К. Цетник - Дом кукол
— Боже милосердный!!! Возьми меня к себе!.. Боже милосердный!.. Прими меня к себе!.. Господи!!!
Но Хентшель не дает ей умереть.
Не так скоро он отдаст свою жертву в руки господа. Хентшель знает, что Хане предстоит еще долго кричать, прежде чем она испустит дух. Все девушки должны помнить ее крик. Хентшель истязает Хану расчетливо, по системе. Только, чтобы она не впала в обморочное состояние, тогда она перестанет кричать, а это будет означать, что наступает смерть. Все эти сведения он почерпнул из своего длительного опыта.
— Хватать!.. — несется повторный приказ Хентшеля. Девушки кидаются на рельсы, впиваясь в них пальцами изо всех сил.
— Поднять вверх!..
Страх прибавляет девушкам силы, и понемногу шпалы начинают подниматься и вылезать из челюстей охватившей их земли.
А Хентшель визжит:
— За позвоночники!..
Это значит: выпрямить поясницу и вытянуть руки с рельсами, прикрученными к шпалам. Земля тянет их к себе обратно, не хочет отдать то, что ей принадлежит. Но несутся над головами выпрямляющихся девушек крики Ханы:
— Господи, боже мой!.. Господи!..
И слабые руки девушек несут рельсы.
Кальфакторши бросают Ханин труп в отдельно стоящий барак, чтобы он не мешал остальным в работе.
Хентшель вытаскивает из жилетного кармана свою толстую «луковицу» — ровно десять часов, и садится на краю вагонетки перекусить. Его острые зубы вонзаются в бутерброд, а глазки в это время блуждают вокруг; он, как помещик, разглядывает свое стадо, пасущееся на лугах его богатой фермы.
Проверка.
Все девушки строятся на площади «бауштеле» голыми. Яага, «рыжий зверь», и немецкий врач лагеря пришли полюбопытствовать, что им привезли в новом этапе.
Лагерный врач обходит ряды этапниц и зорко вглядывается в лицо каждой. Дойдя до Даниэлы, он остановился, посмотрел на черный рубец, проходящий под косым углом по ее спине — память кнута главной кальфакторши. Он стоит, удивленный. Неужели? Может ли это быть? Тут, в немецком трудовом лагере, бьют?.. Его лицо не перестает выражать удивление, словно тут произошло что-то такое, что нарушает немецкую этику. Неужели подобное могло произойти здесь? Он показал пальцем на плечо Даниэлы, на место, где нячинается рубец. «Когда это произошло?» — спросил он.
Даниэла вспомнила про медальон, спрятанный в тряпье на земле, и промолчала.
Врач вглядывался в ее стройное тело и старался понять, что случилось. Не иначе, как тут произошло недоразумение, ошибка. Вне всякого сомнения — ошибка. Он приказал девушке раскрыть рот, осмотрел ее глаза, пощупал ее груди и, повернувшись к начальнице лагеря, стал с ней шептаться.
Яага подошла к Даниэле, посмотрела на нее вблизи и задала ей несколько вопросов. Не болеет ли она внутренними болезнями? Болела ли инфекционными болезнями? Замужем ли? — почти все те вопросы, что задавала ей регистраторша во время переписи два дня тому назад.
— Нет, — отвечала Даниэла на каждый из вопросов.
Начальница лагеря приказала Даниэле выйти из рядов, одеться и стать в сторону. Когда закончился смотр и остальные вернулись в распоряжение Хентшеля, Яага повела с собой Даниэлу в конторку регистраторши. Там она проверила ее медицинскую карту, приказала срочно явиться словацкой врачихе, той самой врачихе, что записала Даниэлу в рабочую группу.
Когда врач появилась, Яага угостила ее сильным ударом сапога в живот. Только после этого предисловия она указала на Даниэлу и процедила со злостью:
— Такой цветок посылают в каменоломню? Много ли таких имеется в твоем борделе?!.
С этой минуты Даниэла была переведена в «крыло радости».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В тот день Гарри не притронулся к трем картофелинам Тедека.
Через зарешеченное окно больничной комнаты Гарри слушал пение арестантов: «Девушки, которых я люблю…» — сигнал, что уже возвращаются из «бауштеле». Песни они обязаны петь по дороге в лагерь. Эта — последняя, поют ее приближаясь к воротам лагеря. В самом деле, в этой песне есть какая-то надежда и уверенность. Когда все поют о «грудях Гретель, упругих и стройных, как башни…» уже видны ворота лагеря и можно уловить запах теплого супа, который дадут им, а измученное тело предчувствует нары, где можно будет распластаться и отдохнуть немного.
Гарри выходит на просторную площадь для проверки. Еще немного и начнется перекличка. Начальник лагеря получит полный отчет о количестве вернувшихся, — в том числе, сколько мертвецов и сколько еще живых. Счет должен сойтись.
