Илья Вергасов - Крымские тетради
— Это не спасет. Я шофер общины, мне доверяют они, всякие старосты. Я говорю, я знаю.
Поверила.
— Куда посоветуешь?
— Иди к Михайловой.
— К Елене Николаевне?! — Ушам своим не поверила.
— Она ждет тебя.
— Она меня ждет? Пап, мам, она меня ждет!
Шла ночью, правда лунной, по глухой тропе. И то, что вели ее к очень уважаемому человеку, бывшему земскому врачу, бессменной руководительнице кореизской больницы, человеку, пользующемуся всеобщим уважением и почетом, — даже самые отпетые перед ней старались быть лучше, — буквально окрыляло Людмилу Ивановну.
Елена Николаевна, седая, семидесятипятилетняя, со спокойными глазами, встретила ее запросто.
— Здравствуй, Люда. — Поздоровалась и вышла на время. Большая комната, старинная обстановка, часы с двумя бронзовыми ангелочками, книги, тисненные золотом, запах тмина и чебреца, травы на стенах. И покой. Удивительный покой. Никуда бы отсюда не ушла.
Но вошла хозяйка, окликнула:
— Пойдем, Люда!
Елена Николаевна вела по саду, потом по крутой тропе, освещенной луной. Пересекли овраг, из полутемноты выросло барачного типа здание инфекционного отделения.
— Хорошенько вытирай ноги, — по-домашнему сказала Михайлова.
Вошли в длинную комнату, скупо освещенную керосиновой лампой.
— Здравствуйте, товарищи!
«Товарищи»! Людмила Ивановна еле сдерживалась.
— Доброго здоровья, товарищ доктор!
Мужчины солдатского возраста лежали на кроватях. Чьи-то глаза в упор посмотрели на нее:
— Людмила Ивановна!
— Леонид Николаевич!
Доктор Добролюбов, ортопед детского туберкулезного санатория. В один день призывались на войну. Он майор медицинской службы, коммунист, хороший товарищ.
Обняла его, спросила, кивнув на перевязку:
— Что с вами?
— Стукнули не вовремя. Вот и живу под крышей нашей чудодейки, дорогой Елены Николаевны.
Еще раненые — солдаты, командиры. Их немного, но они в хороших руках.
Тайный военный госпиталь! Это похоже на Елену Николаевну.
С сего часа быть ей здесь, людей лечить, самой жить. Она обняла Михайлову.
— Действуй, Людка! — сказала старая докторша.
Вот это человечище! А каких помощников вокруг себя собрала…
Софья Андреевна Борщ — медсестра, человек вне всякого подозрения у оккупантов и их холуев. По личной рекомендации Михайловой была устроена в крупном немецком военном госпитале, раскинувшемся в корпусах бывших здравниц «Субхи» и «Роза Люксембург».
Женщина с отличным самообладанием, хорошей головой, наблюдательна и артистична. Великолепно играла роль доверчивой простушки, охотно принимала плоские солдатские шуточки, но еще охотнее опустошала фашистскую аптеку. Лекарства и перевязочные материалы перекочевывали из немецкой аптеки в больничную.
В так называемой гаспринской сельской общине имелась пекарня. Работал в ней симпатичный чудаковатый человек, тихоня Антон Антонович Спраговский. Кто мог подумать, что именно он-то и является главным кормильцем тайного военного госпиталя. Хлеб, мука, сахар, а порой и молоко поступали постоянно. Никакого контроля Спраговский не боялся. Там, где существуют усушка, утруска, припек и прочее, можно и самого дьявола вокруг пальца обвести.
Провизию доставлял в больницу Нафе Усеииов. Он умел ладить с главой общины, каким-то своим дальним родственником.
Бухгалтер больницы Екатерина Владимировна Гладкова, кастелянша Надежда Кузьминична Фомина, операционная сестра Анна Герасимовна Глухова — все эти люди многие годы работали с Еленой Николаевной Михайловой… То был круг верных товарищей, готовых на любые испытания.
В эту семью и вошла Людмила Пригон. Пока жила на нелегальном положении, но в гостиной у Елены Николаевны появлялась и была полноправной участницей вечерних встреч.
Елена Николаевна молча усаживалась в кресло с потертой спинкой. Рядом садилась Екатерина Владимировна Гладкова, будто тень следующая за доктором. Где Михайлова, там и Гладкова. Только в операционную ее не пускали. Но зато спросят: «А где Катерина?» — и из-за дверей тотчас слышится голос: «Я тут, Елена Николаевна».
В гостиной царило молчание. Оно имело свой смысл. Молчит кастелянша Надежда Кузьминична, — значит, в ее хозяйстве порядок; помалкивает операционная сестра Анна Герасимовна — тревожиться за инструмент и специальное белье не стоит. Так молча отчитываются друг перед другом и все перед Еленой Николаевной.
