда был отвратителен, — и отскочила от него.
Он искоса наблюдал за ней, не переставая улыбаться, заносчиво и лицемерно.
— Ты скорее согласишься оставить Фило там, где он есть, — сказал он, — чем назначить мне свидание, которое и для тебя, возможно, будет не таким уж неприятным.
Когда он говорил, его каучуковый рот широко открывался, обнажая крупные, пожелтевшие от табака зубы.
— Где Фило? — спросила Мари неожиданно мягко, тоном, каким говорят с ребенком, которого хотят приручить.
Он, не задумываясь, назвал адрес ближайшего полицейского участка и добавил:
— Я их знаю! Как только Фило сообщит им подробности насчет типа, который у него тогда был, его немедленно отпустят. Но не раньше, как бы ты ни старалась. Поняла?
— Поняла.
— А если ты доставишь мне удовольствие, все произойдет гораздо быстрее и без неприятностей для бедного старика.
— Неприятности, стало быть, достанутся мне, — сказала Мари, отступая к двери.
— Послушай… Неужели ты хочешь убедить меня, будто ты до сих пор… а?
Он подходил к ней все ближе, не сводя с нее напряженного похотливого взгляда.
— Когда придут союзники, посмотрим, как ты будешь удирать, чтоб спасти свою шкуру.
— Когда тут будут союзники, моя радость, американцы сделают то же, что и в Неаполе. Они поставят всюду старых чиновников, в том числе и фашистов, лишь бы их место не заняли большевистские агенты.
— В таком случае, милый мой, американцам придется приставить к тебе часового, чтобы охранять днем и ночью, даже когда ты пойдешь справлять свои надобности!
Он протянул руку, чтобы схватить ее, но она успела увернуться.
— А ты, — резко сказал он, — чересчур много наговорила.
На лбу у него пульсировала синеватая жилка. Зазвонил телефон, но Тавера не брал трубку, продолжая смотреть на Мари, потом решился, и она, воспользовавшись этим, выбежала из комнаты. Перед глазами у нее все еще стоял Тавера, упершийся локтями в стол и не сводящий с нее холодного, злобного взгляда.
Немного позже, даже не отпросившись с работы, Мари пошла в соседнее здание министерства по делам колоний. Встретившись с капитаном Рителли, она увидела, что он в полевой форме: куртка, кожаные брюки и револьвер на боку.
— Мне необходимо поговорить с вами наедине, — сказала Мари.
Несколько удивленный, Рителли попросил своего секретаря, молодого сержанта, удалиться. Он не улыбался, выглядел озабоченным и ждал, когда Мари начнет разговор. Нет, он ничего не знал об аресте Филанджери. Но в чем же тут дело? Ах, это Тавера! Даже не верится, что все эти разговоры вчера вечером в машине были и в самом деле серьезной угрозой! Может быть, это проявление чрезмерной досады, «причиной которой были вы, синьорина», а кроме того, по мнению Рителли, тут сыграл роль южный темперамент и то, что Тавера хватил лишнего.
— Он вел себя по-дурацки, — сказал капитан. — Дело того не стоило, но я в его нюх верю.
— Что вы имеете в виду?
— Да то, что человек, который вечером был у скульптора, вовсе не итальянец. Может, он американец итальянского происхождения, сбежавший из военного госпиталя. Он был ранен в ногу.
— А как бы он попал к Филанджери?
Рителли нервно схватил сигарету, которую положил было на край пепельницы, сделал затяжку, потом, держа руку в кармане, подошел к Мари и посмотрел ей в глаза.
— Оставим эту тему, — сказал он довольно резко.
— Вы думаете, ему грозит опасность?
— Какого ответа вы ждете? Я расследования не веду, и я не видел его дела. Тавера был в таком бешенстве, что мог нагородить бог знает что. Во всяком случае, в фашистских кругах он все-таки шишка, и потому его слова имеют вес. Полиция будет все тщательно проверять, а так как он там знает многих…
— Вы хотите сказать, что это может затянуться?
— И может обнаружиться, что этот Филанджери допустил по меньшей мере некоторую оплошность.
— Вы все еще считаете, что его гость внушал подозрения?
