Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
— Ну да?
— Именно! Подскажите, где находится этот чёртов медсанбат?
— Не надо, Кошляков, так низко и пошло выражаться о высоких духом военных медиках. Ты ещё ни разу к нам не попадал, кроме как по амурным делам? И не дай Бог! Лучше живи здоровым и сильным…
— Товарищ майор! — взмолился Василий и нетерпеливо постучал пальцем по циферблату часов. — Товарищ майор!.. Я опаздываю!..
Майор посерьёзнел:
— Понял! — сказал он и ткнул пальцем в сторону. — Там… Прямо иди… Не сворачивай — и упрёшься…
Алина увидела Василия чуть раньше, чем он её. Увидела и стремглав бросилась к нему навстречу. Она с разгона обняла его за шею, начала осыпать озабоченное лицо Кошлякова жаркими прерывистыми поцелуями.
— Алина, что с тобой? — улучив момент, еле продохнул Василий.
— Ничего, ничего, — пробормотала Алина, продолжая, по-прежнему, осыпать его страстными прикосновениями губ.
Наконец она выдохлась и остановилась, бессильно повиснув на нём. Василий смущённо огляделся по сторонам, сказал:
— Алина, ты чего так? Люди ведь смотрят…
— А мне всё равно, Вася. Понимаешь, я люблю тебя! И чувствую, как любовь моя с каждым днём, с каждым часом становится всё сильнее: всё невыносимее мне быть без тебя… Я уже не могу жить, не видя тебя!
— Я тоже люблю тебя, Алина! Только вот сейчас я пришёл к тебе проститься: предстоит трудное сражение и кто знает…..
— А какие сражения бывают лёгкими, Васечка мой милый?
— Да, да, ты права — лёгких битв не бывает. Да ещё — и без жертв. Я, конечно, не верю, что умру именно здесь, под какой-то Богом забытой Прохоровкой, но, всё равно, я пришёл, чтобы сказать тебе, как сильно я тебя люблю. И эти слова я буду теперь говорить тебе перед каждым сражённом. До самого последнего дня войны. До победного дня,
Алина с тихой грустью и внутренне-кричащей жалостью жадно и ненасытно всматривалась в родное и близкое ей лицо Василия, слушала его бессвязные признания в любви, принимала всем сердцем эти его признания, а сама — одновременно — думала о чём-то другом, о постороннем. И когда она попыталась разобраться, понять — о чём же это постороннем она в эти скупые минуты думает, и когда поняла — о чём! — то мгновенно ужаснулась. Как-то подспудно, шестым чувством, она почему-то ясно и отчётливо представила, что это её последняя, самая последняя встреча с любимым человеком — Васенькой Котляковым. Она, ещё не зная почему, внутренне чувствовала, что кто-то из них уже не выйдет из предстоящего боя живым и здоровым, что чья-то из них двоих светлая душа вознесётся на бескрайние небеса, а другая душа, задержавшаяся для несения тяжкого земного бремени, будет невыносимо тосковать по ней.
И Алина нечаянно всхлипнула.
— Всё, Васечка, я пошла. Меня уже зовут.
— Иди…
— Береги себя…
— И ты тоже… береги себя…
— Встретимся после боя…
— Да, Алина, встретимся…
Алина в последний раз обернулась и, крепко-накрепко закрыв — лицо руками, побежала прочь.
Василий долго смотрел ей вслед, а затем, тяжело вздохнув, побрёл было к себе, в расположение своего батальона. Но тут его окликнули:
— Василий, погоди на минутку!
Он нехотя остановился. К нему, запыхавшись, подошла Фаина.
— Тебе чего? — недружелюбно спросил Котляков, не смотря на неё.
Фаина замялась и, опустив глаза, почему-то шёпотом сказала:
— Василий, будь другом, — передай мой большой привет Валентину.
— Чего? — сразу не поняв, переспросил Василий,
— Привет брату своему передай.
— От кого?
— От меня…
Василий присвистнул
— А ты, Фаина, случаем, не того? — он выразительно покрутил пальцем у виска. — Может быть, привет от тебя передать капитану Зенину, Никанору?
— Не юродствуй, Василий, я — серьёзно… Серьёзно говорю… У Василия вдруг ни с того ни с сего пропала злость на медсестру Фаину и он, сглотнув комок подпершей к горлу слюны, сказал:
— Чёрт с тобой… Я передам Вальке твои слова. А теперь прощай, мне пора…
Фаина проводила Василия Кошлякова долгим и внимательным взглядом. А он ушёл, ни разу не оглянувшись. Как уходят настоящие, не сентиментальные мужчины. И Фаина ещё подумала: «А оглянулся ли бы Валентин?»