Есть одна тема, которая вот уж сколько месяцев волнует всех, но решение еще не найдено.
Как связаться с Ялтинским партизанским отрядом? Все, что касается партизанской темы, даже мелочь, не минует гостиной.
Недавно Софья Андреевна рассказала:
— Партизаны побили летчиков, к нам раненые попали, жуть что говорят про партизан. Мол, они пачками спускаются с гор.
А сегодня снова сведения. Только за неделю шесть раз дали о себе знать партизаны. Там машину разбили, в другом месте немецкую связь оборвали, в третьем взорвали склад горючего.
— Они рядом с нами, и мы должны их найти! — сказала Михайлова. — Мы нужны им, наши медикаменты дороже золота. — Она подозвала к себе Усеинова: — Нафе, что же ты молчишь?
— Я был в горах, следы видел, шел по ним, а потом патруль немецкий помешал.
— Нафе, на тебя вся надежда. Я же старая, пойми!
Попрощались. Елена Николаевна задержала Пригон.
— Чайком побалуемся, Люда!
Сидели за столом. Елена Николаевна любила крепкую заварку. Полную ложку сыпала в стакан. Вода густела до черноты. «Аромат!» — говорила аппетитно.
Сели поближе к кафельной печи, к теплу.
— Ты мне расскажи о своих походах. Все расскажи.
Ничего не утаила, даже поход в Ново-Алексеевку.
Выслушала, сказала:
— Ты среди нас одна прошла фронт, понюхала пороху, кое-что повидала. Я стара. Надо найти партизан.
— Я готова, Елена Николаевна.
— Не спеши. Прежде тебя надо официально оформить врачом больницы. Ты должна свободно ходить по поселку.
— Это возможно? — обрадовалась Людмила Ивановна.
Через неделю немецкая биржа труда без вызова в Ялту оформила ее врачом кореизской больницы.
А Нафе часто напрашивается за дровами. Он умеет доставлять для пекарни самые жаркие поленья граба. Пекарь доволен: он, Спраговский, не хочет других дров. Все шоферы ленивы и пьяницы, один Нафе уважаемый человек.
Старосту только одно удивляет: почему Нафе в лесу так долго задерживается?
Сколько раз Нафе прятал машину в густом кизильнике и шел в лес на поиски партизанских троп! Но тропы засыпаны снегом, и нет на них ни единого человеческого следа. Нафе знает: куда успешнее было бы пересечь яйлу и на северных ее склонах искать то, что нужно. Но пересечь яйлу — рисковать слишком многим.
И вот еще одна поездка за дровами. Уже март, снег в низинах подтаял, сырой ветер шумит в кронах высоких сосен.
Что это? След на пятачке снега? Ну да! Кто-то прошел в постолах, совсем недавно. Нафе идет по следу, дальше, еще дальше. След завернул за скалу. Замерло сердце, он набрал воздух, крикнул:
— Кто здесь?
Тихо.
Присвистнул дважды. И — шорох.
Вдруг жандармы? А все равно крикнул:
— Выходи, я один!
Из-за скалы вышел вооруженный человек, до ужаса худой, болезненный. У Нафе сердце зашлось: Алексеев! Его директор!
— Григорий Андреевич!
— Хлеб у тебя есть?
— Я сейчас, мигом!
— Постой. Я за тобой пойду. Смотри мне!
Подошли к машине, Алексеев успокоился — никого постороннего.
Нафе достал хлеб. При виде хлеба Алексеев пошатнулся, закружилась голова.
Он ел медленно; съел немного, остальное спрятал в вещевой мешок.
— Ну, рассказывай!
Все выложил, что знал, подробно о Михайловой, Пригон, Спраговском, о медицинских сестрах, помощницах Михайловой.
Алексеев знал каждого, о ком сейчас слышал. Что-то сильное, огромное захватывало его. Он обнял Нафе.
— Какие вы все молодцы! Я вам верю. А теперь ты меня слушай, и слушай внимательно.
Нафе узнал о том, как активно воюет отряд, но голод стал косить людей. Перво-наперво самое важное:
— Срочно нужны перевязочные материалы и медикаменты, а нужнее всего марля, вата и йод. Много нужно! Придем на очередную встречу ровно через неделю. Место встречи — столетний орех, что в начале тропы в сторону Тюзлера. Поможете продуктами — спасибо, но лишнего шума не надо. Мы знаем, что и вам не сладко.
— А в лес нас возьмете, Григорий Андреевич?
— Не я решаю. Пока! Большой поклон нашим. О встрече должна знать только Михайлова, ну и Людмила Пригон. И больше никто. Ты меня понял?
В гостиной Нафе рассказывает о встрече с Алексеевым. Елена Николаевна и Людмила Ивановна вслушиваются в каждое слово. Нафе часто повторяет:
— Худо выглядит наш директор, очень худо.
