Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)
— Вам нечего жалеть. Я, например, всегда завидовала талантливым людям. А раз вы перешли на третий курс художественного института — значит, у вас есть талант…
Несколько раз они подходили к калитке Людмилиного дома, прощались и никак не могли проститься. И снова медленно ходили по улице — до угла, где одиноко маячил фонарь, и обратно.
Потом они встречались каждый свободный вечер. Обоим нравились стихи Симонова из его цикла «С тобой и без тебя», оба были молоды, полны юношеских надежд и светлой веры в будущее. И никто из них не сомневался в том, что как только кончится война — жизнь чуть ли не сама положит к их ногам все, что им желается, — и дипломы, и приносящую радость работу, и успех.
…Людмила не рассердилась, не обиделась, когда через несколько дней, прощаясь, Петр привлек ее к себе и поцеловал. Девушка только опустила голову и доверчиво прижалась щекой к шершавому отвороту его шинели.
Молодость — это радость жизни и непоколебимая вера в лучшее. Они любили и со всей страстью, присущей юности, ждали прихода весны. Им не терпелось вместе увидеть, как запенится розовым цветом багульника тайга, а жаркое солнце высушит пружинящий ковер прошлогодней хвои. Однако не всем мечтам суждено сбыться.
…Когда начальник штаба оглашает приказ, мысли проносятся вихрем. Но главное доходит до сознания сразу: едем! И тогда становится не по себе, ибо оказывается, что многое не сказано, не сделано, потеряно. Конечно, четыре недели знакомства — срок небольшой. Но все же за это время они успели понять, что нужны друг другу.
Петру удалось отпроситься на час. Людмилу, окруженную группой ребятишек, он разыскал в скверике, неподалеку от детского сада, куда прибежал раскрасневшийся и запыхавшийся: все-таки от казарм до центра города четыре километра. Навсегда запомнились ему широко раскрытые глаза девушки, тихое: «Ай-ай-ай… Как же теперь… Как же так…», ее послушные теплые губы.
Полк грузился ночью. Свистели паровозы, разноцветными дисками висели в воздухе огни светофоров, около вагонов в клубах пара сновали солдаты. Обняв Людмилу за плечи, Петр медленно прохаживался с ней вдоль бесконечных штабелей дров и говорил хорошие и искренние слова о своей любви, об их будущей встрече.
Но война железной лапой перемешивала человеческие судьбы. Она сталкивала и вновь разбрасывала людей, рвала связывающие их нити, осыпала землю болью, страданиями, разлуками и горечью потерь. Брели по фронтовым дорогам, поначалу увязая в снегу, затем шлепая по грязи, потом задыхаясь в пыли и гари, — недели и месяцы; и чем длиннее становились дни, тем короче становились письма Петра к Людмиле. Шли тяжелые бои. А когда смерть неусыпно кружится над головой, трудно сохранять уверенность, что вернешься назад, подчас становится невозможным верить, что тебя еще могут где-то ждать.
Потом медсанбат и в нем кареглазая капитан медицинской службы, внимательная и ласковая, и ее заботливые, прохладные, пахнущие йодоформом руки, и пряная пестрая листва осеннего леса. Правда, недолго длились короткие встречи: рана у Петра была несерьезной, он вскоре выписался и уехал в свою часть. А на медсанбат через несколько дней налетели «юнкерсы», и среди погибших во время бомбежки была и та, которая отдала Петру свою нежность.
Нескоро Петр решился вновь написать Людмиле. А когда послал письмо — оно вернулось с пометкой: «Адресат выбыл». Все дальнейшие попытки разыскать Людмилу также не увенчались успехом.
Демобилизовавшись, Петр вернулся в художественный институт, вскоре о нем заговорили, как об одаренном, подающем большие надежды художнике: серию его рисунков на фронтовые темы тепло встретили зрители, благосклонно отметила критика.
Институт Петр окончил с отличием: его дипломная работа «Вот солдаты идут…» с успехом экспонировалась на республиканской выставке в Киеве.
На следующий год, весной, он побывал в Забайкалье. И там, среди розовато-сиреневых от цветущего багульника сопок, написал лучшую свою картину «Юность не забывается». Это был воистину восторженный гимн молодости, любви и весне. Картину молодого художника отличали какая-то внутренняя чистота и свежесть.
…Их двое — девушка и парень, встречающие на вершине сопки восход солнца. Нет края далям, подернутым синей дымкой; среди громоздящихся друг на друга седых, покрытых мхом и лишайниками валунов розово пенятся усыпанные цветами кустарники, гордо тянутся к золотисто-голубому небу могучие кедры и стройные лиственницы.
