Петр Капица - В море погасли огни
Я посоветовал соседу немедля отправляться с винтовкой в военкомат и сказать, что он только что вышел из окружения и разыскивает свою часть, иначе, если нарвется на формалиста, его обвинят в дезертирстве.
У соседа от волнения выступили на лбу и носу капельки пота. Ему и в голову не приходило, что можно сделать такой несправедливый вывод. Не мог же он воевать с разбитыми стеклами очков!.
Я, видно, слишком зло высмеял его доводы, потому что ополченец мгновенно посерьезнел и пообещал сегодня же вычистить винтовку и сходить в военкомат. Если там будут люди разумные, то его используют в газете. К штыковым атакам он явно не приспособлен.
Два дня назад нелепо погиб ленинградский прозаик Иван Молчанов, написавший роман «Крестьяне». Это был человек отчаянной смелости. Где-то под Ленинградом он остановил бегущих бойцов, пристыдил их и сам повел в атаку. Атака оказалась успешной, она помогла закрепиться другим ротам. За это Молчанова представили к награде. На радостях он угостил своих однополчан водкой и поехал на легковой машине по городу. На Литейном проспекте машина с ходу врезалась в чугунный столб. Молчанов получил сотрясение мозга и, не приходя в сознание, скончался. Глупейшая смерть!
Из Ленинграда не хочется уезжать. Так бы и стоял у гранитного парапета и без конца любовался городом! Но война вскоре напомнила о себе: со всех сторон одновременно заголосили сирены.
Еще днем, получив клише, я договорился со старшиной кронштадтского рейдового катера, что в двадцать часов он захватит меня у набережной Красного флота. Но остаться у парапета мне не позволили настойчивые дежурные соседнего дома. Они требовали, чтобы я укрылся в бомбоубежище.
Спорить с ними не стоило, так как еще не было и девятнадцати часов. Я прошел во двор и остановился у входа в подвал. Сюда сбегались женщины с ребятишками, ковыляли старики с заветным портфелем или саквояжем. В них обычно хранились ценности и документы.
В подвал забираться не хотелось, я стал к стене и закурил. На меня сразу же зашикала дворничиха:
— Брось! Фриц увидит. Курить нельзя.
Пришлось папиросу скрыть в кулаке и курить как на передовой.
Зенитная пальба началась чуть раньше бомбежки.
Все загромыхало вокруг, и в стеклах верхних окон домов замелькали отражения разноцветных вспышек. Какая-то старуха, став на колени посреди двора и воздев руки к небу, принялась громко молиться. А когда грохот усилился, она не выдержала: поднялась и стремглав бросилась в бомбоубежище. И вот в такой, казалось, неподходящий момент вдруг раздался дружный хохот.
— Что, бабуся, и на бога не понадеялась? — спросил парень в рабочей куртке.
— Да разве при таком грохоте он услышит! — добавил другой.
И все вновь громко засмеялись.
Катер подошел в условленное время. Прямо с парапета я перебрался на палубу, и мы помчались вниз по Неве. Спускаться в каюту не хотелось, я остался стоять у мостика.
Вода в Неве, без отражений бликов городских огней, казалась мертвой, похожей на деготь. Дома высились как дикие скалы в широком ущелье, ни одного золотистого огонька. Только кое-где голубоватое сияние одиноких синих лампочек. Густая, вязкая тьма навалилась на город. Отсветы пожаров не окрашивали облаков, а запах гари все же ощущался.
В заливе вода засеребрилась. Видно, где-то за облаками сияла луна и ее процеженный свет отражался в море.
Катер шел северным фарватером. Старшина, стоявший у штурвала, все время был начеку: следил за южным берегом — не появится ли луч прожектора.
Неужели мы не прогоним гитлеровцев из Петергофа и Стрельны? Нельзя их оставлять на южном берегу, прямой наводкой будут расстреливать. Особенно достанется крупным кораблям. Для них существует только один путь — Морской канал. Залив вокруг мелководен, корабли с большой осадкой не проведешь. Значит, все время придется рисковать, идти в узости канала под огнем. Не плаванье, а гроб с музыкой!
— Воздух! — выкрикнул впередсмотрящий.
Самолета он не видел, а уловил нарастающее нытье моторов.
Я тоже стал смотреть вверх, прислушиваясь к звуку, напоминавшему противное зудение бормашины.
В небе над заливом облака рассеялись. Крупная красновато — оранжевая луна как бы глядела на нас сквозь кисею. Море она не освещала. Может быть, поэтому самолет-разведчик нас не приметил и принялся обстреливать из пулеметов баржу с аэростатчиками, стоявшую посреди залива.
