Николай Сташек - Через все испытания
— Вполне заслужил.
И в ответ прозвучало:
— Служу Советскому Союзу!
В расположение полка Горновой возвратился к вечеру. Пододвинул поближе коптилку, намереваясь набросать план работы по совершенствованию обороны. Он понимал, что противник не смирится с потерей господствующего положения, которое занимали на этом участке его передовые подразделения. Нужно быть готовым к отражению массированных атак танков, пехоты и ударов с воздуха, активностью действий держать противника в постоянном напряжении, подчинять его своей воле. В землю надо зарыться поглубже, а систему огня создать такую плотную, чтобы и мышь не проскочила.
Размышления Горнового прервал окрик часового, и тут же зашуршала плащ-палатка, закрывающая вход в блиндаж.
— А мы — с поздравлениями, — с ходу начал замполит полка, коренастый майор, призванный из запаса в начале войны.
Вслед за ним в блиндаж шагнул начальник штаба.
— А я о вас подумал, Антон Васильевич, — поблагодарив за поздравление, сказал Михаил. — Оборону непреодолимой надо сделать, а как в такой короткий срок? Прошу совета. Техническая сторона ясна. Тут мы с начальником штаба рассчитаем до винтика.
— Говорите, неприступной, в короткий срок? Задача непростая. Поэтому начинать следует с разъяснения личному составу ее сути, чтобы каждый боец почувствовал ответственность.
— Согласен с вами, Антон Васильевич. Пусть все знают, что полк занимает ключевую позицию в полосе обороны дивизии и ее надо удержать любой ценой.
— Первое, — сказал Зинкевич, — в землю зарыться.
— Тоже верно, — согласился замполит. — Но главное — настроить людей, вселить в них веру в победу.
— Лозунг, товарищ Морозов, — не стерпел Зинкевич.
— А ты считаешь, можно обойтись без лозунгов? — возразил замполит.
— Нужны и лозунги, но их надо подкреплять практическими делами.
— Ты, Виталий Иванович, неправильно меня понял. Говорим мы об одном и том же, но на разных языках. Я ведь не против того, чтобы зарываться в землю, да еще и поглубже, но поскольку командир поставил вопрос о том, с чего начинать, то я и начал, как ты говоришь, с лозунга. А люди поймут, что наступать сможем только после того, как удержим занимаемые рубежи, создадим здесь надежную оборону в короткое время.
Слушая Морозова, Зинкевич постукивал каблуком по утрамбованному полу и думал: «А возможно, и правда, я его не понял».
Зинкевич знал, что Морозов перед войной долгое время трудился в горкоме, приобрел большой опыт работы с людьми. Он умел вселять веру в победу даже в самой сложной обстановке. Не раз благодаря высокому моральному настрою личного состава удавалось сдерживать натиск врага. А этот настрой создавал он, замполит, с привлечением партийного и комсомольского актива.
— Вы правы, Антон Васильевич, и начштаба — тоже. Но начинать надо с того, что объяснить людям ситуацию, высечь, как говорится, искру. И сделать это обязаны не только политработники, а все мы.
* * *Через две недели командир дивизии с группой офицеров проверил оборону полка. Особых недостатков не отметил, но, делая разбор, подчеркнул:
— До полной готовности еще далеко.
И работа продолжалась, кропотливая, неустанная, всесторонняя. В первых рядах были коммунисты. И делом и словом вдохновляли бойцов на претворение в жизнь решения командира, создавали боевой настрой на борьбу с врагом, еще топтавшим немалые пространства нашей земли.
Глава 36
В январе сорок третьего Брянский фронт начал готовить войска своего левого крыла — 13-ю армию — для участия в Воронежско-Касторненской операции. Дивизия Костылева была включена в состав ударной группировки и заняла исходное положение в ночь перед наступлением. Все это происходило при трескучем тридцатиградусном морозе.
Костылев не знал покоя. Его широкие лохматые брови еще больше взъерошились, а на левой скуле, помеченной глубоким шрамом в гражданскую, нет-нет да и подергивался воспаленный мускул.
— Чем расстроен, Панас Кириллович? — спросил у него возвратившийся из боевых порядков подразделений начальник политотдела полковник Баранов.
— Морозище какой, а люди в снежных окопчиках. Под шинелью одна стеганка. В движении мороз не страшен, а ведь солдату надо лежать, не шевелиться.
