Анатолий Кузьмичев - Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ
— Заряжай! — скомандовал Кавун единственному оставшемуся в живых номеру расчета — правильному. Оглянувшись, увидел: плечо у этого бойца в крови, а к орудию, пригнувшись, бегут из тыла два красноармейца с карабинами и в касках.
— Комбат прислал, Коврижко! — выдохнул тот, что подбежал первым. — На помощь…
Не ответив — не было ни секунды времени, — Кавун выстрелил по танку, который обходил слева загородившую дорогу машину. Полыхнуло пламя разрыва, и, когда горячий ветер снес в сторону черное облако, артиллеристы увидели, что немецкий танк как-то неуклюже, боком, сползает с дороги на опушку лесочка — было похоже, что у него заклинило орудие.
— Последний! — крикнул правильный, подавая вместе с пришедшими на помощь бойцами снаряд. — Все! Последний…
«Где же батарея?»
Кавун оглянулся, всматриваясь в опушку рощицы в тылу справа, — именно там должны были развернуться орудия. Никаких признаков. Что же могло случиться? Попали под обстрел — ведь немцы, почти не переставая, бьют по тылам? Или завязли с лошадьми, перебираясь через ручей в лощине?
Выстрелить последним снарядом он не спешил. Пусть немцы подумают, что у него кончились боеприпасы, и поднимутся за танками в рост. Не оборачиваясь, властно и твердо скомандовал:
— Приготовить гранаты!
До вражеского танка оставалось метров триста. Было видно, что залегшая немецкая пехота уже поднялась и воровато, все еще опасаясь попасть под внезапный огонь и укрываясь за броней машины, пошла вперед. Приклады автоматов — к животу, рукава засучены по локоть, каски надвинуты на самые брови… Вот теперь — самое время!
— Огонь!
Разрыв громыхнул рядом с бортом танка, казалось, даже накренил машину влево. Тугая взрывная волна швырнула наземь автоматчиков, навек пригвоздив к ней убитых, раскидав в стороны раненых.
— Занять круговую оборону!
Иван Кавун и три его товарища (один из них — раненый) залегли в развороченном окопе возле своей пушки. Четыре карабина и несколько гранат — вот все, что у них теперь оставалось. Негусто, но чуть-чуть продержаться можно. А будет совсем туго — снять прицел, заклинить затвор орудия и попытаться отойти к своим.
Пехота противника (ее было не меньше роты) опять поднялась в рост и, наугад стреляя перед собой короткими очередями, трусливой рысцой пошла вперед.
Кавун глянул направо, налево:
— Подпускать ближе! Патроны беречь!
До атакующих немцев оставалось метров двести, когда в их разрозненных, идущих короткими перебежками цепях один за другим громыхнули разрывы снарядов — это, прикрывая расчет Кавуна, ударила по врагу отошедшая на новую огневую батарея.
— Живем, хлопцы! Подъем!..
Вчетвером они развернули орудие и, задыхаясь в пыли и в дыму, мокрые от пота, покатили его к опушке леса, к своим.
3
Едва только начало темнеть, противник прекратил атаки и отвел на исходные позиции свои танки и автоматчиков. Конечно, легче и проще всего такое его поведение можно было объяснить тем, что немцы предпочитают ночью не воевать, боятся ночного боя. Но капитан Бабий усмотрел в этом и нечто другое: видимо, вражеское командование настолько уверено в том, что «птичка» в клетке и вылететь из нее не сможет, что решило подождать до утра, а может, вообще намерено просто заблокировать остатки полка в здешних лесах и взять их измором. Что делать? Самое главное в таких случаях — точно подсчитать свои силы и провести разведку сил противника. И только потом решать.
Слева, где, как было известно командиру батальона, наступал на Масловичи 355-й стрелковый полк, тоже стояла тишина, справа — со стороны Острошицкого Городка, укрывшегося за лесом на темном горизонте, изредка, далекие-далекие, доносились короткие пулеметные очереди. Неужели и там, и там — и справа, и слева — все кончено? Неужели дивизию расчленили на части и каждый из ее полков в кольце? Самое тяжелое, самое опасное и страшное на войне — оказаться без связи, оторванным от друзей, от командования, не иметь никакого представления об обстановке у соседей. Эх, если бы хоть приблизительно знать, где сейчас штаб полка или штаб дивизии!
К полуночи через посыльных Василию Бабию удалось собрать всех командиров подразделений. Разговаривали в темноте на лесной просеке под редко сверкавшими над головой звездами.
