Юрий Корольков - ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ
Министр иностранных дел не мог самостоятельно решить, что делать. Он, в свою очередь, сообщил новость лорду хранителю печати и спросил, как быть. Кидо уже спал, сонным голосом он ответил:
– Примите посла, возьмите копию послания и приезжайте во дворец, я тоже там буду.
В Токио уже наступил рассвет. Лорд хранитель печати ехал по опустевшим, затихшим улицам города. Машина вырулила на Коми Акасака, начала подниматься вверх, и Кидо увидел перед, собой восходящее солнце... Он, прикрыв глаза, стал молиться за успех морских летчиков, которые, вероятно, сейчас летят уже к Пёрл-Харбору... Какое значение имело теперь послание Рузвельта императору!
Кидо прочитал текст и решил не тревожить покой его величества.
Утром, когда уже шла война, Джозефу Грю позвонили из министерства иностранных дел. Его принял Того.
– Меморандум президента мы сами передали его величеству... Президент уже получил ответ...
– Когда? – недоуменно спросил Грю.
– Еще вчера вечером.
– Но я передал меморандум ночью...
– Другого ответа не будет.
Того проводил американского посла до дверей кабинета, вежливо с ним распрощался. Он уже знал, что японские летчики атаковали Пёрл-Харбор, но ничего не сказал об этом послу Грю.
Либеральный Того до конца хранил тайну, как ему было это приказано. Дипломаты должны узнать о войне в самую последнюю очередь. Ради этого в канун атаки Пёрл-Харбора министерство иностранных дел устроило для дипломатов, аккредитованных в Токио, пышную загородную прогулку. Обратно в город их доставили поздно ночью. Те, кто не участвовал в прогулке, были приглашены в театр Кабуки. А после представления – на банкет... Того продумал все, чтобы отвлечь внимание дипломатов.
Джозеф Грю вернулся в посольство и включил радио. Передавали рескрипт императора. Он начинался словами:
«Мы, милостью бога, император Японии, сидящий на престоле предков, династическая линия которых не прерывалась в течение веков, предписываем вам, моим храбрым подданным, взять оружие... Настоящим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи.
...Священный дух наших порфироносных предков охраняет нацию Ямато, и мы полагаемся на преданность и храбрость наших подданных. Мы твердо уверены, что цели, завещанные нашими предками, будут выполнены.
8 декабря, шестнадцатого года эры Сева.
Хирохито»
Полились звуки национального гимна, существующего больше тысячи лет...
Потом снова зазвучало радио:
«Будет передана особая новость! Будет передана особая новость! – Голос диктора звучал взволнованно. – Передаем важное сообщение! Слушайте! Слушайте!
Императорская верховная ставка, генеральный штаб и штаб военно-морского флота передают совместное сообщение! Сегодня на рассвете императорская армия и военно-морской флот начали военные действия против американских и английских вооруженных сил в западной части Тихого океана. До восхода солнца наши войска начали атаку Гонконга. Наши войска высадились на Малайском полуострове и быстро расширяют занятые позиции. Происходят массовые атаки на стратегические пункты врага на Филиппинах...»
И снова гимн тысячелетней давности... Гремели литавры. Сквозь победные звуки торжественных маршей в эфир прорывались возгласы диктора:
– Хакко Итио!.. Хакко Итио!..
Казалось, все подтверждало прогнозы премьера Тодзио – следовало сделать лишь первый выстрел, чтобы объединилась вся нация. Война началась.
«НАЧИНАЙТЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ГОРУ НИИТАКА!»
В семейном альбоме Флемингов хранилась памятная фотография: Джейн в подвенечном платье на пристани Сан-Франциско. Фотография обошла все газеты, и некоторые из них тоже хранились в альбоме, который Флеминги любили показывать своим гостям.
Флеминги были уверены, что фотография эта принесла им счастье. Когда Пит благополучно вернулся из рекламного рейса, директор отдела перевозок подошел к нему, сам протянул руку:
– Ваша супруга сделала нам такую рекламу! Я вижу, вы человек деловой.
Пит не понял сначала, за что его превозносит директор. Он не видел еще газет с фотографией Джейн. Директор передал Питу конверт, в котором лежало несколько двадцатидолларовых зеленых бумажек, и предложил ему работу в фирме.
Пит стал вторым пилотом на авиалинии. Но Джейн продолжала нервничать, тревожилась и не находила себе места каждый раз, когда Пит улетал в рейс.
– Глупая, – убеждал ее Пит, – я вожу пассажиров, как обычный шофер. Ты же сама мечтала об этом, я ведь не испытываю больше самолетов.