— А я только сейчас от Горнового. Так вот он и его замполит прошли по ротам, взводам и даже по отделениям. Приструнили кое-кого из командиров, политработников. Через два часа люди были укрыты в старых окопах, плащ-палатки приспособили и греются.
— А разве другие не могут это сделать?
— Теперь сделают. Растолковал.
— Сами должны знать, что забота о солдате — главное.
— Должны, но… Тебе ли объяснять? Батальонами, а то и полками командуют вчерашние лейтенанты.
— А Горновой, по-твоему, старик?
— Лейтенант лейтенанту рознь. Горновой воевал на финской. На фронте с первого дня войны. Дорос до подполковника. Толковый командир.
С рассветом 24 января наша артиллерия и авиация нанесли мощные удары по вражеским позициям. В назначенный час войска перешли в наступление. После прорыва двух первых позиций в глубину обороны ураганом пронеслись армейские отряды — лыжный и аэросанный. Так что на главном направлении наступление развилось успешно. Но на правом фланге армии наступающие встретили жесточайшее сопротивление, особенно на высоте «Огурец». Истекая кровью, они застряли на минных полях и проволочных заграждениях перед передним краем. И не потому, что были какие-то недостатки или просчеты при организации наступления. Ничего этого не было, и бойцы позвавших здесь частей хорошо подготовились к решительным атакам. Но как было установлено позже, противник превратил высоту «Огурец» в неприступную крепость. Разобрав находившуюся рядом железную дорогу, немцы построили на переднем крае обороны блиндажи в несколько накатов из рельсов и шпал. Разрушить такую оборону можно было лишь фугасными бомбами да фугасными снарядами. Ни того, ни другого наступавшие на этом направлении дивизии не имели.
Соединение Рубанова, успех которого должен был развить генерал Костылев, в течение дня несколько раз поднималось в атаку, но прорвать вражескую оборону не смогло. Помочь Рубанову Костылев был не в силах. Его артиллерию привлекли для обеспечения прорыва.
В то время когда Костылев искал выход из создавшегося положения, его позвали к армейскому аппарату. Требовал начальник штаба. Он передал приказ командарма немедленно перейти в наступление перекатом через дивизию Рубанова и во что бы то ни стало прорвать оборону противника.
— Сложная ситуация, — проговорил Костылев, положив трубку.
— Действительно, не из легких, — услышал он голос и поднял голову. — Горновой… А я и не заметил, когда ты вошел. Кстати, как твой лыжный батальон?
Он кратко ознакомил Михаила с обстановкой и, верный своему принципу советоваться с людьми, спросил:
— Что можешь сказать по этому поводу?
— Думаю, товарищ генерал, нам не обязательно лезть на высоту.
— Вот-вот. И я о том. Ведь можно, используя успех соседа, нанести фланговый удар.
Горновой наклонился к карте комдива, разглядел передний край обороны и, не отрываясь от нее, попросил его выслушать.
— Докладывай, — согласился Костылев.
— Вы спросили о лыжном батальоне. Люди отобраны лучшие, тренированные, готовые хоть» в пекло. Уверен в каждом. Всех знаю, и они меня. Товарищ генерал, позвольте мне с батальоном проникнуть в тыл и нанести внезапный удар. Вот здесь. — Он указал на карте. — И никакой стрельбы. Для достижения внезапности. Кстати, сейчас повалил густой снег. Тоже нам на пользу.
— Думаешь пройти с батальоном незамеченным? — спросил генерал, все еще не отрывая взгляда от оврага, вдоль которого Горновой намеревался совершить дерзкий прорыв.
— Пройду, товарищ генерал. Часа через три, когда фрицы упрячутся в блиндажи и разомлеют от жары, мы им и подбавим парку.
— Ну и рубака ты, Горновой, — усмехнулся генерал. — Только как же ты со своими лыжниками через минное поле? Там ведь сплошные минные заграждения.
— На то и лыжники. Мины присыпаны глубоким снегом, лыжами их не достанем.
— Ладно. Иди готовь батальон, а я поставлю задачу другим частям быть в готовности развить успех. Не забудь о разведке, саперов вперед пусти, чтобы на мины не напороться.
Горновой вышел, а комдив обратился к молчавшему начальнику штаба подполковнику Овечкину.
— Как думаете, Сергей Федорович, можно рассчитывать на успех?
— Что загодя говорить? — отозвался Овечкин. — Цыплят по осени считают.
Костылев не стал уточнять, почему начальник штаба так скептически настроен. Постукивая карандашом по столу, он думал о другом, но в потоке мыслей, как бы ненароком, пробасил:
