Порфирий Гаврутто - На берегу Днепра
Все зашевелились. Но это было мгновение. Сразу же воцарилась тишина.
Прихрамывая, Савелий Лукич медленно прошел сквозь расступившуюся толпу и остановился. Солдат прикладом подтолкнул его, указывая на стоявшие на земле табуретки. Савелия Лукича заставили влезть на одну из них. Только тут увидел он свисающую с перекладины веревку и взглядом стал отыскивать в толпе дочь. Но ее здесь не было.
— Граждане! — выйдя вперед, обратился к односельчанам Тришка Наливайко. — Сейчас комендант нашего гарнизона прочтет вам доклад.
— Не доклад, а пояснение! — поправил его майор.
— Слухайте пояснение, — поправился Тришка.
Майор вышел на середину, заложил руки назад и, быстро пробежав глазами по молчаливой толпе крестьян, заговорил на плохом русском языке. Он в мрачных красках обрисовал положение Советской Армии, заявил, что она полностью разбита, а ее разрозненные остатки, разбежавшиеся по лесам, успешно уничтожаются. Фашист врал как только мог.
— Поэтому, — призывал майор, — всем вам необходимо подумать о своей судьбе. И особенно тем, кто еще продолжает косо смотреть на нас и своим подстрекательством смущает других. Таких людей надо выдавать и изолировать. Они мешают вам и нам. Это ваши и наши враги. Людей, именующих себя партизанами, мы будем жестоко наказывать. И для того чтобы это было более убедительно, мы сегодня в присутствии вас повесим вот этих двух бандитов, осмелившихся поднять руку на германскую армию. Я считаю нужным напомнить вам, что так будет со всяким, кто хотя чем-нибудь будет мешать осуществлению наших планов.
Майор кончил говорить, отошел в сторону и кивком головы приказал начинать.
Толстый солдат торопливо вскочил на табуретку, надел намыленные петли на шеи Савелия и Антона Каурова.
— Селяне! — торопливо закричал изменившимся голосом Савелий Лукич. — Передайте дочке, нехай отомстит за меня. Нехай…
Но больше он так и не успел ничего сказать. Солдат торопливо выбил из-под него табуретку.
— Товарищи! — заторопился Кауров. — Передайте нашим, что я ничего не сказал. Ни одного слова! — и сам спрыгнул с табуретки.
— Ах вы, изверги! Бей их! — кто-то громко закричал в задних рядах.
Крестьяне зашевелились, зашумели.
— Стоять! — пригрозив выхваченным из кобуры пистолетом, прикрикнул комендант.
Все умолкли.
— Ну!.. — грозно добавил он. — Кто здесь собирался бить нас? Пусть выходит!
Народ молчал.
— Пусть выходит! — повысив голос, снова повторил майор. — Иначе мы повесим каждого десятого.
Крестьяне продолжали молчать, хотя все знали, что кричал младший сын Кабанихи Ленька.
— А ну-ка, иди сюда! — подозвал комендант впереди стоявшего старика со слезящимися глазами, в белой, без пояса, рубахе.
Старик оглянулся по сторонам, потом нерешительно подошел.
— Кто кричал?
— Та хиба я знаю.
Майор злобно отвернулся от него и, остановив свой взгляд на одной из женщин, угрожающе процедил:
— А ну-ка, матка, и ты иди сюда, и ты тоже, — ткнув дулом пистолета в грудь десятилетнего подростка, торопливо приказал майор.
Старушка и побледневший мальчик молча вышли из толпы.
— Кто кричал? — играя в руках пистолетом, грозно сказал комендант и, подождав немного, выстрелил в старика.
Старик упал. Вороненое дуло пистолета направилось на подростка.
— Дяденька, не стреляй! Не надо!.. Не надо!.. — взмолился мальчик, закрывая грязными ручонками застывшие в ужасе глаза.
— Не трожь мальца! Слышишь! Не трожь! — кто-то смело крикнул в задних рядах.
— За что дите-то!
— Он не виноват!
— Отпусти его, душегуб окаянный!
— Не трожь ребенка!
Комендант обвел глазами толпу и выстрелил в воздух. Все умолкли, но в задних рядах кто-то возился и кричал.
— Пусти, Архип Иваныч! — кричал коренастый парень, вырываясь из крепких объятий чернобородого мужика.
— Не пущу, дурья твоя голова!
— Пусти, тебе говорят, — и парень, вырвавшись из его рук, расталкивая людей, выскочил из толпы.
Это был Ленька, младший сын вдовы Кабанихи. Он подскочил к коменданту и, не обращая внимания на наставленный на него пистолет, тяжело дыша, произнес:
— За что стреляешь невинных? Стреляй меня! Я кричал! Я хотел бить тебя, паразита! — и Ленька, распахнув ватный пиджак, вызывающе уставился на майора.
