Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
Уже добрых три часа мы с Франеком идем по горе — хотя и не очень крутой, но достаточно высокой. Я дышу, как паровоз. Приходится то и дело останавливаться, отдыхать. На одной из остановок Франек просит задержаться. Несколько раз поглядывает на часы, заметно беспокоится. Но вот почти внезапно раздвинулись кусты чуть в стороне от нас и на поляне появился Василий. Франек тихонько свистнул, Василий быстро подошел к нам. Взяв меня под руку, снял с моего плеча сумку с рацией, повесил на себя, сказал:
— Если что — успеешь перехватить ее…
Я пошла быстрее, задышала легче.
В клубах морозного пара мы вошли в дом. И сейчас же стоявшая у печи девушка подошла ко мне, протянула руку:
— Здравствуйте. Меня зовут Эльза.
Я крепко сжала ее руку, она улыбнулась в ответ. В эти короткие минуты, пока мы с ней смотрели друг на друга, я поняла: мы станем друзьями. Эльза была такого же роста, что и я, только более хрупкая, легкая в движениях. Светлые волосы, заплетенные в две косы, пышно взбиты над высоким чистым лбом.
Не находя еще первых слов, мы стояли и улыбались. Подошел Василий. Эльза вспыхнула. А я смотрела и удивлялась: Василии на глазах похорошел до неузнаваемости. Что-то новое, особо привлекательное появилось в выражении его тонкого, бледного лица.
Только теперь я поняла, чему улыбались в бункере у Янички майор и Василий…
Так непривычно стало мне, удивительно и тревожно жить в доме, ходить по комнатам… Бункера не было.
В первый же вечер Эльза повергла меня в страшное замешательство: провела в спальню и предложила располагаться на кровати с двумя пышными перинами.
— Как можно ложиться спать раздетой?! — недоумевала я. — А вдруг — облава? Вдруг — обыск, внезапный приход солдат или полиции?! Все эти месяцы в бункерах я спала, почти не раздеваясь, всегда готовая в любую минуту вскочить и бежать или защищаться… А здесь?!
— Если кто-то будет приближаться к дому — мы услышим, — успокаивала меня Эльза. — У нас хорошая собака — чужих не подпустит к дому просто так. Пока кто-то поднимается от шоссе, успеешь и одеться, и спрятаться в лесу. А из лесу ночью только партизаны могут прийти. Полиция и немцы ночью в лес не ходят…
Ах, если бы в самом деле в доме было так безопасно, как утверждала Эльза! Довольно скоро жизнь опровергла ее доводы…
Но было и что-то символическое в том, что из бункеров я перебралась в жилой дом. Что-то было! Что-то — предвещавшее скорый переход к нормальным условиям жизни.
Пребывание здесь сделало более тесной мою связь с Партизанской республикой. Всевозможные сообщения, указания от майора начали поступать быстрее.
— Разоружили немецкий отряд в Щырке. Взяли в плен одиннадцать эсэсовцев… — докладывал нам в один из вечеров Василий, изображая официального связного. Он пользовался сейчас любой возможностью, лишь бы появиться здесь, повидаться с Эльзой.
— В Голешуве схватились с полицией, убили двух полицейских… Но и сами понесли потери… — сказал он, придя в следующий раз.
— Кого наших, кого не стало? — спросила встревоженная Эльза.
— Погибли Тадеуш Мах и Ян Барабаш, — тихо ответил Василий.
— О, Матка Воска! — вздохнула Эльза. — Когда же она кончится — эта война?! Сколько уже людей погибло… — и посмотрела на Василия таким вопросительным взглядом, словно именно от него зависел конец войны.
Василий нахмурился, виновато опустил голову. Потом распрямился, ответил твердо:
— Скоро уже, Эльза! Скоро! Последние дни доживает Гитлер, потому так и беснуется…
А потом целых три дня не было никаких известий. Ниоткуда. Мы с Эльзой очень переживали, беспокоились: не случилось ли чего с майором, Василием, с другими партизанами? Тоскливо с утра до вечера посматривать в окно: может, от шоссе кто-нибудь из односельчан поднимется? Но даже почтальонка не появлялась…
Пришло известие опять же из лесу — из большого лесного массива, охраняющего пас сверху, с вершины горы. Известие грустное, тяжелое, хотя нельзя сказать, что было оно неожиданным.
С тех пор как приостановилось наступление Красной Армии в районе Бескид, мы втайне скапливали внутренние силы для дальнейшей, на неизвестный теперь срок, борьбы против гитлеровцев. Всем было понятно, что в сложившейся ситуации Партизанская республика долго не продержится. Зажатая в кольцо немецкими воинскими частями, она целых три недели жила, действовала, наносила заметный урон врагу, вдохновляла жителей Горного Шленска на активную борьбу против оккупантов, вселяла в них надежду на скорое освобождение. Но силы ее были слишком малы. А враг, ожесточенно сопротивлявшийся Красной Армии, был еще достаточно силен и жесток.
