Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
— Ладно, оставь свои античные формы при себе. Скажи лучше: ты украла хвойное мыло у Маргариты Клейнмихель? — Капитан прищурился, включил настольную лампу, направил свет в лицо ссыльной.
— Это она вам нажаловалась? — опешила Анна и покраснела до корней волос. Единственное, чем гордилась на воле и тут, в ссылке, что за двадцать шесть лет к ее рукам не прилипло ничего чужого. Работала директором дома культуры, подписывала документы, имела наличными большие суммы во время гастролей, но, боже упаси, никогда не присвоила и рубля.
— Нет, — поспешил исправить оплошку капитан, — Маргарита не знает имени воришки, зато я догадываюсь.
— Вы, как Шерлок Хомс, но… догадка еще не доказательство, — уже более спокойно отпарировала Анна, а этой толстухе я при случае уши оборву.
Анна понимала, что в таком тоне разговаривать с начальником зоны не положено, однако никак не могла перейти на униженный тон.
— Ладно, не кипятись, я пошутил. — Он вновь подсел к женщине, расстегнул вторую пуговичку на кофте, просунул ладонь, с опаской положил ее на затвердевший сосок. Анна замерла, чувствуя, как рука скользнула вниз, к животу.
«Значит, и этот — обыкновенный кобель, как все мужики»! — горько подумала Анна и резко отстранилась, рука капитана сама собой выскользнула из кофты. Он сразу посерьезнел, сел за стол, нахмурил брови. И Анна теперь окончательно поняла: «Этот непредсказуемый военный не станет добиваться ее любви, он ведет какую-то свою, более далекую и более опасную, чем обыкновенные приставания, игру, нарочно пытается рассердить, вывести из равновесия.»
— Брать чужое — это не для меня, — более миролюбиво проговорила Анна, — даже чужого мыла не возьму. Вы, наверное, по иному делу вызвали?
— Сижу один, как медведь в берлоге, — ушел от прямого ответа капитан, стараясь не встречаться с женщиной глазами, стыдно было за нелепый жест, — холодно и скучно. И парадокс: военный человек, мужчина, можно сказать, в соку, и один, а за стеной — бабы на любой вкус.
— А я здесь причем? — вновь взъярилась Анна, никак не могла дождаться правды. Ее не обманешь, говорил капитан неубедительно, явно тяготясь чужой ролью, была уверена: Кушак не создан для амплуа женолюбца. Говорил о женских чарах, а лицо — твердокаменное, смотрит мимо ее плеча.
— Ты ни причем, я ни причем, … женщина с такой внешностью даже в ссылке не должна ворочать пудовые болванки, хотя и является лично моим кровным врагом. Прикусил губу: «Ох, уж эти начальники! Будь моя воля, вывел бы их в расход за то, что нарушают завет железного Феликса, марают руки о вражью грязь!»
— Это верно, — невольно встрепенулась Анна, — руки отваливаются. — Она легонько потрясла тонкими пальцами. — Прежде-то я на пианино играла, а тут …нет ли у вас, гражданин начальник, работы в детском садике, в яслях? Я добросовестная, детишек обожаю.
— А зеков с «длинными «сроками не обожаешь? — скривил тонкие губы капитан. — Могу к ним в подмогу направить. Но … мне почему-то захотелось помочь тебе. — Забарабанил пальцами по кромке стола.
— Буду вам жизнью обязана, — с пронзительно-жалостливым чувством проговорила Анна, выжидательно глядя на капитана своим зеленоватыми колдовскими глазами. Как объяснить начальнику: тоска съедает, еще неделя, другая, и она наложит на себя руки, родилась вольной, в тенетах не жить. Каждый день брести на работу, лопатками, затылком чувствуя острый штык конвойного, обламывать ногти, плача от бессилия. Ночами ловила себя на мысли: «Помог бы какой-нибудь чалдон уйти с погрузки, легла бы с ним в постель. Даже с этим, свитым из хитрости и ненависти капитаном, постоянно носящим противные ватные наушники.
— Это будет, правда, серьезным нарушением, — бросил наживку капитан, ждал, что Анна возмутится, мол, не уйду от своих товарок из горячего цеха, но Анна буквально уцепилась за его мысль.
— Я в долгу не останусь, — опять сморозила глупость, — какую плату могу предложить за неоценимую услугу? Свое тело, больше за душой ничего не осталось.
— Это у ваших арийцев все куплено-перекуплено, — слегка обиделся капитан, — я по долгу службы обязан заботиться о вверенном мне трудовом подразделении, нужно сохранить людей от напрасной траты сил, вас же, Анна.
— Говорите, говорите! — воскликнула Анна. — Будто бальзам льете. Что вы мне можете предложить?
— Расскажи-ка подробнее о своей родословной. Должен поручиться перед высшим начальством, а для этого надобно, чтоб в роду все было чисто, никаких фашистов, ни врагов народа.