Командир батальона предложил доложить о наличии боеприпасов и потерях. Цифры были неутешительные: потери большие, а боеприпасов — по две-три обоймы к винтовкам и по паре дисков к ручным пулеметам. С полсотни гранат на роту да десятка два бутылок с бензином. Как и чем воевать дальше? Ведь надо не только выстоять здесь до выяснения обстановки — вероятнее всего, надо будет пробиваться из окружения к своим.
— Батальон занимает круговую оборону. Командирам рот усилить охранение и наблюдение за противником. Активных действий до уточнения обстановки не предпринимать. Все службы тыла, хозяйственный и боевой обозы, а также раненых сосредоточить в центре района круговой обороны. Немедленно приступить к оборудованию щелей и других укрытий на случай артобстрела или бомбежки с воздуха. Есть вопросы?
— Надо бы связаться с батальоном Старкова, — предложил политрук Мартынов.
— Это будет сделано, как только начнет светать. Сейчас искать в лесу соседний батальон бессмысленно. Можно напороться на немцев и потерять людей. Или свои примут нас за немцев… Еще вопросы или соображения?
— Нет.
— Давайте по подразделениям. О малейшем изменении обстановки и о подозрительном поведении противника докладывать мне через связных. Мой командный пункт — здесь.
Капитан Максим Старков, командир первого батальона, появился в расположении батальона Василия Бабия рано утром. Бабий в это время дремал после бессонной ночи, завернувшись под елкой в плащ-палатку. Старков попросил не будить его, присел неподалеку на пенек, скрутил самокрутку.
Но командир второго батальона словно почувствовал, что кто-то пришел, — зашевелился, стряхнул с головы хвою:
— Максим Павлович? Очень кстати. Здравствуй!
— Здорово!
— Что скажешь?
— Хочу предложить дело. — Старков затянулся пару раз подряд, бросил в сырую траву окурок. — А дело вот такое: своди оба наших батальона в один и принимай командование… У меня ни обоза, ни хозяйства — все разнесло. А у тебя и людей побольше, и опыта тоже побольше. Все, как говорится, соответствует. Нет-нет, ты, Василь Романыч, плохо обо мне не думай — я ответственности не боюсь, буду твоим заместителем и самым исполнительным помощником. Но давай честно — ведь мой авторитет среди бойцов с твоим ни в какое сравнение. Ты участник финской, Красное Знамя на груди, в партии одиннадцатый год… Так что бери бразды правления в свои руки. Если хочешь знать мое мнение, что делать дальше, то я скажу — прорываться к своим. Нащупать, где у немца послабее, — и вперед! Вперед! Сидеть здесь бессмысленно: мы не решим никакой задачи и погубим людей. Наиболее перспективное направление прорыва, как мне кажется, — лес севернее Казимировки… Посмотри по карте.
— Я знаю. Но может быть…
— Что — может быть?
— Может, к нам доберется кто-то из штаба полка или из штаба дивизии. Они же знают, где мы! И потом — прорываться днем? Днем только разведка, только разведка… Командование я принимаю, спасибо тебе за доверие, людей твоих ставлю на все виды довольствия. Окончательное решение насчет дальнейших действий примем вечером.
Разведка, посланная капитаном Бабием по всем возможным направлениям прорыва к своим, доложила! дороги блокированы, у немцев наготове танки и артиллерия. Меньше всего немецких войск севернее Казимировки. «Конечно, — думал Бабий, приказав разведчикам отдыхать, — конечно, немцы считают, что не будем же мы пробиваться самой длинной и самой трудной дорогой. Там леса такие, что не везде и пройдешь… Но пройти надо!»
Штаб полка и штаб дивизии не подавали никаких признаков существования. Здесь, в отряде, не могли знать, что именно в это время Сотая на основании полученного приказа отходила на восток, за реку Волму. Шум боя, около десяти часов утра внезапно донесшийся с той стороны в лес, где ощетинились круговой обороной два батальона 331-го стрелкового полка, так же внезапно и затих.
Вечером начался дождь. Он порывами шумел в вершинах сосен, стекал по капюшонам плащ-палаток, воду жадно впитывали задубевшая на солнце хлопчатобумажная ткань красноармейских гимнастерок и сукно шинелей. В ботинках и в сапогах захлюпало. В кисетах отсырела последняя махорка…
Разведка — взвод лейтенанта Гуменного — ушла час назад. Ей было приказано уточнить, какова на данный момент обстановка на шоссе между Острошицким Городком и Логойском. Комбат ждал разведчиков, сидя на поваленном дереве, прислушиваясь, вглядываясь во тьму. По мокрой, отяжелевшей плащ-палатке барабанил дождь, уныло, усыпляюще шелестел вокруг — в деревьях, в кустах, в высоком густом черничнике. Изредка громыхало, над головой вспыхивали синие молнии.
