Борис Бурлак - Ветры славы
Вдвоем с Невским Мехтиев обошел и свой полк, и артчасти, поблагодарил за храбрость, вручил первые медали «За отвагу» и расстался с артиллеристами.
Дальше их пути расходились, вернее, у них были разные задачи: Невский со всей артиллерией должен был примкнуть к своей дивизии, которая находилась уже на марше из Котовского, а Мехтиев, выполняя приказ командующего фронтом, поведет полк в город Чернавода.
Победа обычно оплачивается большой кровью, но эта, вчерашняя, стоила 1041-му полку слишком дорого, и Мехтиев чувствовал на душе тот нерастворимый осадок горечи, который останется теперь на всю жизнь, наравне с тем, что испытывает он с самого Кавказа, к чему прибавлялась потом боль других потерь — на Донце и на Днепре, на Ингуле и Ингульце, на Южном Буге и Днестре.
Однако «нужно было жить и исполнять свои обязанности», как мудро сказал однажды писатель.
Мехтиев подал команду — и колонна двинулась к сверкающему руслу накатанной дороги, где и без того не ослабевал поток машин: орудийных тягачей, крытых грузовиков полевых госпиталей, штабных автобусов… То были, может, армейские или уже фронтовые тылы.
Подхваченный автомобильной стихией полк Мехтиева тоже набавил скорость. Тут, на столбовой дороге, он теперь ничем не отличался от других частей, совершающих марш в тылу, и не случайно какой-то важный полковник-интендант попытался на одной шумной развилке свернуть его в сторону, на параллельный летник, чтобы пропустить свои громоздкие «студера». Мехтиев, конечно же, вспылил, дело едва не кончилось скандалом — благо, что мимо проезжал другой полковник — из штаба корпуса, знавший Мехтиева.
Похоже, что для всего фронта наступила своеобразная оперативная пауза, которую каждая из сторон постарается использовать в своих целях: советским армиям надо сделать максимально дальний бросок на юго-запад, пока противник не укрепился на новом рубеже долговременной обороны; ну а немцы попытаются выиграть время, упорно обороняясь на промежуточных рубежах в Трансильванских Альпах и на Балканах.
Моторизованные колонны войск и войсковых тылов шли без больших привалов. Если случалось, что закипала вода в радиаторе машины, то идущие следом отжимали ее к обочине дороги, не останавливаясь; но когда дело оказывалось куда серьезнее, чем кипящая вода, то солдаты, едущие на соседних грузовиках, помогали перетащить военное имущество на свой автомобиль, и движение тотчас возобновлялось. Никто даже не оглядывался на какой-нибудь брошенный «мерседес-бенц».
Крестьяне толпились на окраинах растянувшихся по балкам деревень, встречая и провожая колонны, которым и конца-то, наверное, не будет. Стоило лишь кому-нибудь задержаться на минутку близ притягательного колодца, как сейчас же сбегались ребятишки с бидончиками, доверху наполненными добротным рислингом домашнего приготовления. Солдаты бросали пустые бадьи, что подолгу раскачивались под черноморским ветерком, и жадно пили кислое вино. Потом дарили мальчишкам на память разные диковинные для них вещички; наскоро прощались со взрослыми; дурачась, посылали воздушные поцелуи молоденьким молдаванкам и мчались, мчались дальше. Слегка кружилась голова от только что одержанной победы, от крестьянского ароматного вина, от возбужденных встреч с мирными людьми, от полуденного жаворонкового неба, в котором, несмотря на превосходную погоду, не появлялся ни один «мессер», ни один «юнкерс», ни одна «рама»-разведчица; да и от шальной скорости тоже приятно кружилась голова, тем более, такой рай вокруг, куда ни глянь.
На околице длинного села победителей встречали цыгане, расположившись табором. Несколько мужчин стояли на бровке, у самой дороги, буквально рядом с проходящими войсками, и неистово, вдохновенно играли огневой мадьярский чардаш; а цыганки кружились в танце поодаль от большака. Нелегко было проехать мимо, не притормозив, не полюбовавшись песенной вольницей.
«Да за что нам все это?» — спрашивал себя Мехтиев, оглядывая и крупную зыбь всхолмленной степи, и накалившееся голубизной небо, и пестрые толпы молдаван на всем протяжении пути к берегам Дуная, и широкие улыбки на загорелых лицах своих бойцов, и, наконец, этих неутомимых скрипачей на бровках грейдера и танцующих цыганок за кюветами, где полощутся на ветру выцветшие до облачной белизны рваные пологи кибиток… «Почему только нам?» — думал Бахыш, и тоска по однополчанам, навсегда оставленным там, на высоте двести девять и рядом с деревенской церковкой, вдруг остро обжигала сердца. И делалось неприятно на душе оттого, что прямо из вчерашнего ада, с его страданиями и гибелью товарищей, так сразу попал на это торжество жизни.
