Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова
Митя полчаса строил взвод. Старики сказали, что они эту кухню в гробу видали, и ушли досматривать фильм. Кадчиков с Мельником, сославшись, что есть помоложе их, тоже исчезли из палатки. Митя разозлился на всех и отпустил чижиков в кино, предупредив, чтобы сразу же после фильма они бежали в столовую.
Сам он пошел посмотреть, что им оставил старый наряд.
Залы оказались здорово загажены (некому было последить за уборщиками), на столах, на полу валялись куски черного хлеба, поблескивали чайные лужи, шуршали обрывки старых газет, подгоняемые сквозняком. В варочном цеху на полу расплылись огромные лепешки пшенной каши, вокруг них в тусклом свете электрических лампочек роились мухи.
От увиденного ему стало плохо. Ноги ослабели, и он почувствовал, как усиливается дергающая боль в губе. Митя лег на скамейку в зале и неожиданно для самого себя заплакал. До приказа оставался всего лишь месяц, но как его пережить, он не знал. Кемал не заступился за него, Коля — в Союзе, молодые не поддержат, да и не может он драться с целым взводом. Замполит батальона сказал им тогда, чтобы в случае конфликтов они обращались к нему, но это только в крайнем случае… Соленые струйки затекли за воротник, и он поднялся.
Послышались шаги. Он вытер глаза и постарался улыбнуться тому, что вдоволь наестся сгущенки и масла.
Пришли все, даже старики. Митя хотел расставить молодых по объектам, но не успел раскрыть рта, как Горов отодвинул его плечом и вызывающе сказал: «Молодому замку неплохо бы поучиться сначала, как вести себя в обществе. Командовать парадом буду я, а нести ответственность за украденную сгущенку и мясо будет он». Митя заметил на губах Шафарова нехорошую усмешку и похолодел.
Горов отправил его в варочный цех мыть котлы. В варочном должны были работать трое или четверо — его послали одного, а когда он попытался протестовать, Горов отвесил ему такую «баклушку» по шее, что в голове зазвенело.
Его заперли в варочном. Баки из-под чая были пусты, заварки на дне осталось немного, и Митя решил, что просто нальет в них воду, не ополаскивая. Пшенку, кроме чижиков, никто не ел, и котлы были полные. Митя подставил бачок для отходов и принялся вычерпывать кашу. Пропревшая густая масса обжигала пальцы, они покраснели, разбухли и перестали сгибаться. Митя терпел. Ему показалось, что прошло полночи, пока он вымыл первый котел и залил его водой. Оставалось еще два.
Ребята должны вымыть залы и помочь ему. Митя высунулся в окно раздачи и крикнул: «Эй, есть кто живой!» В зале было тихо. В дверной проем были видны вымытые блестящие столы и мокрый пол, — все ушли. «Горов или Шафаров, кто-то из них наверняка запретил под страхом жестокого наказания помогать ему. Вот оно! Удар коленом был только началом».
Митя заковылял по жирному скользкому полу ко второму баку с кашей. Он уселся на него и, откинув крышку, заглянул внутрь. Бак был полный. Им овладело бешенство. Он швырнул в бак грязную тряпку и вдобавок плюнул. Кажется, он знал, куда идти…
Огонек, вырывавшийся из расплющенного конца пулеметной гильзы, сильно чадил, пуская по землянке черные блики. Было сильно накурено, пахло анашой.
На скрип двери встрепенулись двое полуголых парней. В одном низ них Митя узнал Рустама.
— Чего тебе?
— На этом посту Вовка должен…
— Иди отсюда, недоносок! — перебил Митю незнакомый парень.
— Ладно ты! — остановил его Рустам. — Он обдолбился, в «бэтээре» кайф ловит.
Языки у обоих заплетались, и каждое слово давалось с трудом.
Вовка лежал на откинутом водительском сиденье, положив ноги в ботинках на руль.
— Кто здесь?
— Это я, Дима.
Вовка направил на Митю луч фонарика. Оба несколько секунд привыкали к свету, потом Вовка выдохнул:
— А! Залезай, кто это тебя так разукрасил?
— Шафаров. Сегодня в комендатуре, — Митя спустился в люк.
— Подрались? — говорил Вовка лениво, растягивая слова, будто ворочал во рту ком каши. — Ложись спи. Утром решим, — оборвал он Митю, начавшего было рассказывать, как все было.
К утру от остывшей брони стало нестерпимо холодно, и Митя весь съежился, вжался в скамеечку, сквозь дрему чувствуя холодный воздух, обвевающий лицо, и горячую пульсирующую боль в губе.
Поднялось солнце, воздух постепенно прогрелся, и Митя крепко уснул.
— Вставай, — Вовка потряс Митю за плечо. — Я тебе завтрак принес.
Митя поднялся. В котелке было на донышке гречки с тушенкой.
