Виктор Кондратенко - Без объявления войны
Я совершенно окреп после болезни, но все же предпочел не выходить на ковер. Как ни напрягал силы Александр Безыменский, ему пришлось сойти с ковра. Неудача постигла Розенфельда. Гирю выжал Твардовский.
— Молодец! — сказал Мышанский.
— Саша крепкий, в кузнице молотобойцем работал, — заметил Вашенцев и подошел к гире. Подняв ее, побагровел от натуги. Пенсне съехало на кончик носа, и тут пальцы разжались, гиря выскользнула из рук и оставила на ковре пробоину, похожую на полумесяц.
— Мда-а... — произнес Мышанский и катнул ногой двухпудовку под стол.
Твардовский вышел на балкон и позвал меня посмотреть, как поднимают в небо первый, пробный, аэростат воздушного заграждения. Серая громадина, чуть-чуть лоснясь, напоминала кита, который в утренней синеве неуклюже проплывал над рифами — гребнями городских крыш. К нам присоединился одетый как на парад, пахнущий одеколоном капитан Вирон. Посматривая на уходящий в глубь неба аэростат, он сказал:
— Александр Трифонович, вы признанный поэт. Научите несмышленыша Леонида Вирона вашему поэтическому ремеслу. Твардовский вздохнул:
— Если хочешь знать: я собираюсь бросить писать стихи.
— Шутите, Александр Трифонович.
— Мне не до шуток. Я думаю перейти на прозу.
— Но ведь это в будущем, а пока возьмите меня в ученики. Скажите, как надо писать стихи?
— Все, милый, зависит от слов. Надо уметь расставлять слова.
— Вот именно, расставлять. Но как? Показали бы на примере.
— Пример нужен?! — Твардовский глянул вниз. Как раз в это время к парадному крыльцу подходила Вера Божко — наш газетный экспедитор. Молодая, румяная, она была одета в красное шелковое платье. Ветер обвевал ее стройную фигуру. Шла она легко, красиво.
— Видишь Веру, Вирон? Что ты можешь сказать о ней? От твоего ответа сейчас зависит все. Посмотрим, будешь ты поэтом или нет?
— Я о ней скажу так: вот идет наша Вера, очень красивая девушка.
— Нет, Вирон, надо сказать как-то иначе... Я бы сказал: вот идет Вера, девушка кровь с молоком. И сразу видно — она молодая, здоровая, красивая. А что, если бы взять да сказать так: вот идет Вера, девушка молоко с кровью. Все очарование пропало. Учись, Вирон, расставлять слова.
Последняя фраза стала в нашей редакции крылатой. Ее часто повторяли на летучках при разборе неудачных материалов. И надо отдать должное капитану Вирону, он никогда ни на кого не обижался.
Под вечер на разную высоту поднялись аэростаты воздушного заграждения. Они потянули за собой в темнеющее небо длинные стропы. Ночью на большой высоте появились два воздушных разведчика. Гигантские лучи сходились, и, словно белыми ножницами, резали на куски звенящее моторами небо. Били зенитки. Мелькали красные трассы снарядов. Но самолетам удалось ускользнуть от прожекторных лучей и безнаказанно уйти в ночь.
Кто-то позвонил из политуправления и приказал полковому комиссару Мышанскому усилить охрану типографии и здания редакции. Я был назначен караульным начальником. Ночь выдалась неспокойной. По улицам передвигались войска. В городе трижды объявлялась воздушная тревога. Перед рассветом, застегивая на ходу ремни, в вестибюль быстро спустился с верхнего этажа начальник снабжения Лерман и послал старшину Богарчука заводить дежурную полуторку. Чуть свет они привезли ящики с бутылками горючей смеси и гранатами. Стало ясно: происходят какие-то важные события. Но какие?
Полковой комиссар Мышанский уехал в политуправление, и все с нетерпением ждали его возвращения. Появился он в редакции встревоженный и сейчас же собрал в своем кабинете командный состав.
— Товарищи, противник вышел на реку Ирпень. Очевидно, он попытается с ходу ворваться в город. Возможно, нам придется участвовать в уличных боях. Прошу запастись бутылками с горючей смесью и гранатами.
Все переглянулись. Застыли. Наступила гнетущая тишина. Двадцатый день войны преподнес сюрприз. Гитлеровцы всего в двадцати пяти километрах от Киева!
— Так вот... Помните, как поется в песне? «Приказ голов не вешать, а глядеть вперед!» — Мышанский развернул карту и тут же между корреспондентами распределил участки киевской обороны.
