Василий Милютин - Лаг отсчитывает мили (Рассказы)
— Это ты зря, сынок. В море теперь у нашей Зинуши мотор как часы работает. Председатель поговаривает, что не мешало бы премировать вашего Николая Иваныча. Ведь он всех наших мотористов подтянул. А еще поговаривает Исидор Трофимыч, — старик подмигнул девушке и пригладил седые прокуренные усы, — не мешало бы такого молодца навсегда заполучить в наш колхоз. Ты уж постарайся, Зинуша.
— Да будет тебе, Савельич! — вспыхнула девушка.
И старшина покраснел. Может быть, потому и поспешил запрятать свое лицо, натягивая на плечи аккуратно выутюженную фланелевку.
По пути в казарму Поторочин протянул Ганюшкину деньги:
— Возьмите мой долг. Не понадобились. Не попал я сегодня в магазин. А вам советую деньги в сберкассе хранить. Глядишь, к отпуску порядочная сумма накопится, родным подарки привезете.
Через несколько дней лодка вышла в море. Шумом и дрожью заполнился дизельный отсек. Воздух стал сизым и горьковатым от паров масла. Смолин тяжело переносил тесноту и духоту отсека. Терялось ощущение времени: не видя солнца, трудно определить, день ли сейчас или ночь. Вахта, отдых, снова вахта. Старшина был, как всегда, требовательным и строгим, придирчивым к каждой мелочи.
— Плохо вы любите свой корабль, — сказал он как-то Ганюшкину, когда тот опять допустил ошибку. — Да и себя мало уважаете. А нужно так служить, чтобы память о себе оставить, чтобы не прошла бесследно ваша служба на корабле.
— Ох, тяжело с таким, — сетовал Ганюшкин. — Никогда на него не угодишь.
Ночью всплыли, чтобы подзарядить батареи. Кончилось спокойное житье. В океане бушевал шторм. Все сильнее раскачивало корабль. Смолин сидел на корточках один в своем трюме, уцепившись обеими руками за выступ картера дизеля, чтобы не упасть. Его все больше укачивало. Мутилось в глазах, не хватало воздуха.
В это время на миг остановили двигатели, и матрос над самой своей головой услышал хрипловатый голос старшины:
— Ганюшкин, а почему вы здесь? Ведь до вашей вахты еще полтора часа.
— Товарищ старшина. — Ганюшкин переминался с ноги на ногу, отчего звенели листы настила. — Надо подменить Смолина. Он качки не выносит.
Смолин задохнулся от душевной теплоты, которую разбудили в нем эти слова. Вот какой, оказывается, человек этот, егоза Сашка! Но тут, как водой из пробоины, стеганули слова старшины:
— Идите отдыхайте, Ганюшкин. Вы не знаете Смолина. Он гордый. Все перенесет. Неужели вы думаете, что он слабее вас?
Вновь загрохотали дизели, и Смолин не слышал, чем закончился разговор. А спустя несколько минут Поторочин спустился в трюм. Осмотрел все хозяйство, наклонился к уху Смолина, чтобы перекрыть шум двигателя:
— Держитесь? Молодец! Я знал, что вы крепкий.
Качка не унималась. Но Виктору почему-то стало легче. Вахту он выстоял. Уже укладываясь на койку, матрос с удовлетворением отметил: все-таки выдержал!
…Виктор медленно идет по знакомому каменистому склону. Захотелось побыть одному. Он оглядывается вокруг. Те же пустынные сопки. Но почему они стали вдруг такими красивыми? Какой простор, как легко дышится здесь! После похода особенно мила родная земля. Вон у пирса корабли. Там его лодка. Теперь он узнает ее из тысячи. Даже не глядя, почует сердцем.
Над обрывом стоит моряк. Заслышав шаги, он оборачивается.
— Смолин! — окликает старшина Поторочин. — Тоже пришли полюбоваться? Хорошо, правда?
Много хотел сказать в ответ матрос. А сказал только:
— Да, хорошо!
Но Поторочин и так все понял. Старшина любит пояснять подчас очень знакомые вещи, но сам понимает людей с полуслова.
Черточка на карте
Марина бесшумно бегала по комнате, накрывая стол к вечернему чаю. Лицо ее так и сияло радостью. Муж дома! С приходом Николая все вокруг будто меняется, светлеет. Даже не обескураживает его снисходительно — покровительственный тон, — так брат разговаривает со своей младшей сестрой…
Она украдкой взглянула на мужа. За несколько месяцев совместной жизни она еще не сумела до конца разгадать его. Он любит ее. Сомневаться в этом — значит сомневаться и в своем чувстве. А оно так огромно, что, кажется, кроме него, ничего в тебе не осталось.