— Больше не осталось, — объяснил Вовка.
— Да ладно, хоть это, — Митя осторожно отправил ложку в рот, стараясь не задеть губу.
— Из-за того, что ты котлы не помыл, завтрак задержали. Взводный обещал на губу посадить, а старики морду намылить. Ты пока во взводе не показывайся, и пусть остынут.
— Можно здесь остаться? — спросил Митя, прекрасно зная, что нельзя.
Вовка покачал головой:
— Они тебя потеряли. Начнут искать с меня. Уже спрашивали.
Митя с неохотой поднялся:
— Пойду к замполиту батальона.
Вовка пожал плечами:
— Как знаешь. Смотри, не было бы хуже.
— Хуже уже не будет.
Митя пошел к офицерским модулям. У входа в полковой штаб он задержался, заглянул внутрь. Там, в темноте коридора, под стеклянным колпаком, стояло мягко светившееся знамя, а рядом на тумбочке — вытянувшийся в струну солдат с застывшим взглядом. «Как неживой», — подумал Митя.
— Сынок, ты що, к замполиту який гарный? — двухметровый прапорщик с пышными усами вырос перед ним так неожиданно, что он, не успев понять, к какому замполиту, кивнул.
— Пойдем, побачим замполита, — прапорщик взял его за локоть и повел по коридору. Он толкнул дверь и ввел его в кабинет.
На Митю с любопытством уставились штабные писаря. Там был еще один кабинет, и прапорщик провел его туда.
— Разрешите, товарищ майор? Пострадавшего привел. Около штаба топтался.
Прапорщик вдавил Митю в мягкий стул. За столом, под портретом Брежнева, сидел тщательно выбритый худой скуластый майор и курил сигарету. На нем была новая, с иголочки, форма. Он долго изучающе смотрел Мите в лицо, выпуская колечки дыма, молчал, потом, будто спохватившись, взглянул на прапорщика:
— Да, идите, мы с ним по душам поговорим.
Митя заерзал на стуле. Майор достал чистый лист бумаги, ручку.
— Я — замполит полка. Можешь со мной говорить как с родной мамой. В обиду я тебя не дам.
Митя назвал фамилию, имя, подразделение и замолчал.
— Что же ты замолчал? Самого главного не сказал: где, когда, за что и кто тебя так разукрасил? Говори, говори! — замполит повысил голос. — Если ты будешь молчать, я ничего для тебя не могу сделать. Кого я буду наказывать? Всех старослужащих, весь взвод? Зачем ты ко мне пришел, чтобы молчать? — замполит сорвался на крик. Он вскочил со стула и заходил из угла в угол, нервно затягиваясь сигаретой.
— Шафаров, — выдавил Митя и с ужасом понял, что отступать ему теперь некуда — майор не слезет с него, пока не узнает все. «Дурак! Зачем я кивнул прапору? Ведь не сюда же шел!»
Замполит успокоился, сел за стол и стал записывать Митин рассказ.
— Значит, говоришь, издеваются над заместителем командира взвода, — майор откинулся на спинку стула. — Турма! Турма!
Митя похолодел.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул майор. Из-за двери высунулась голова писаря. — Начальника санчасти ко мне!
«Если Шафарова из-за меня посадят, свои же запинают, — Митя шумно сглотнул слюну. — Если сказать, что соврал и что не Шафаров, а из другого взвода, нет, лучше из другого батальона, и я не знаю кто. Нет, поздно, увидит, что вру, поздно!»
— Товарищ майор! Я вам наврал насчет Шафарова, — голос задрожал.
Замполит засмеялся.
— Врать не умеешь. Да не бойся, я его не посажу, только припугну маленько, чтобы неповадно было. Они тебе ничего не сделают.
Вошел начальник санчасти — капитан.
— Разрешите?
— Да, вон посмотри, какой красавец.
Капитан наклонился к Митиному лицу.
— Здорово разбабахало.
— Ты возьми его к себе и подержи недельки три, а я пока наведу у него во взводе порядок, раз командир не может, — замполит заглянул в бумагу, припоминая фамилию взводного.
Митя пошел за капитаном. В дверях он услышал, как замполит приказал писарю: «Пыряева ко мне!»
Санчасть была через дорогу. Дверь на тугой пружине жалобно скрипнула, впуская Митю с капитаном вовнутрь.
Он шагнул в темноту. В коридоре было прохладно и пахло по-больничному.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Узкая полоса пыльного света дымилась между рамой и темной шторой, Митя быстро разделся, стянул одежду ремнем и забросил ее на верхний стеллаж, где лежали десятки таких же свертков. Все пижамы были мятые. Он выбрал себе по размеру без заплат и пятен, влез в большие шлепанцы и потянул на себя дверь в коридор. Огонек сигареты засветился перед глазами.
