Богдан Сушинский - Французский поход
Заглянул секретарь. Очевидно, хотел напомнить тайному советнику о каком-то важном деле, которое тот мог упустить из вида, увлекшись разговором с майором Корецким, однако тайный советник резко повел подбородком: сгинь!
– Нет, выдумают же: тринадцать наперстков украинской крови! – поспешил еще раз, теперь уже полушутя, возмутиться советник посла.
В душе он, конечно, готов был согласиться с этим «вымыслом», тем более что, если по правде, украинской крови у него наберется значительно больше, на все тридцать, как справедливо намекнул тайный советник. Но он-то всю жизнь отрицал это! Он всю жизнь, как на лютого врага, смотрел на каждого, кто осмеливался заподозрить в нем эти «тринадцать наперстков».
– Ваш корабль уходит через три дня, – избавил его от излишних эмоций Вуйцеховский. – Вы отправляетесь туда как представитель правительства. Об этом свидетельствует другая грамота, вот эта, – подал он еще один свиток, – на сей раз подписанная самим канцлером. В переговоры не вмешивайтесь, – простил ему наивную недоверчивость Вуйцеховский. – Во всяком случае, старайтесь не вмешиваться. Но присутствуйте. Вы должны присутствовать везде, даже там, где вас не будет.
– Простите, господин тайный советник? – мучительно напряг лоб майор.
– Я сказал: «Особенно там, где вас не будет и быть не может», господин Пшекруйчик, – впервые назвал его Вуйцеховский той кличкой, под которой он значился в тайной картотеке, заведенной на разбросанных по всему миру королевских агентов-должников.
34
Они сели в карету без каких-либо приключений, храня полное молчание, доехали до особняка графини д'Оранж и через черный ход вошли в здание. Поручик сразу же выглянул в окно.
– Королевская карета ждет вас, ваше величество.
– Это обнадеживает. Теперь оставьте меня одну, поручик. Два дня вы можете не показываться во дворце.
– В таком случае позвольте откланяться, ваше величество.
– Да, – вдруг вспомнила о чем-то своем королева, – погодите, поручик. Я что-то не совсем поняла… Вы говорили, что Кшань не знает, что там тридцать три шага? Но ведь граф отмерял их не случайно? Поэтому немой должен был бы знать о них, иначе зачем тогда?… Кто же их в таком случае выносит?
– Наш умудренный жизнью граф де Брежи. Собственноручно. Эти камни… эти тридцать три валуна, уж не знаю какого они веса, каждый день, утром и вечером, выносит сам граф. Тридцать три камня. По тридцать три шага. Наверх, ранним утром и поздним вечером. Каждый день.
Мария-Людовика отпустила ручку, отошла от двери, присела на небольшой диванчик и молча, по-детски разинув рот, уставилась на поручика.
– 3-за-чем же он это делает, Кржижевский? – спросила она, не употребив ни слова «господин», ни привычного «поручик». Впервые назвала его просто по фамилии.
– А вот этого я тоже пока не знаю, – продемонстрировал свои белые крепкие зубы поручик. – Этого, ваше величество, я не имею чести знать.
– Все знаете, а этого нет? Не может такого быть. Но ведь зачем-то ему понадобилась эта каторга. Искупает какие-то свои грехи? Тридцать три камня… По тридцать три шага… От каменного гроба. Мистика, господин поручик, мистика. Посол не может делать это просто так, ради развлечения. Я знаю графа. Хотя… Послушайте, поручик, а могу ли я после всего того, что услышала от вас, считать, что действительно знаю графа де Брежи?
– Вам виднее, ваше величество. Но, честно говоря, мне, по моей наивности, уже не раз хотелось поинтересоваться именно у вас: а почему это, с какой стати граф де Брежи прибегает к такой самоэкзекуции? Уж вы-то должны знать. Во всяком случае, так мне казалось, – тотчас же исправил свою ошибку поручик.
– За этим стоит какая-то тайна. У него, конечно, дьявольски крепкое тело, какое бывает разве что у камнетесов. – Мария-Людовика произнесла эти слова как бы между прочим, про себя, машинально. Однако поручику они запомнились, врезались в память. – Впрочем, не думаю, что все это затеяно лишь для того, чтобы изгнать из своего тела дворянскую лень и немощь, каковой страдает почти вся польская шляхта.
– Почему же, – осмелился возразить поручик. – Если бы я знал, что немощь моего тела может презреть сама королева.
– Вы забываетесь, поручик, – утомленно проговорила Мария-Людовика. На гнев, даже на имитацию гнева, у нее уже не хватило ни сил, ни артистизма.
– Прошу прощения, ваше величество. С вашего позволения, мне пора.
– Ничего не ответив, королева молча проследила, как поручик прошелся по комнате, ожидая позволения удалиться.