— О, моя родня идет от императрицы Анны Иоановны.
— Любопытно, — протянул капитан, — выходит, мало того, что вы немки, так вы еще и царские ставленники, — хихикнул капитан, — шучу, шучу, хотя, представь себе, знаю: сия императрица окружила российский трон иноземцами, которые посыпались, как тараканы из мешка.
— А что было бы без них? — вновь взыграло самолюбие Анны. Однако она, вспомнив про обещание капитана, смирила себя. — У нас в семье всех девочек в семи или восьми поколениях называли только Аннами в честь императрицы, которая горячо приняла нашего предка, он был, говорят, хорошим врачом. А вы читали что-нибудь о докторе Гаазе?
— Здесь спрашиваю я! — вспылил капитан. — Ты обязана не рассуждать, а отвечать коротко, ясно. Продолжай!
— Доктор Гааз был полицейским врачом в Москве, там его знал любой.
— Я про такого не слыхал.
— Гааз добился введения в России мягких наручников вместо цепей, вместо длинной палки, к которой привязывали заключенных и так вели сотни верст. Гааз, об этом и в книгах написано, лично покупал одежду и продукты для этапов каторжан, для женщин и детей, его даже грабители охраняли, когда доктор шел к больному, а еще…
— Хорош! — отрезал капитан, — Вижу, порочащих связей не имеешь. Врагов народа в семье не имелось?
— Нет.
— Пойдешь, на время, в домашние работницы к одному очень влиятельному руководителю.
— В домработницы? — искренне изумилась Анна. Просто не поверила услышанному. Идет война, тысячи людей ютятся в бараках, живут под открытым небом, с боем добывают скудное пропитание, забывая, какого цвета небо над головой, а тут… Домашняя работница. Это резало слух, от него отдавало нездешней роскошью богатых гостиных. — Вряд ли я справлюсь, — тихо отказалась Анна. — Сама всю жизнь в столовых питалась, опозорюсь перед вашим начальством, извините.
— Разговорчики в строю! — грозно одернул капитан, будто находился не в жалкой полутемной комнатенке с зарешеченными окнами, а перед строем батальона или полка. — Все мы под высшим началом ходим. Тот, кто тебя приглашает, не интересуется, какая из Анны Пффаф повариха. Учти, откажешься, худо тебе будет, у хозяина в доме сытно, тепло и светло, а также мухи не кусают. Он — царь и бог, захочет — казнит, захочет — помилует. Сам сутками на работе, дом — сирота без женского глаза, — без особого убеждения продолжал капитан, втайне страшась и радуясь упорству женщины.
— Жена его, видать, большая барыня, — не сдавалась Анна. Умная женщина сразу поняла: капитан действует не от своего имени, посему можно позволить себе вольность, попытаться прощупать, о чем конкретно идет речь.
— Цену себе набиваешь, — капитан произнес фразу сумрачно, будто приклеил неодобрительный взгляд, — ежели родилась грудастой, это мало что значит в ссылке, таких, как ты, тут сотни тысяч. — Стиснул зубы. «Будь моя воля, — ожесточенно подумал капитан Кушак, — дал бы этой франтихе хорошего пинка под зад, загнал бы на тупиковую погрузку, где здоровенные мужики не выдерживают. Когда только Хозяин успел присмотреть эту сатану в юбке?». Сказал совсем иное: «Кстати, мне известно, жены у этого руководителя нет.»
— Вот оно, оказывается, что! — протянула Анна. — Теперь мне все ясно, как божий день. Буду временной подстилкой, фронтовой женой.
— Ишь, куда метнула, жена! — криво усмехнулся Кушак, как мог улыбаться только он, — одними губами, глаза все время оставались настороженно-холодными. — Ты — ссыльная, запомни это, человек с номером, лишена прав и обязана трудиться до седьмого пота. И вот еще что.
Капитан подступил к Анне вплотную, почти касался ее, женщина невольно встала. — Ходишь по лезвию ножа, смотри, случаем не обрежься. Ненароком упадешь в ковш с металлом, или на ножи к зекам. Инвалидом в наши дни — хуже некуда. — В словах переменчивого капитана была уже не мифическая, а вполне реальная угроза, и Анне стало так холодно, что она плотнее запахнула расстегнувшуюся кофту. — Считай, что я тебе больше ничего не предлагал. Иди!
Анна попыталась что-то сказать, но горло перехватило. Поняла, что доигралась, подписала себе смертный приговор. Странный капитан в наушниках, с порчеными зубами давал ей шанс, а она…
— Гражданин начальник, — застыла у порога, — скажите, ради всего святого, что теперь со мной будет? Молода, еще и не жила, а теперь… неужто у вас нет сердца? — Столько слез было в голосе женщины, что капитан сделал вид, будто заколебался.