Иногда на гребнях дальних балок возникали миражные видения: то появлялась внезапно на горизонте милая древняя Гянджа, очерченная поразительно броско; то начинало плескаться меж облаков, точно меж скал, высокогорное озеро Гек-Гёль; а то рисовалась тугая излучина Бакинской бухты, окаймленная Морским бульваром. И тогда Бахышу чудилось, что война, наконец, осталась позади и что он ведет свой полк не на Балканы, а на Кавказ, встречаемый ликующими земляками…
Однако скоро, пожалуй, Дунай.
Мехтиев отъехал в сторону, чтобы снова оглядеть батальоны перед возможной встречей на переправе с командиром корпуса или, быть может, и с командующим армией. Жаль, вид у солдат был совсем не парадный: еще нет и суток, как вышли из такого дела.
…Сколько помнит на своем веку голубой Дунай, но подобного и ему, старому воину, наблюдать не доводилось. К вечеру севернее Измаила сгрудились почти все войска Третьего Украинского фронта, а новые колонны подходили и подходили с севера, упруго растягивая за собой длинные завесы мельчайшей пыли, от которой трудно было дышать на дорогах. Весь прибрежный лес, вековой, могутный, был по-хозяйски чисто вымыт, как горница, самим Дунаем; и тут, в лесу, хотя и тоже забитом войсками, люди чувствовали себя повольготнее от речной прохлады.
Инженерные батальоны наводили понтонную переправу, которая вряд ли будет готова раньше утра. Но уже сейчас к мосту невозможно пробиться: не только пехота, а и тяжелая техника — пушки, танки, самоходки, машины — сгрудились в трехкилометровом радиусе от понтонного моста так тесно, что Мехтиев отказался от соблазна подойти к самой реке.
Он услышал позади себя солдатский разговор. «Устроили миллионную очередь на границе», — сказал неокрепший ребячий голосок. «Главная-то очередь будет там, на германской», — ответил ему степенный солидный баритон. «Но мы здесь перешагнем первыми». — «Ладно, сочтемся, когда домой вернемся…» Мехтиев заулыбался и глянул из-за плеча: говорили молоденький белобрысый сержант и детина лет сорока, из пушкарей, судя по погонам.
«Миллионная очередь, — раздумчиво повторил Бахыш, пробираясь среди солдат, блаженно спящих, как на пляже, на речном песке. — Очередь на границе. Солдаты скажут!..»
Нет, не мог себе представить Мехтиев в сорок втором, что выйдет на государственную границу командиром стрелкового полка. Ни о чем таком и не могло думаться тогда — в черные, чадные дни Кавказской обороны.
Он выбрал свободное местечко у подножья старого вяза, встал повыше на его сильные жилистые корни и отсюда неторопливо окинул взглядом огромный бивуак Третьего Украинского фронта. Десятки стрелковых и артиллерийских дивизий, механизированные корпуса, танковые бригады, тысячи автомобилей, всевозможные специальные части, штабы всех степеней и обозы, обозы — вся эта махина, которая называется фронтом, точно в самом деле выстроилась в миллионную очередь на государственной границе, чтобы, переправившись через Дунай, идти дальше, освобождать всю Южную Европу.
Кто-то легонько тронул Мехтиева за рукав кителя, и он услышал радостный голос лейтенанта Айрапетова:
— Товарищ майор, а я вас ищу по всему берегу!
— Жора?! — поразился Мехтиев. — Ты откуда? И как ты разыскал меня в этом людском половодье, где глазу не за что зацепиться?
— Верно, тут карта не поможет.
— Где дивизия?
— В пути. Меня послали вперед, чтобы вручить вам приказание.
Айрапетов расстегнул свою потрепанную кирзовую полевую сумку, достал пакет, на котором не было помечено никакой штабной серии, и подал майору.
Начальник штаба именем командира дивизии приказывал командиру 1041-го полка «осуществить переправу вверенной части, не дожидаясь общей очереди на мосту, и форсированным маршем двигаться в город Чернавода».
Мехтиев с недоумением посмотрел на худенького лейтенанта.
— Он что, шутит, старик? Да кто меня пустит вне очереди на мост с этой филькиной грамотой?
Жора виновато пожал плечами, на которых вместо полевых мятых погон плотно лежали новенькие, парадные.
— Комендант переправы якобы предупрежден ве́рхом, товарищ майор.
— Каким ве́рхом — штабом армии или штабом фронта?..