– Странно. Тридцать три камня… Тридцать три шага… И этот кабинет, этот «храм распятий»… Почему вы не рассказали мне о «пытке камнями» раньше, поручик?
– Раньше меня и самого это не очень интересовало. К тому же мой человек только недавно проследил, как все это происходит, а заодно сосчитал камни и шаги.
– Как, и вы тоже шпионите за графом?!
– Понемножку, – простодушно признался Кржижевский. – Не питая к нему никакого зла. Вы ведь знаете, как я предан вам. А теперь извините, мне пора.
– И все же я не прощу вам, поручик, что не сообщили мне о том, что Кшань неглухонемой. Я обязана была знать это. Теперь я с ужасом буду вспоминать все, что говорила в его присутствии, сидя в карете или садясь в нее. К тому же опасаюсь, что однажды он просто проболтается, и тогда о наших подземных походах узнает сам король.
Поручик взялся за саблю. Почти вынул ее, но снова резко бросил в ножны – как делал всегда, когда слишком нервничал.
– Я действительно виноват перед вами, ваше величество, – мрачно согласился он. – Можете казнить меня за это. Но не за то, что утаил от вас «разговорчивость» Кшаня. Об этом приставленный к графу человек сам узнал только две недели назад. А вот о том, что вам уже не стоит бояться короля…
– Что значит «уже не стоит бояться короля»? – нахмурилась Мария-Людовика. – Что вы говорите такое? Вы совершенно забываетесь, поручик.
– Нет, я понимаю: вы обязаны скрывать наши походы, поскольку этого требует приличие: и женское, осмелюсь заметить, и, тем более – королевское. Но все же мне не хотелось бы, чтобы вы слишком побаивались того, что король может узнать о наших путешествиях. Хотя бы потому, что король… давно знает о них.
– Знает?! – сомкнула пальцы на груди королева. – Побойтесь Бога, поручик.
– Королю хорошо ведомы наши прогулки по посольскому парку, – жестко, сурово ответил поручик. – Если до сих пор я не сообщал вам об этом, то лишь потому, что пытался уберечь от страха, от переживаний, от душевных мук. Достаточно того, что мне самому приходится терпеть в связи с этим.
– Не интересуйтесь вкусом яда, господин Кржижевский, – хищно сузились глаза королевы. – Он вовсе не такой, как вам кажется. Королю действительно все известно?
– Не все. Но то, что вы не ночуете у графини д’Оранж и не занимаетесь у нее полуночным спиритизмом – ему известно абсолютно точно. Правда, он считает, что вы находите приют в особняке Гуго.
– У Гуго? Значит, ему еще не донесли, что я бываю у графа де Брежи? – облегченно вздохнула Мария-Людовика.
– Ему такое и в голову не приходит. Король считает, что вы, уж простите, ваше величество,… что вы проводите эти ночи со мной, – грустно улыбнулся Кржижевский.
– Езус Кристос! – всплеснула руками королева, снова опускаясь на диван. – Я… провожу ночи с вами?! Господи, представляю, что в таком случае король думает обо мне! Королева, проводящая ночи с поручиком!
– Простите, ваше величество, но в данном случае мой чин его волнует менее всего. Хотя, если бы он не знал о наших прогулках, наверняка давно произвел бы меня в ротмистры. Теперь вы понимаете, что графа я недолюбливаю не только потому, что он влюблен в вас, но и потому, что из-за него мне уже трижды пришлось выдерживать аудиенции короля. А это страшнее и тяжелее, чем носить какие-то дурацкие камни, пусть даже по тридцать три шага каждый. Ибо, входя к королю, я не уверен, что не выйду от него, неся в руках собственную голову. Только Богу ведомо, почему ваш супруг до сих пор не отправил меня на виселицу.
И тут королева не выдержала. Она сорвала с головы шляпу с вуалью, разметала волосы и, откинувшись на спинку дивана, расхохоталась. Она хохотала так, что поручик побледнел, считая, что с ней случился приступ истерии.
Однако довольно скоро понял, что ничего страшного. Просто королева… хохочет. Забыв, что она королева и что находятся они в чужом доме; что во дворце ее будет ждать король, который невинно поинтересуется, как ей спалось у графини д’Оранж, где она весь вечер, конечно же, вызывала духов своих славных предков, испрашивая у них совета и познавая свою судьбу.
Королева все хохотала и хохотала. До хрипоты, до слез.
И какой же прекрасной казалась она в эти минуты поручику! Какими мизерными представлялись ему собственные страхи перед королем за свою карьеру и свою жизнь! Гнев короля, виселица?! Только-то и всего! И какими ничтожными казались обиды, нечаянно нанесенные ему де Брежи не по его, графа, воле.