Майор выстрелил. Ленька покачнулся, но не упал. Искаженными от боли глазами, он смотрел на майора и что-то быстро говорил.
— Стрелять-то не умеешь… — донеслись его слова.
Комендант разрядил в Леньку всю обойму пистолета.
На какое-то время стало очень тихо. Затем раздался душераздирающий крик матери Леньки…
3Кабаниху домой принес на руках колхозный кузнец, тот самый Архип Иванович, который во время казни Савелия Лукича и Антона Каурова пытался удержать Леньку. Он уложил ее в постель и не уходил из дому, пока не вернулся ее средний сын Федор. Кузнец рассказал ему обо всем и посоветовал быстрее покинуть село.
— Поторопись, а то поздно будет, — сказал он на прощанье и ушел.
Все еще крепившийся Федя нервно прошелся по хате, затем сел за стол, опустил на руки голову и заплакал.
Кабаниха застонала.
Федор встал, подошел к кровати, посмотрел в лицо матери и невольно отшатнулся, столько муки было в старческом лице матери, в ее потемневших, с сузившимися зрачками глазах.
— Мама! — тихо прошептал он. — Мама! Надо нам уходить отсюда.
— Куда? — так же тихо одними губами спросила старая женщина и, с усилием подняв руку с синими вздувшимися жилками, погладила кудрявую голову сына.
— Куда-нибудь… В лес пойдемте, мама.
В дверь постучали.
Федя смахнул ладонью с лица слезы, повернулся к входу.
— Ты пришел уже? — просунув в приоткрытую дверь голову, осторожно спросил Леша Куценко.
— Пришел.
— Выдь на минутку.
— Иди сюда!
Леша вошел и, остановившись посреди комнаты, несмело начал:
— Больше нельзя… терпеть нельзя… Все идем сегодня в лес. Все ребята уходят. С Колодченко партизанить будем.
Федор молчал.
— И тебе нельзя оставаться, — снова заговорил Леша, — как узнают, что ты Ленькин брат, пропал ты. И потом еще сюда их новая часть пришла. Уж по домам на постой разводят, так что нам теперь совсем плохо будет.
Федор вывел товарища в сенцы, о чем-то поговорил с ним, а когда вернулся обратно в хату, то застал мать стоявшей на коленях перед Иконой. Отвешивая низкие поклоны, она усердно молилась богу. Она вслух просила Иисуса Христа покарать виновников смерти ее сына, помочь русским людям изгнать с родной земли этих жестоких иностранцев.
Федор с тоскою посмотрел на мать и в раздумье зашагал по хате. Ему стало очень жаль ее, а потому и захотелось быстрее уйти из этого ада, начать мстить немцам за Леньку, Савелия Лукича и других невинно погибших людей. Он уже решил, что будет партизанить, обязательно поймает коменданта и лично с ним расправится.
Так рассуждал Федор, нервно расхаживая по своей маленькой хате, и вдруг, посмотрев на окно, испуганно остановился.
На мокром стекле он увидел чей-то расплюснутый нос и высокую немецкую фуражку со свастикой.
— Мама, фашисты!
Кабаниха торопливо встала и округленными глазами молча уставилась на дверь. Лицо ее стало бледным, в глазах застыли испуг и тревога.
В сенцах зашаркали ногами. Дверь без стука распахнулась, и в избу вошли три невысоких, тщедушных солдата.
— Вот, хозяйка, привел тебе людей на постой, — сказал ей Тришка Наливайко. — Так что шевелись. Люди с дороги, умыться им надо, ну и покушать чего-нибудь приготовь… За делами-то и забудешь свое горе. Кабаниха молчала.
— Пожалуйста, господа, располагайтесь! — раскланивался перед солдатами Тришка Наливайко.
Один из солдат одобрительно кивнул головой, стал раздеваться. Два других, поставив к стене автоматы, стали снимать свои длинные, забрызганные грязью шинели.
— Дров принеси, воды нагреть надо, — распоряжался Тришка Наливайко.
Кабаниха принесла дров, развела огонь. Федор куда-то вышел. Вернулся он поздно. В доме все уже спали. На кровати, застланной белым одеялом, прямо в сапогах лежал солдат. На полу, также не раздеваясь, спали его два товарища.
Увидев сына, Кабаниха поманила его к себе, шепнула на ухо:
— Где был?
— Так, у соседей задержался.
— А про Леньку не узнал? Куда они дели его?
— В овраге всех их зарыли.
— Ах ты ж, господи боже мой! Надо же было этому случиться! — снова заплакала старая женщина.
— Не надо, мама. Успокойся. За Леньку я отомщу. Это им так не пройдет.
— Тише, сыночек, тише! — настороженно зашептала мать сыну. Не ровен час — услышат нас, да с пьяных глаз-то и прибьют.
— Не прибьют.
— А ты не храбрись. Ложись да спи. Так лучше будет.