Она, оглянувшись по сторонам, вытащила из кармана вчетверо сложенный листок, развернула его. На листе подчерком Валентина было написано:
Я не знаю, ну что вдруг случилось?
Может, я полюбил на бегу?…
Ты мне тоже ни разу не снилась,
Как сирень на другом берегу.
Ты меня соблазнила, согрела —
Душу слабую вызвездив вновь…
Я тебе благодарен — серьёзно! —
За шальную, наскоком любовь.
Знаю, встречи у нас — не навечно.
Может, ждёт нас в том мире палач…
Но о встречах, коротких и страстных,
Я прошу — не жален и не плачь.
Знаю, скоро уйдёшь ты к другому,
Сердцем, что ль, охладевши ко мне…
И, сидя в тишине беспросветной,
Я молю: вспоминай обо мне.
Может, был я не ласков, не нежен,
И не жгли мои деньги карман…
Я прощал тебе шалость и дерзость,
Я прощал тебе даже обман.
Я сегодня другой, не похожий…
Свою боль не залью я в вине…
И характер совсем не отхожий,
Коль относишься плохо ко мне.
Пить — не буду, верёвку — не мылю…
Как коня, не сдержу на бегу…,
Всё равно ведь мой голос тоскливый
Ты услышишь на том берегу.
II сирени душистой букеты
Я о землю сырую побил…
Ты пройдёшь по увядшей сирени
И поймёшь, как тебя я любил.
Фаина, прочитав стихотворение молодого лейтенанта, невольно всплакнула, затем опять сложила листок вчетверо и опять же бережно сунула его в карман. Постояв с минуту, она тщательно вытерла слёзы и, решительно тряхнув головой, быстрым шагом направилась к своим, в медсанбат.
ЭТО ТАНКИ НЕ НАШИ…
Где-то вдали, наверное, аж за Белгородом, в сторону Харькова, несильно — из-за расстояния — погромыхивало. Наверное, шёл бой. А может, и не бой, а всего-навсего лишь подготовка к нему. Артиллерийская подготовка.
Ротмистров покрасневшими от недосыпания глазами долго и пристально рассматривал карту с районом предстоящих боевых действий. Да, судя по всему, сражение под Прохоровкой будет нешуточным. Техники, только с нашей стороны, нагнано видимо-невидимо. И у немцев, если судить по данным разведки, танков и самоходных установок в этом районе чёртова куча. Ох, что-то будет!.. А что?…
Зной ещё не полностью спал, хотя время уже наступало вечернее. Было душно и веяло ленью. Даже ветер и тот, отчаянный проказник, дремал где-то в одной из многочисленных ложбин Средне-Русской возвышенности. Дремали и деревья, не шевелясь ни одним из своих посеревших от пыли листков.
Маршал Василевский прибыл на КП Ротмистрова где-то около девятнадцати часов. Вытирая платочком лицо и шею, он молча и терпеливо выслушал доклад Павла Алексеевича о боевом построении армии, о том, какие необходимые задачи поставлены корпусам армии и приданной артиллерии.
— Что ж, Павел Алексеевич, — одобрительно кивнул он головой, когда Ротмистров завершил доклад, — вы правильно вс е делаете. Ваши решения, с точки зрения профессионального военного, очень даже приемлемы.
— Спасибо на добром слове, Александр Михайлович, — кончиками губ улыбнулся Ротмистров. — Но, прошу вас, здорово меня не хвалите.
— Это почему же здорово не хвалить?
— Сглазите.
— Ну-у! — рассмеялся Василевский, а затем посерьёзнел. — А вы знаете, дорогой Павел Алексеевич, у меня только что состоялся важный разговор с Верховным Главнокомандующим, с Иосифом Виссарионовичем.
— Вот как?
— Да. И он поручил мне неотлучно находиться в вашей 5-й гвардейской танковой армии, и ещё — в 5-й гвардейской общевойсковой…
— Всё ясно, товарищ маршал. Поверьте, я искренне рад такому поручению товарища Сталина. — Ротмистров на секунду замялся, быстро взглянул в глаза Василевскому. — Думаю, мы найдём общий язык…
— То есть, вы хотите сказать — своюемся? — опять улыбнулся маршал. — Да и ещё. Сообщаю вам для информации. Сталин приказал командующему фронтом оставаться на своём КП, в Обояни. Начальник же штаба генерал-лейтенант Иванов отправлен и выехал на Корочанское направление.
Несмотря на позднее время, июль исполнял свои природные функции чётко: он не давал, как допустим, декабрь, быстро уйти солнцу за горизонт; июль опускал великое светило медленно и осторожно, и солнце уже находилось почти у самого горизонта, но было ещё достаточно светло.