Неповторимо хороша девушка — вся как бы сотканная из света и воздуха, с глазами, полными счастья, радости, неумирающей веры в будущее.
Да, такою помнил Петр Людмилу.
…В том же году он женился…
С Натальей Петр познакомился в Гурзуфе. Он приехал туда в Дом творчества художников. Наталья отдыхала в санатории Министерства обороны.
Однажды, когда Петр рисовал живописный уголок парка с известным в Крыму фонтаном «Ночь», она неслышно подошла к нему и, посмотрев на почти законченный этюд, спросила:
— А какой из спутников богини ночи вам больше правится: бог любви или бог сна?
Петр обернулся, увидел миловидную молодую женщину в цветастом открытом платье и, уловив в ее насмешливых глазах вызов, смело ответил:
— Из всего, что я здесь вижу, больше всего мне нравитесь вы. Затем — она, — он ткнул кистью в сторону статуи обнаженной женщины, венчавшей фонтан. — У нее весьма недурная фигура. Ну, а потом уже эти мальчики — Купидон и Морфей. Кажется, так?
— Точно. У богини ночи тоже есть имя: Нюкта, — назидательно сказала незнакомка. Потом она улыбнулась и добавила. — А меня зовут Наташа…
В те дни буйно цвели гладиолусы и туберозы, устилая красочными пушистыми коврами газоны и клумбы. Зеленые острия кипарисов вонзались в ультрамариновое небо. Тонкие пальцы Наташи, сжимавшие бокал с лучшим белым мускатом, который делают из винограда, что растет около скалы «Красный камень» близ Артека, казались выточенными искусным мастером из дорогого и холодного камня. По-особому звучали на Медведь-горе крымские сонеты Адама Мицкевича:
Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней,
Как черный вал идет, клубясь и нарастая…
Неповторимо хороши были неоднократно воспетые поэтами лунные ночи над гурзуфским заливом. И нет ничего удивительного, что Петр и Наташа решили не расставаться. Наташа около года назад разошлась с мужем — военным летчиком. Он остался служить где-то на Дальнем Востоке, а она приехала к родным в Бердянск, где ее отец, отставной генерал, купил небольшой домик. С матерью, все еще молодящейся дамой, она не ладила. Работа в городской библиотеке — до замужества Наташа кончила два курса библиотечного института — ее не увлекала. Поэтому она охотно согласилась связать свою судьбу с Петром. Она же одобрила его решение поехать работать в Донбасс.
— Правильно. В Киеве и без тебя хватает и хороших, и плохих художников. А там тебя сразу заметят. Потом видно будет…
На новом месте пришлось обживаться. Петру поначалу нравилось стремление Натальи сделать жизнь благоустроенной, уютно обставить квартиру. И он много работал в товариществе художников — благо там имелась возможность неплохо зарабатывать.
Но время шло, а денег все не хватало и не хватало: запросы у жены были неистощимы.
Понимая, что он становится самым заурядным ремесленником, бездарно разбазаривает свой талант и лучшие годы, Петр попытался было как-то изменить жизнь, неуклонно направляемую его супругой в угодное ей русло. Но ничего из этого не получилось.
Некогда милая и покладистая Наташа оказалась весьма требовательной и властной хозяйкой дома, отнюдь не намеренной выпускать бразды правления из своих рук. Семейные ссоры и скандалы, как это обычно бывает, ни к чему не привели. Разве что между супругами установилась известная отчужденность. В конце концов Петр не только смирился со своим положением, но и постепенно привык к нему. Правда, теперь он уже никогда, если приходилось с кем-либо говорить о жене, не называл ее Наташей. Ласковое имя сменило холодное — Наталья.
Нередко — и когда было радостно, и, чаще, когда было грустно — с какой-то особой теплотой и грустью вспоминал Петр девушку, повстречавшуюся ему в заснеженном забайкальском городке и одарившую его искренней девичьей лаской. И вот…
Нет, он не мог ошибиться. Конечно, это Людмила.
Человек обычно не ощущает биения своего сердца. Но бывают минуты, когда оно настоятельно напоминает о себе. И, трепещущее, готовое вот-вот разогнаться сердце, — это не выдумка поэтов.
Петр круто повернулся и вышел в коридор.
«Когда я подойду к ней, никого не должно быть рядом. Только я и она…»
Он отошел к лестнице, облокотился на перила и стал ждать.
Каждый раз, когда открывалась дверь библиотеки, Петр чувствовал, как у него перехватывает дыхание и сердцу в груди становится тесно. Наконец показалась Людмила.