А все-таки трудно примириться с его службой. Случается, корабль отнимает у нее мужа на целые недели. Не только во время походов: даже когда корабль у стенки, Николай не каждый вечер вырывается домой. Да и дома он живет интересами своего корабля. Придет веселый, ласковый, скажет, что крепко скучал по ней, а потом, глядишь, опять за книги. И не тронь его: до глубокой ночи будет читать, покусывая кончик карандаша.
Вот и сейчас. Только что с ним по путеводителю гадали, где будут отдыхать в отпуске, а отошла от него— уставился в раскрытую карту морского побережья, а думает вовсе не о курортах. Что-то вымеривает, чертит карандашом, отточенным, как иголка.
— Все правильно, Маринка! — воскликнул он, отвечая на какие-то свои, не высказанные вслух мысли.
Поднялся. Могучий, ладный. Она своей головой еле достает узел его галстука.
— А теперь угощай, хозяйка!
И сразу исчезли недоумение и тревога. Вот всегда так. Да разве можно на него сердиться!
За чаем Николай похвалился:
— Задача мне досталась с дюжиной неизвестных. Неделю голову ломал, а все же решил!
— Ты же такой — не отступишь!
— Сейчас еще раз проверю и пойду докладывать.
— Снова уйдешь? — встрепенулась она.
— Да на часок всего. Пока ты просмотришь тетрадки своих учеников, я вернусь.
…На следующий день она провожала его в дорогу. Появился он под вечер, разгоряченный быстрой ходьбой.
— Маринка! Собери мои пожитки. Спешу.
— Надолго?
— Да нет, скоро вернемся.
— Прошу — береги себя.
Он сжал ее руку:
— Ничего со мной не случится. И почему ты так моря боишься?
— Злое оно — нас с тобой разлучает.
…Отряд кораблей должен был подойти к отдаленной базе «противника» и нанести по ней «удар». Задача усложнялась тем, что весь путь предстояло пройти скрытно от «противника» — от его кораблей и авиации. Над этим и бился штурман Николай Ветров. Предложенный им план вызвал много споров. Еще бы! В несколько раз удлинялся путь. Десятки часов корабли должны были идти на север, в сторону от цели, а ночью изменить курс и, прижимаясь к гористому берегу, на повышенной скорости проскочить огромное расстояние. Такое решение мог выдвинуть только превосходный моряк, знающий бесчисленные извилины береговой черты и все разнообразие глубин у побережья. Командиру соединения понравилась смелость и оригинальность решения.
…Вторые сутки продолжался поход. Черно-синяя ночь — такие бывают только на юге — окутала море. Корабли шли с погашенными огнями. Поднявшись из штурманской рубки на ходовой мостик, старший лейтенант Ветров всматривался в смутные очертания берега. Во тьме мерцали редкие огни селений. До цели оставалось около сорока миль. Офицеры на мостике то и дело поглядывали на небо. Оно начинало светлеть. Но это было не страшно: тень гор укроет корабли от первых лучей солнца.
Ветров внимательно следил за движением кораблей. Казалось, курс был рассчитан им до мельчайших подробностей, и все же в душе не утихала тревога.
Ветров вспомнил тот вечер, когда после чая, придирчивый к самому себе, он в сотый раз проверял свои расчеты. Марина сидела рядом и все удивлялась: «И как это вы плаваете по морю? На сотни километров вокруг вода и вода! Страшно!» Николай улыбнулся: «Эх ты, учительница!» Но наивность ее показалась ему тогда особенно милой.
А как заботливо она собрала его в дорогу! В чемодане Николай нашел все необходимое в длительном походе: несколько пар белья, носовые платки, бритвенный прибор, мыло, одеколон, папиросы… Сам он не смог бы так тщательно все предусмотреть.
На душе стало теплее. Какое это счастье знать, что тебя ждет на берегу родной, самый дорогой тебе человек!
— Прямо по курсу маяк! — доложил сигнальщик.
Значит, база «противника» совсем близко. Послышался приглушенный топот ног. Матросы занимали места у ракетных установок и орудий. Люди замерли в напряженном ожидании. Только гул машин и плеск волн за бортом нарушали предрассветный покой моря.
И в этой тревожной тишине, когда отчетливо слышишь биение собственного сердца, вдруг необычно громко прозвучал возглас:
— Левый борт, курсовой шестьдесят, торпеды!
Все обернулись в сторону берега. Едва различимые белые нити тянулись по черно-серой глади воды, быстро приближаясь к кораблю. Тень от гор, на которую такие надежды возлагали моряки, на этот раз подвела их. Торпеды были замечены слишком поздно. Вот их пенные дорожки у самого борта. Все знали: торпеды учебные, взорваться не могут. И все же каждый похолодел, когда они прошли под килем корабля.
В замешательстве стояли офицеры, все еще не веря в случившееся.