12 февраля 1945 года после четырехдневных ожесточенных боев советские войска освободили город Бельско-Бяла.
13 февраля патрульные группы Партизанской республики обнаружили движущиеся от Бельско в сторону Бренны подразделения 144-й горной дивизии и специальные отряды CС. Из Устрони и Скочува обстрел Бренны-Лесницы начала артиллерия.
— …Пришлось нам отступить в горы… — с горечью в голосе говорил майор, вместе с Василием и другими партизанами пришедший, чтобы не только обогреться и повидаться с нами, но и обсудить сложившуюся обстановку, уточнить сообщения связных из соседних районов, которые передавались сюда через односельчан. — Некоторые наши старые бункера оказались «засвеченными», — продолжал майор. — Новые сооружать нет ни времени, ни возможности. До линии фронта — пятнадцать — двадцать километров, немцы на пятки нам наступают. Совсем они бешеные стали, зверствуют жутко!.. Народу нас собралось много, а жить негде. Вначале, после школы, заняли мы несколько домов высоко в горах, пробыли там два дня, потом перешли в другое местечко — за Бескиды. И с тех пор каждый день переходы, переходы… Задержаться нигде не можем. Полиция, солдаты со всех сторон обступают.
— Куда же вы сейчас? — спросила я майора, выходя вместе с ним на крыльцо.
Вокруг было темно. Партизаны и Василий отошли немного в сторону от дома и там остановились, поджидая майора.
Холодный ветер бил в лицо. Мне стало жаль майора, который должен был идти сейчас в этот холодный ветер, в темноту, в неизвестность…
— Рация хорошо спрятана? — спросил майор.
Мне очень хотелось хоть чем-нибудь обрадовать его, и я сказала гордо:
— Да… Дом сгорит, мы все сгорим, а она останется целой!
Майор посмотрел на меня молча. В темноте не было видно выражения его глаз.
— Постарайся… не сгореть… — сказал он тихо.
Я поняла неуместность моей глупой гордости и сказала тоже тихо, но уже без пафоса, показывая в сторону одиноко стоящего на опушке дерева:
— Вон под тем буком зарыта. Со стороны леса.
Майор молча глянул в ту сторону, запоминая место.
Я повторила свой вопрос:
— Куда же вы сейчас пойдете?
— Пока не знаю… — ответил майор. — Решим по дороге. — И вдруг совсем-совсем откровенно признался: — Понимаешь, Саша, не знаю, как быть… Столько ценных сведений скопилось!.. Подумывал: может, Василия послать с ними через линию фронта? Но вдруг не пройдет? А документы такие важные!.. На батареи для рации надежда слабая. Пока лишь обещания…
Я молчала. Мне очень хотелось сказать, что люблю его. Но можно ли говорить об этом в такой момент?
— Ну, мне пора, — сказал майор, оглянувшись на темные фигуры ожидавших его товарищей. — Держись, Саша! Мы все о тебе помним…
Он крепко обнял меня, кивнул и молча, легко, не оглядываясь, пошел к партизанам. Вскоре они скрылись в темноте леса.
«Держись!» — сказал мне майор. И я держусь. Не раскисаю. Не впадаю в панику от тех слухов, которые доходят до дома в Кисельце.
А было от чего сжиматься сердцу. Страшные события происходили в Бренне и ее окрестностях.
Озлобившиеся, дошивавшие последние дни гитлеровцы творили кровавую расправу над жителями села, мстили им за Партизанскую республику, за красный флаг над Бескидами.
Регулярно посещавшая костел Эльза приходила почти каждый раз со слезами на глазах. Рассказывала:
— Что делается, что делается на свете! Хватают всех подряд! Замучили Яна Москала, хотя у него сын в немецкой армии! Забили Адама Гавляса — кто-то донес в гестапо, что у него сыновья в партизанах…
Через день — новые зверства:
— Загнали в сарай одиннадцать человек и всех сожгли! Они так кричали!.. — Эльза металась по комнате, не находя места себе от возмущения и гнева. — Звери!
Ее младшая сестра, ходившая в этот день вместе с Эльзой в костел, также горячо к сердцу приняла трагедию односельчан. Обнимая Эльзу, стараясь успокоить ее, сама восклицала, обращаясь ко мне:
— Ну разве это люди?! Человеческие страдания и муки для них — ничто. Зверски расправились с братьями Кароля Москалы — Виктором и Адольфом…