Ивану Полякову выпала Гута-Межигорская, Михаилу Нидзе — Вита-Почтовая, а мне и Юрию Малишевскому — Ирпенский выступ. Линия обороны здесь круто поворачивала на Забужье, опоясывала небольшой курортный городок Ирпень, сельцо Яблоньки и, захватывая половину поселка Гостомель, уходила на восток, упираясь там в болотистую реку Ирпень.
...Противник методически обстреливал минометным огнем лес. Пока я с Малишевским добирался к железнодорожному мосту, этот коварный огонь все время преследовал нас, держал в напряжении. Мы подошли к реке и увидели взорванные железные фермы. И тут узнали от пограничников, что наш Ирпенский выступ срезан. Фашисты вплотную приблизились к Ирпенской пойме.
Как тяжело воевать на родной земле! Каждый знакомый уголок словно скорбно шепчет тебе речными волнами, травой, березками: как же ты мог отдать меня врагу?! Вот и сейчас с бугра, на котором мы сидим в окопе с командиром отдельного пулеметного батальона капитаном Петром Алексеевичем Заворотным, хорошо виден Ирпенский дом творчества Союза писателей Украины. На островерхой крыше все так же вертится флюгер. Только зеленый островок на взгорье уже не наш, где-то там притаились немецкие наблюдатели.
В ирпенском лесу мне как газетчику повезло, я встретил интересного человека. Пограничники и уровцы, которые пять суток шли с Западного Буга по тылам врага, высоко оценили командирские способности капитана Заворотного. Они считали, что только благодаря его умелому руководству отряд пробился к своим. Капитан Заворотный, будучи начальником штаба 35-го отдельного пулеметного батальона, в первый день войны защищал Струмиловский УР. У капитана уже был боевой опыт. Он видел, как немцы прорывали нашу укрепленную линию, знал их тактику, а это имело немаловажное значение для отражения вражеских атак на реке Ирпень.
Познакомившись с капитаном Заворотным, я заметил, что он вел себя под огнем противника так, будто и не свистели над его головой мины. Но это была не бравада, не желание блеснуть перед журналистами показной храбростью — просто его натренированный слух безошибочно улавливал то недолет, то перелет. Когда же воздух зашуршал шелком, он вскрикнул:
— В укрытие!
Из окопа по ходу сообщения перешли в блиндаж. Мины с треском рвались вблизи нашего убежища.
На вид капитану можно было дать не более тридцати лет. Лицо волевое, с внимательными карими глазами. Когда он пожимал мне руку, чувствовалось, что этот человек обладает большой физической силой.
— Так вы, товарищи корреспонденты, хотите знать, как немцы прорывали нашу укрепленную полосу на границе? Все это еще свежо в памяти. Прошло только двадцать дней... Сегодня они подошли на рассвете к реке Ирпень и с ходу сунулись ее форсировать. Но крепепько получили по зубам, вышла осечка. Вот что отрадно: кровь, пролитая на поле боя, не пропала даром. Пока наши войска сдерживали врага на границе, а потом под Луцком и Ровно, киевляне успели привести в порядок и усовершенствовать УР, за день до подхода противника он был насыщен войсками, полностью подготовлен к обороне. — Капитан опустился на складной стульчик, закурил. — А теперь давайте вернемся к границе. Понимаете, перед самой войной граница, как барометр, показывала бурю. «Мессершмитты» вторгались в наше воздушное пространство, вели разведывательные полеты. По ночам на берегах Западного Буга вспыхивали перестрелки. К нам пробирались шпионы, шли диверсанты, на пограничных заставах все чаще звучала команда: «В ружьё!» К началу войны инженерное оборудование Струмиловского укрепленного района, состоящего из пяти оборонительных узлов — тридцати трех долговременных огневых точек, или, как говорят, дотов, полностью не было закончено. Так как строительство сооружений продолжалось, то стройной системы артиллерийского и пулеметного огня уровцы не имели. Слабость оборонительной полосы заключалась и в том, что два левофланговых узла Владимир-Волынского укрепленного района еще не вступили в строй. А это двадцать пять километров незащищенной местности!
В четыре часа утра немцы неожиданно обрушили на укрепленный район огонь дальнобойных орудий. Наш 35-й отдельный пулеметный батальон занимал позиции между дотами. Бойцы находились в окопах, дзотах. К нашему счастью, большинство тяжелых снарядов не разорвалось. Потом, уже днем, когда временно затихли боевые действия, бойцы насчитали около сотни таких снарядов. Ураганный артиллерийский обстрел сопровождался беспрерывной бомбежкой. Наш УР молчал. Немцы обстреливали и бомбили в течение часа. Когда артподготовка стала подходить к концу, пехота начала переправляться через Западный Буг. УР не открывал огня.