Первые ряды входят в лагерь, чеканя шаг. Арестанты выстраиваются на площади по заведенному порядку: низкие впереди, высокие — сзади. Рты еще поют последний куплет песни — «Девушки, которых я люблю…» Входят последние ряды, несущие на плечах трупы. Они кладут мертвецов головами к ногам первого ряда, кладут их рядом, ноги в одну линейку, руки сложены на животе, чтобы, не приведи господи, руки мертвецов не переплелись между собой.
Гарри стоит в стороне, в нескольких шагах от рядов, как подобает врачу. Его глаза блуждают по рядам: где Тедек? Почему его не видно?
Из немецких квартир выходит «Кот». На этот раз без ружья. Он подзывает к себе еврейского старшину и передает ему в руки записку, в которой написаны фамилии двух арестантов. Он приказывает наказать их по всей строгости.
— Двадцать плеток по заду! Слышишь, Шпиц?! — кричит «Кот» беззубым ртом еврейскому старшине.
«Кот» — старый, беззубый эсэсовец. Концы усов свисают по обеим сторонам его изжеванного рта. Отсюда его кличка «Кот». Он сидит целый день в «бауштеле» и дремлет на солнышке. В перерывах между дремотой он хочет доказать всем и себе самому, что он не спит, а честно служит. Он вытаскивает из бокового кармана черную записную книжку, подзывает кого-либо из арестантов и записывает его имя и номер. Потом, в лагере, он вспоминает об этом, вырывает листок из записной книжки, на котором записал имя и номер лагерника, и передает его еврейскому старшине для исполнения экзекуции, полагающейся тому, кого он занес в записку на «бауштеле». «Кот» стар и ленив, чтобы самому заниматься побоями. Это можно поручить Шпицу, «еврейскому старшине». Ни один еще не встал со скамейки, на которой был наказан Шпицем по записке «Кота».
И пусть все знают, что «Кот» не дремлет. Не спит.
Где стоит Тедек? Всякий раз, когда Гарри всматривается в ряды, он встречается с требовательным взглядом Вайсблюма, всем своим видом показывающего: «Вот я, я на месте!..» Ему хочется, чтобы Гарри увидел его, чтобы, не дай бог, не забыл его. Его мундир инженера обтрепан, воротник смят и засален. Грязное его плечо выпирает из порванного рукава. Голова обрита наголо и забрызгана кровью. Саня, бывало, звала его Принцем Уэльским за его опрятность, за то, что своими силами, без посторонней помощи он добился положения в обществе. Самые красивые и современные здания в окрестности столицы строились по его проектам. Даже антисемитская городская управа часто обращалась к нему, когда речь заходила о строительстве новых общественных зданий. Дважды в год он выезжал за границу, чтобы следить за новыми веяниями в архитектуре. Он не забывал по возвращении домой тут же явиться к Сане в элегантнейших костюмах, купленных в далеких странах. «Принц Уэльский…» Этот титул шел ему. «Вайсблюмовский галстук», «Вайсблюмовская обувь», складка на шляпе Вайсблюма — служили примером для подражания. Мужчины говорили о его костюмах и о том, как элегантно он одевается. Он был баловнем снобов столицы, ему нравилось, когда красивые женщины засматривались на него и посылали ему кокетливые взгляды. Стоило ему узнать, что Саня поехала на лыжную прогулку в горы, как он тут же появлялся там.
Надо полагать, он был искренне влюблен в Саню.
Теперь «Принц Уэльский» стоит здесь и старается обратить на себя внимание Гарри, чтобы тот не забыл подкинуть ему несколько ложек лагерной баланды.
— Арестанты!.. Слушай мою команду! Стоять смирно!!!
Все арестанты подтягиваются, стоят не дыша, без движения, как мертвецы. Тут же куча трупов, продолжающих лежать головами к ногам первого ряда, утихомиренные, равнодушные; перекличка их уже не касается. Они уже свободны, не подчиняются команде, не выравнивают ряды. Только у некоторых лица искажены гримасой ужаса.
Еврейский старшина подбегает к штурмбанфюреру и передает отчет. Штурмбанфюрер обращается к начальнику лагеря и рапортует. Начальник лагеря подходит медленным шагом к первому ряду и считает ноги мертвецов.
Счет сходится. Все в порядке. Проверка закончена. Арестанты разбегаются, устремляясь к своим баракам, чтобы занять места в очереди для получения супа. Каждому хочется быть первым.
Гарри продолжает искать глазами Тедека. Он хочет отвести его в больничную комнату. Архитектор увлечен общим потоком, но когда ему попадается на глаза Гарри, он поворачивает к нему голову, словно не может принять решение — бежать дальше или задержаться, чтобы Гарри его заметил. Он так и не может, как видно, решиться пропустить свою очередь и бежит к бараку.
