Руднева Максимовна - Пока стучит сердце
...Моя Галя не вернулась! Кроме того, не вернулись Рогова — Сухорукова и Полунина — Каширина. У Роговой рвались ракеты во второй кабине, она беспорядочно падала. Полунину сбили ЗП. Первых трех — истребитель. О первых трех же сообщили наземники. Пустота, пустота в сердце...
Вчера из парткома папиного завода пришло письмо, что папа вступает в ВКП(б). Какая радость! Единственная светлая моя минута за последнее время.
...Я решила лететь с Надей Поповой во второй полет. Дина с Лелей летели первыми. С земли мы видели шквальный пулеметный огонь. Первой села Надя, а Дины и Наташи не было. Наташа пришла пятой, отходила от цели, набирала высоту. Мне было очень тревожно. В пути я спрашивала: «Надя, как ты думаешь, что с ними?»
«У меня хорошие предчувствия, они будут дома». Бомбить нужно было по живой силе в 2 километрах северо-западнее Н.-Греческого. Мы зашли с севера, от
Кеслерова. Вдруг включились прожекторы. Много, слепят. Где мы — сказать трудно, кажется, еще не дошли. Потеряли высоту в прожекторах до 900 метров и ушли к Кеслерову набирать. 4 минуты держали нас прожекторы, а показалось — 4 часа; не стреляли, но в воздухе ходил вражеский самолет и давал ракеты. Опять подкрались (на 1 200), посчастливилось увидеть Н.-Греческий, взяли курс, но прожекторы схватили моментально. Но мы все-таки решили идти, чуть-чуть маневрируя. Через минуту я бросила бомбы. А всего в этот заход прожекторы держали нас 6 минут — чуть ли не до Варениковской. Стали на курс, и я повела самолет. Надя развлекала меня — вылезла из самолета, свесила ноги и смеется. А прилетели, Катя говорит: «Нет. И Белкиной тоже». Разве опишешь все это? Как будто что-то оборвалось. Упрашивали с Амосовой генерала, чтобы пустил утром на поиски — он был неумолим.
22-го утром я с майором поехала к Дине в Краснодар, выучив наизусть ее записку Александру Петровичу.
У въезда в город спустил скат. Пришлось менять. А было уже 6 часов и было видно, как с аэродрома взлетают санитарные самолеты.
Оказывается, мы прибыли раньше Симы. Дина доложила о выполнении задания, а я даже подойти к ней не могла — полились слезы. У Дины рана в голень навылет, у Лели — осколки в мякоти бедра, она потеряла много крови. Сели они прямо к полевому госпиталю. Динка просто герой — так хладнокровно посадить машину! Предварительно она сбила пламя, но мог загореться мотор, потому что там бензин. У Лели было шоковое состояние.
Мне не хочется никакого пафоса, но именно о Дине, о простой женщине сказал Некрасов:
В игре ее конный не словит,
В беде не сробеет — спасет.
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
8 августа
Первый раз в жизни (и не жажду больше!) нахожусь в санчасти. Но летала. В первый вылет только нас с Ирой Себровой обстреляли. Держало девять прожекторов в течение 5 минут, стреляли четыре пулемета и мелкокалиберная пушка до тех пор, пока мы на своей территории не пересекли дорогу на Киевскую. У Варениковской их ястребенок давал ракеты, а тут нас еще в Крымской свои прожекторы схватили. Пришлось ракету дать. Я только тогда по-настоящему осознала, когда мы только зарулили, я еще не успела вылезти из кабины, а Ира — выключить мотор, как подбегает Полинка и отчаянным голосом спрашивает: «Кто прилетел?», а Натка уже стояла около Иры. Я поцеловала сначала Иру, затем Полинку, и все пошли докладывать.
Мы были разведчиками, ходили парой на дорогу: Молдаванское — Русское — Прохладный. В самое пекло. Ну и разведали: в Молдаванском одну фару, а северо-западнее Русского — две; только пытались после бомбометания в Русском пойти туда, тут нас и схватили. Стояла сплошная стена огня, из прожекторов мы ни на минуту не выходили. Ходить вправо или влево было бесполезно. Ира маневрировала скоростью и высотой — терять ее можно было, потому что шли домой с попутным ветром. Когда она один раз сильно пикнула, у Натки с Полинкой создалось такое впечатление, что мы падаем. Они, бедняжки, всю дорогу переживали.
Наши войска заняли Орел и Белгород, прорвали линию обороны у Харькова. 5 августа в 24.00 в Москве было 12 салютов из 120 орудий.
