Михаил Дроздовский - Дневник
Так друзьям Дроздовского не пришлось уговаривать его взять отпуск, он был «убран» с пути Романовского.
Деникиным по поводу смерти Дроздовского был издан приказ, перечислявшей все этапы его славной боевой деятельности, кончавшийся словами: «Мир праху твоему, рыцарь без страха и упрека». В память покойного Деникин приказал одному из созданных Дроздовским полков впредь именоваться «2-м Офицерским генерала Дроздовского полком», а впоследствии вся 3-я дивизия получила наименование «Дроздовской».
ПРИЛОЖЕНИЯ
I. Отрывки из писем и дневников
(1915–1918)
1915 год (27 арм. корпус).
1 февраля.
Управления нет — ряд несогласованных, иногда противоречивых, ежечасно меняющихся, отдельных приказаний корпусам, полная неразбериха, сумбур. Роль Сиверса жалкая и преступная; не успеваешь передать одно распоряжение, как оно требует отмены. О 20-м корпусе, положение его дивизии, добиться нельзя. Кратко — дикий хаос, делается нечто непостижимое.
2 февраля.
Войска в тяжелом состоянии, Августово, Горчица в немецких руках. Штаб бежит в Минск.
6 февраля.
Сегодня ночью было донесение одного бежавшего казака о разъездах немцев в Нов. Двор, паническое настроение командира и некоторых штабных. Я командирован. Наконец спокойствие, ночь спал спокойно, по-походному, спокойное настроение в Аккерманском полку. Слава Богу не в паническом штаб.
8 февраля.
Меня вытребовал обратно штаб, куда прибыл в 6 вечера. Вести, что 20-й корпус окружен у Богатыря и пробивается по направлению к востоку. 64-я дивизия страшно медлит — приказ получили еще ночью, а днем часов около 4–5 спрашивают Добрынина, что задача не понята. Явно не особенное желание вперед, командир корпуса сидит в штабе и никакого участия. Ночью сведения от казаков о сдаче корпуса, думаю, что неверно, но начальство на этом основании останавливает наступление.
14 февраля.
64-я дивизия опять ничего не делает и ночью не атакует, все препираются, что не знают. Нахлобучка Жданко непосредственно. Завтра в 5 утра атака.
15 февраля.
Доменчаны не взяты, конечно, канонады не было слышно. Начальник дивизии сидит у себя, командир корпуса у себя, их ничто не касается.
16 февраля.
Отход немцев. Наше наступление. Комедия выезда нашего штаба вперед — для начальства. Все управление только проволока, не показывает войскам никакого личного воздействия. Войска командира корпуса не знают и после бегства не уважают. Отъезд Лашкевича из Августова, я обвинил его в трусости, он спросил только: «Это Ваше личное мнение?» Солдаты грабят, есть свидетели, а Гернгросс бездействует.
18 февраля.
В первый раз читал распоряжения по 6-й и 8-й ар. Кошмарная бессмыслица: «во что бы то ни стало», «с полным напряжением сил, энергично, решительно, безотлагательно». И чем больше слов, тем меньше дела. Приказания не слушают, слова потеряли силу. Бегство роты.
22 февраля.
В 12 час. прибыл в Красностокский монастырь. Связи нет, страшное расстояние до штаба корпуса, нехватка провода, скандал. Из обеих дивизий спрашивают, отчего наш штаб так далеко? Связь установилась только в 23 с половиною ночи. Если бы удар немцев — была бы катастрофа. Но в чем же главные заботы Гернгросса, его интересы: — почта, обеды и отпуск.
23 февраля.
Наблюдал шедший Аккерманский полк: вид апатичный, понурый, общие жалобы на усталость, нервы развинчены. Части действительно не укомплектованы, полки — это батальоны, люди устали и энергии у них нет, их боевая работа была долгая и без отдыха и затрудняюсь обвинять их за отсутствие порыва тем более, что со стороны генералитета никакого примера. Но факт на лицо — задач не сделали, потому что не хотели; все выжидали — авось противник уйдет, не было желанья отрезать, охватить. При таком положении трудно чего нибудь добиться.
Штаб в Минске — его продолжают спрашивать, почему так далеко. Перестрелка на фронте не слишком сильна. Действительно артиллерийский огонь с обеих сторон очень редкий и кажется безрезультатный. В итоге это стояние и больше крови стоит и больше утомляет — двое суток люди не знают отдыха под крышей, морозы крепкие, градусов до 10–12 ночью. Резервы еще ничего, повырыли себе землянок в виде крысиных нор. Кстати об укреплениях — все время доносили о силе укреплений Минска, — все оказалось вздором — редкие и паршивенькие окопчики и вот так всегда врут, врут и врут…
24 февраля, Минск.