– Все равно, Пит! Я ужасно боюсь войны, и еще когда тебя нет, когда ты в воздухе... Мало ли что может случиться.
Разговоры эти изрядно надоедали Питеру Флемингу. Он ничего не мог поделать с женой и, когда подвернулась другая работа, охотно согласился поехать на Гавайские острова.
Теперь он почти не летал, работал в диспетчерской на аэродроме в Гонолулу, и Джейн была счастлива, во всяком случае совершенно спокойна.
Они поселились в маленьком коттедже на островке Оаху, у самого океана, который уходил в бесконечность и там сливался с таким же лазурным небом. Коттеджи стояли в горах, и скалы уступами спускались к берегу. Пит всего два раза в неделю отправлялся в Гонолулу на суточные дежурства, остальное время проводил дома. Климат в горах был значительно лучше, не сравнишь с оранжерейной духотой Гонолулу, и детям здесь жилось хорошо.
Их было двое, белокурых маленьких Флемингов, – Питер, которому недавно исполнилось шесть лет, и сероглазая четырехлетняя Дэзи. С утра и до вечера они заполняли дом беззаботно-веселым щебетанием.
Когда Пит и Джейн, поселившись в этом коттедже, в первый раз вышли вечером погулять, Пит шутливо сказал жене:
– Ты, Джейн, достигла все-таки своего. Посмотри вокруг – тысячи миль открытого океана. Вот уж куда не дойдет никакая война – самое отдаленное место в мире...
Им нравилось новое жилище. Удобный коттедж прижимался спиной к склону потухшего вулкана, из широкого окна гостиной открывался вид на зеленую долину, изрезанную банановыми плантациями, зарослями дикой гуайявы. Правее в океан вдавался полуостров Канэохе с расположенным на нем военным аэродромом. За хребтом, надвое перегораживающим остров, находилась морская база, но отсюда ее, конечно, не было видно.
В Канэохе Пит встретил старых приятелей, с которыми учился в летной школе, иногда к ним заглядывал.
В тот вечер Джейн уложила детей и вышла проводить Пита. Дежурить ему предстояло с утра, но Пит решил навестить друзей в Канэохе. Там он заночует, а утром поедет в аэропорт.
Пит вывел машину из гаража, поцеловал жену и уехал.
Джейн рано улеглась спать. Конечно, лучше бы Пит был дома, но что поделаешь, мужчина должен немного развлечься. Джейн отлично это понимала. Нельзя держать Пита на привязи. Он ее любит, заботится о детях. Джейн не испытывает больше страха за его судьбу...
Молодая американка считала себя счастливой – у нее прекрасная семья, удобная квартира. Пит хорошо зарабатывает, куда больше, чем в те годы, когда получал деньги за страх... Последнее время поговаривали о войне, но какое это имеет к ним отношение. Им всегда будет хорошо в этом далеком, благословенном уголке земли на Гавайях!
Джейн заснула в ту ночь с этими успокаивающими мыслями, не подозревая, что война, казавшаяся ей такой отдаленной, приближалась к домику Флемингов... Японские авианосцы, начиненные четырьмя сотнями бомбардировщиков, полным ходом шли к островам, выкатывали из преисподней трюмов на взлетную палубу самолеты, подвешивали торпеды, приспособленные для мелководья...
Прошло уже две недели, как флот особого назначения под командованием контр-адмирала Чугуи Нагано бороздил воды Тихого океана. Океан будто в насмешку назвали Тихим – все эти дни эскадра продвигалась в сплошных штормах, свинцовые валы, высокие, как горы, дымились и пенились, гонимые свирепым ветром.
25 ноября Нагано получил приказ, радист принес его в адмиральскую каюту.
«Оперативному соединению, – приказывал Ямамото, – продвигаясь скрытно и осуществляя охранение против самолетов и подводных лодок, выйти в гавайские воды и в момент объявления военных действий атаковать главные силы американского флота, нанести ему смертельный удар».
Флот стоял у Курильской гряды, в глухих местах, забытых самим господом богом. Залив окружали унылые, покрытые снегом горы. На берегу виднелось несколько рыбачьих хижин, баркасы, опрокинутые вверх днищами, радиомачта. А дальше на сотни миль вокруг ни единого человеческого жилья.
Нагано был старым и опытным моряком. Даже здесь, в холодных безжизненных водах, в местах, недосягаемых для чужого глаза, Нагано, оберегая сокровенность тайны, запретил матросам и офицерам сходить на берег, запретил даже мусор выбрасывать за борт, чтоб не оставить следов пребывания армады.