15 августа
Ночь, лунное затмение. Опять ты взвинчена до предела, Женечка.
Теперь, когда Гали нет, и она никогда не вернется... Ой, как это жутко звучит, жизнерадостная моя Галочка! Это слишком жестоко. Я ношу ее фотографию в партбилете, я не могу переложить ее в маленький белый конвертик, куда я уже положила Женю, — с такой болью в душе я похоронила и этого своего друга. А с Галкой я никак не решусь расстаться.
17 августа
Я окончила Олдингтона «Все люди враги». Автор вместе с Кларендоном совершает массу ошибок, взгляд у него на жизнь — далеко не жизненный и сам он, как человек умный, понимает обреченность своих теорий. Но эта книга волнует. Ряд мыслей у него для меня нов и поражает оригинальностью (вместе с тем они и наиболее слабое у него место), ряд «вечных истин» очень тонко подмечен.
«Любовь — это самое интимное, самое личное в человеке. Она подобна цветку, который можно подарить в данный момент только одному человеку. Если любишь, надо всего себя отдать и чувствовать, что тебя принимают — и, быть может, в любви труднее все принять, чем все отдать. Мы знаем, что даем, но не можем знать, что получим».
Вечер, 25 августа
Женечка, ты хочешь несбыточного: ты хочешь, чтобы среди девушек нашлась вторая Галя. Но ведь Галя была у тебя только одна — да и ту ты сама, товарищ штурман полка, послала на смерть...
23-го у нас была техническая конференция, но я еще 22-го получила разрешение поехать в Пашковскую к Суворову — за картами, часами, советом... Ехала с Ольгой Жуковской. Выехали из дому в 11.25, из поселка в 12.00, а в Пашковскую прибыли в 4.20! Попутная машина — теперь я полностью знаю, что это такое. Ехала обратно на мешках муки, заслонившись тюком ваты... Приехали в 22.30 усталые, голодные. И узнаем: Харьков наш! Молодцы наши бойцы.
Письма родителям
2 октября 1943 года
Родненькие мои, ненаглядные!
Здравствуйте! Поздравляю вас с серебряной свадьбой. Дожить вам до золотой, а потом и до алмазной! И чтобы я все время была с вами, мои хорошие. Я жива и здорова, Дина поправляется; вчера впервые летала на задание (со своей подругой, та тоже летчик, а Дина летала в качестве штурмана). Я вернулась раньше их, находил туман, нас больше не пустили, И пока Дина не прилетела, я все волновалась за нее и так теперь всегда будет, когда она будет летать без меня. Вчера я летала с Верой, а вообще последнее время все время летала с Дининой подругой. Я последнее время особенно увлекаюсь самолетовождением, Как взлетим, летчик отдает мне управление и я веду, пока не устану, но мне не хочется сознаваться, что я устала, поэтому я веду двумя руками (ноги не устают, ведь управление и ручное и ножное, а рука одна устает) и веду почти до цели, пока стрелять не начинают. Над целью я бросаю бомбы — вчера хороший пожар сделала! — а потом опять прошу отдать мне управление. Вожу уже не очень плохо. Но самое главное — это сесть на землю. Этого я еще не умею, но думаю научиться. Так вот Динина подруга уделяет мне особое внимание и учит меня вести самолет. Дина после вчерашних полетов чувствует себя неважно, болит ножка. Сейчас они зайдут за мной идти обедать (мы живем рядом).
Ну, будьте счастливы! Целую крепко.
Женя
12 октября 1943 года
Вы помните вечер два года назад, мои любимые?
Папа спал, а ты, мусенька, вперемежку со слезами, играла со мной и Софой в девятку. А назавтра я ушла. Прошло два года. Если бы меня сейчас спросили снова, как я хочу устроить свою жизнь, я бы, ни минуты не колеблясь, ответила: «Только так». Не подумай, что мне легко в разлуке с вами, мои дорогие. Иногда я не только сердцем, всем телом чувствую, что мне не хватает вас. Но это иногда. А обычно я думаю о вас всегда: когда мне очень хорошо и очень плохо. И мысль о том, что меня ждут, что кто-то жаждет видеть меня после войны живой и здоровой, часто согревает лучше, чем печка. А вот сейчас я бы не прочь посидеть у хорошей печки: сидим мы в землянке, снаружи беснуется ветер, крутящий пыль и заставляющий беспокоиться о наших птичках.