Тут Рителли впервые улыбнулся, но какой-то затаенной улыбкой.
— Я думаю, — сказал он, — вы не это хотели сказать.
Мари вдруг показалось, что она и капитан Рителли находятся в зеркальном дворце и зеркала отражают не только их внешний облик, но и мысли, как бы высвечивая их.
— Что вы подразумеваете? — спросила она. — Я пришла сюда в надежде на вашу помощь.
— Все зависит от того, к кому он попал.
Мари назвала адрес, который сказал ей Тавера. Капитан задумался. Из соседней комнаты был слышен стук пишущей машинки. Мари очень хотелось рассказать Рителли о своей встрече с Таверой, о том, что он имел наглость ей предложить и что она ему ответила, и все это в конечном счете для того, чтобы намекнуть, что помощь несчастному Филанджери могла бы быть достойно оценена союзниками, когда они будут в Риме. Но это показалось ей чересчур уж грубым. Человек, вроде Рителли, думала Мари, не захочет компрометировать себя подобного рода хлопотами из опасения, что они могут навлечь на него неприятности. И действительно, в полиции наверняка бы удивились, если бы офицер Итальянской административной полиции вдруг заинтересовался судьбой какого-то Филанджери, ничем не доказавшего своей приверженности существующему режиму. Мари не знала, как уговорить Рителли вмешаться, не находила нужных слов. Но уже то, что он и не думал за ней ухаживать, воспользоваться подходящим случаем, разыграть в ее глазах человека незаменимого, было отрадно. «Если он начнет ухаживать, пускай. К тому же он мне вовсе не противен». Она знала, что нравится мужчинам, но голова у нее от этого не кружилась. Года три назад в нее пылко и страстно влюбился один преподаватель университета, который не жалел денег на букеты цветов, но сделал промах, начав писать ей удручающе сентиментальные письма. Сейчас она терпеливо ждала, наблюдая за капитаном Рителли. Он докурил сигарету и большим пальцем раздавил окурок в пепельнице, словно укусившее его насекомое.
— Знаете что, — сказал Рителли, — попробую туда сходить. Постараюсь разузнать, что там слышно. В конце концов, в тот вечер ведь и я был у пресловутого Филанджери, так что имею все основания поинтересоваться им. Это вполне естественно.
Однако вовсе не этого ждала Мари. Когда она обратилась к Рителли, она рассчитывала, что он мигом поднимет всех на ноги и приведет в действие свои личные связи, чтобы вытащить из беды человека, которым вроде бы восхищался. Мари скрыла свое разочарование, понимая, что между нею и капитаном возникло сообщничество, и за неимением лучшего надо быть благодарной за такое содействие, которое, впрочем, сколь бы ничтожным оно ни казалось, может привести к ощутимым результатам. «Ничего не поделаешь, он хочет проявить ловкость и не торопить события», — подумала Мари.
— Смогу ли я с вами встретиться?
— Я позвоню вам. Вы придете сюда же.
— Благодарю.
— Разумеется, я рассчитываю на вашу сдержанность.
— Да, конечно. Можете не сомневаться.
Он поклонился, любезно проводил ее по коридору до лестницы. Спускаясь, Мари почувствовала уверенность, что Рителли не подведет, и ее волнение стало проходить. В вестибюле после обычного контроля она улыбнулась часовому, который тут же отпустил ей сальный комплимент.
Первые ночи, которые Сент-Роз провел в новой квартире, были тревожными из-за воздушных налетов, но в подвал он не спускался, опасаясь ненужных встреч, хотя привратник сразу же объяснил ему, как пройти туда по черной лестнице. Снятая Сандрой меблированная квартира была бы довольно обычной, если бы не большая кровать с балдахином из розового атласа и стегаными шелковыми валиками — этакое огромное, безвкусное ложе, занимавшее почти всю комнату и наводившее на мысль о распутстве, для которого оно предназначалось. Стены квартиры украшали несколько картин на фривольные сюжеты, но внимание Сент-Роза привлекла лишь одна из них — «Венера», оригинал которой хранился на вилле Боргезе. Лицо Венеры волновало его больше, чем тело — хоть и «жаркое» и пышное, — потому что напоминало лицо Мари.