Наши части не движутся никак — нынче все на месте. Говорил с Гернгроссом о пушках, ответил, что он отлично это знает, сам применял, но для этого нужны решительные начальники, способные решиться на такие меры(!). Возразить ему, что если начальники дивизии не решатся — так можно им приказать — ответил мне, что они не послушаются. Если они категорических приказаний о движении вперед не исполняют, то неужели же решатся на выдвижение пушек. Я указал, что, можно приказать и проверить посылкой доверенных лиц. Однако решительный начальник решительно отказался от какого-либо воздействия. Будем значит по прежнему стоять, пока немцам не заблагорассудится уйти или нанести новый удар.
4 марта.
Сейчас у нас плохие условия расквартирования. Милое начальство не посмотрело. Даже не объехали войск и не поблагодарили за службу!!.. Зато приехали жены…
8 марта.
Штаб в Сопоцкино. Скоро полночь, а приказа нет. Добрынин возмущается и негодует, что войскам неудобно. Белыми нитками шьет, хорошо он известен, удобства войск и их жизнь для него прошлогодний снег, много раз доказывал. Его сейчас волнует собственный покой, сон с 11-ти и до 11-ти пропадает — вот и негодование. Пальцем не пошевельнет для войск — прежде и выше всего покой, безопасность, письма своевременные, а выигрыш и проигрыш войны — не все ли равно, сколько раз это обрисовывалось.
9 марта.
Копцево. Гернгросс и Добрынин сильно негодуют, что армия подтянула наш штаб, указав место стоянки — пожалуй поняли.
2 час. дня. Великое торжество: Перемышль пал.
Помещение в Копцево мало — многое сожжено, этапа нет — пополнения блуждают не кормленные. Их вид на поход: приклады кверху, гуськом, группами и, несмотря на шоссе, строя никакого, а люди молодцы, были бы хорошие солдаты.
Вернулся Добрынин, кажется удалось обеспечиться на будущее время от указаний места для штаба.
12 марта.
Сейны. Связь сутки не налаживалась и ночью из армии приказали подвинуть штаб вперед. Уже второй раз!!.
Работа в эти дни сумасшедшая. Уговариваю вождей выслать часть в Жубранойцы, оба понимают, но боятся инициативы, когда пришло совсем тревожное донесение вечером — послали наконец 2 батальона. С управлением комедия — Гернгросс безвольная ширма без всякого влияния и желания управлять. Приказы пишет Добрынин, а на другой день их подписывает Гернгросс. Жданко в Краснополе — управление личное и несомненно доблестное; видно и чувствуется порядок в бригаде, артиллерия на месте. Почему же, обладая личным мужеством, что подтверждают знающие его, почему он ничего не делал тогда в феврале, в боях впереди Пашковского моста. Странно…
13 марта.
Сейны. Опять на правом фланге не ладно, опять бежит 56 див., так называемый 3-й корпус. Ничего нельзя рассчитать, ни на что решиться с такой нестойкостью. Генералы доводят до белого каления, и без них не сладко, а они предсказывают всякие бедствия, отход и т. д.; это непрерывное карканье и настоящее причитание изводит; и это начальники, которые должны ободрять, подавать примеры бодрости, и пальма первенства принадлежит Добрынину, такому по его словам решительному и спокойному воину. Малейшая тень неудачи и он уже разрисовывает самые мрачные картины.
16 марта.
Тяжелая ночь. С вечера немцы перешли вновь в наступление. Силы очевидно у них не велики, днем не очень рискуют — у нас много артиллерии. К вечеру немцы лезут с превеликою дерзостью, очевидно ясно зная, что наши части ночью не стоят ровно ничего.
Отдали Краснополь, наши бежали, оставили массу пленных. Собирали здесь, в Сейнах, беженцев; ротами и командами отправляли их назад. Опять приказали отбирать Краснополь, но нуль результатов, не идут никак, не выдерживают артиллерии немцев.
Возле Сейны, впереди костела рвутся тяжелые снаряды, Гернгросс страшно нервничает и злит меня, — неужели нельзя побольше владеть собою — считает чуть не каждый разрыв. Рвутся шагах в 500 от нашего штаба.
17 марта.
Аккерманцы все время делают попытки удирать — донесение Пивоварова «впечатлительность Аккерманцев необычайна, возникает вопрос о их боеспособности». У нас в штабе опасения, чтобы мы не отдали позицию, общее мнение не атаковать, а лишь удерживаться, тоже генералы… Телеграмма Дубинина — приказ о наступлении, мое предложение прямо ответить, что не можем, будем только обороняться. Добрынин согласился вполне, что ничего не выйдет, но так ответить не решался, так как «кто говорит правду — теряет», пусть с нашей стороны это будет очкивтирательство, все равно… Я ему говорил, что приказывать, заранее зная, что не исполнят — разврат. Он согласился и однако… В 5 часов утра назначено наступление.