Сверху стремились трассирующие пули. Казалось, что осыпается звездная пыль, хотя сами звезды не проглядывались.
В темном небе осветился аэростат. Он вдруг вспыхнул и, теряя контуры, стал падать…
Где-то заработала скорострельная пушка и быстро замолкла. Вдруг, чихнув два раза, заглох мотор нашего катера.
— Что-нибудь серьезное? — спросил я у старшины.
— Шут его знает! — ответил тот. — Вот не на месте забарахлил! Может, бензин с водой? Надо бы поглядеть, но лампочку включишь — с берега заметят. Вытаскивай брезент! — приказал он механику.
Развернув брезент, катерники накрыли им моторный отсек; светя лампочкой, стали копаться в механизме. Меня попросили наблюдать за морем.
Я поднялся на мостик дрейфующего катера, стал всматриваться в темноту. Вблизи не было ни барж, ни кораблей. А на далеком берегу взлетали время от времени ракеты.
Прошло минут двадцать… полчаса, а катерники, чертыхаясь, продолжали возиться с мотором. С севера сперва задувал едва ощутимый ветер, но через час он стал пронизывающим. Появились барашки. Катер заметно гнало к берегу. Мы прошли мимо вехи, поставленной на отмели, вскоре она оказалась позади, а затем — совсем растворилась во тьме. Я сказал об этом старшине. Тот поглядел в сторону Стрельны и заключил:
— До берега далеко, ветром не скоро пригонит. Управимся!
И он опять забрался под брезент помогать мотористам.
Я продрог на мостике, пришлось спуститься и искать укрытия от ветра.
Неожиданно на берегу запрыгали огоньки. Донесся гул частых выстрелов и довольно близких разрывов. Видно, какое-то судно появилось в Морском канале и немцы принялись его обстреливать.
Напрягая зрение, я стал вглядываться в волны, но обстреливаемого судна не увидел, а то, что удалось разглядеть во тьме, не обрадовало. Снаряды рвались довольно близко от нас.
Я опять вызвал старшину катера и посоветовал бросить якорь.
— А у нас такого якоря, чтобы в заливе стоять, не имеется, — ответил он. — Да и во время обстрела лучше дрейфовать. Фрицам к волне и ветру не приспособиться, промажут.
Я прислушивался к тому, как катерники под брезентом звякали железом, злился на них, но ничем не мог помочь.
Прошло, наверное, еще минут тридцать, а то и сорок, наконец мотор перестал чихать, застучал ровно и бесперебойно.
В Кронштадт мы пришли глубокой ночью. В Кроншлоте я очутился только утром. И здесь почувствовал себя таким утомленным, словно совершил опасное многодневное путешествие.
Петергофский десант
1 октября. Дни стоят теплые. Деревья еще в зеленой листве.
Вчера ночью шел бой очень близко от Ораниенбаума. Из Кронштадта видны были вспышки разрывов, а пулеметная пальба доносилась довольно явственно. Неужели немцы и здесь выйдут к морю?
Сегодня светит солнце. Пальба не прекращается: бьет из тяжелых пушек «Октябрьская революция» и ей вторят форты.
4 октября, 24 часа. Сегодня полнолуние. Море серебрится. Ночь такая светлая, что на берегу можно разглядеть каждый камешек.
Вчера немецкая артиллерия из Петергофа обстреливала Кронштадт беглым огнем. Снаряды рвались на территории Морзавода, в Петровском парке, на улице Ленина. Есть убитые и раненые среди гражданского населения. На телеграфе я видел плачущих женщин, которые посылали телеграммы мужьям о гибели детей.
Город встревожен, многие кронштадтцы в ожидании обстрелов и бомбежек не спят в домах, устраиваются в глубоких траншеях, прикрытых железными листами, ночуют в подвале церкви или сидят с детьми около пещер, вырытых во рву у Якорной площади.
5 октября. Утром по неосторожности пострадал наш печатник Архипов. Он печатал листовку. Вдруг вздумалось ему поправить неровный листок. «Американка» же продолжала работать. Рука вмиг была прижата к талеру. Послышался крик — на белый лист брызнула кровь. Текст листовки остался на коже посиневшей кисти. Распорот большой палец. Пришлось отправить в госпиталь.
Как я теперь обойдусь без печатника? Пока листовки печатает Тоня Белоусова — самая рослая из девчат. У нее густые, пышные золотисто каштановые волосы, могучий торс и сильные руки крестьянки. Смеется она, забавно оттопыривая верхнюю губу. Говорит с олонецкими присказками, чуть окая. Но она девица норовистая, навряд ли согласится вручную печатать газету. Придется приспособить Клецко.
