Юрий Колесников - Координаты неизвестны
В хате воцарилась тишина. Слышны были лишь мерное тиканье ходиков, шорохи в подполе и в сенях да порывистое дыхание девочки. Антонов подошел к постели, осветил фонариком девочку. Она дрожала, как в лихорадке, таращила испуганные черные глаза, точно ожидала, что сейчас ее схватят, ударят.
— Не бойся, девочка! — попытался Антонов успокоить ребенка. — Мы никого не тронем. Спи!
Но девочка не успокоилась, ее затрясло еще сильнее. Антонову показалось, что вот-вот она закричит. Он быстро отошел от кровати.
В комнату вернулся партизан, прозванный за малый рост и большую подвижность Шустрым. Он принес ручной чемоданчик, заполненный какими-то медикаментами, перевязочными материалами и набором хирургических инструментов.
Антонов навел луч фонарика на дочь мельника, сидевшую на кровати рядом с девочкой. Увидев чемоданчик, она побледнела и, стараясь не выдать своего волнения, плотно скрестила руки на груди. На вопрос: «Кому принадлежит этот чемоданчик?»- она надменно произнесла:
— Мне принадлежит!
— Дудки! — возразил ей Шустрый. — Не таковские тут, мамзель или фройлен, как вас там величают, чтоб не понимать, что к чему! Инструментики эти лаборантке все одно, что корове седло! Да-с…
Дивчина не ответила и пренебрежительно отвернулась.
Было очевидно, что чемоданчик принадлежит доктору Морозову, но и при повторном осмотре дома партизаны его не нашли. Правда, на чердаке они обнаружили тщательно замаскированный домашним скарбом уголок, в котором кто-то совсем недавно находился. Там стоит продолговатый ящик, на нем уложена перина, застланная простыней и одеялом, а рядом покрытая скатеркой табуретка, на ней кусок хлеба и глиняный кувшин с остатками молока.
— Молоко мы попробовали. Ничуть не скисло, — доложил Шустрый. — И хлеб совсем свежий!
— Кого на чердаке приютили? — обратился к старикам Антонов.
— Так то ж племянница до нас недавно приехала, — ответила старуха дрожащим голосом. — Соседские ребятки ходят до нее и там все играют…
— В войну играют, — добавил мельник. — Крепость какую-то все строят, вот и натаскали туда всякого барахла…
— Так оно, видно, и есть, — шепнул Антонову один из разведчиков. — Взрослый на той постельке никак не уместится. Это точно!
«Так это или не так, — рассуждал Антонов, — но к доктору тайник на чердаке, по всей вероятности, не имеет отношения. Одно ясно: Морозова здесь нет, хозяева делают вид, будто и понятия о «ем не имеют, а время истекло. Пора уходить…».
Предупредив хозяев, чтобы никто не вздумал выходить из дома до наступления полного рассвета, партизаны собрались уходить. Вдруг хозяйка дома засуетилась. Видимо, пораженная тем, что ночные гости не только никого не тронули, но и ничего не взяли, она достала большую буханку белого хлеба и протянула ее одному из разведчиков. Но парень отказался:
— Нет, нет. Благодарствуем…
— Да возьмите ж! Возьмите! — настаивала старуха.
— Вы ж путаетесь с фашистами, — не выдержал партизан. — Хлеб-то этот оплакан слезами наших людей! Не для нас он приготовлен…
Старуха как держала буханку на вытянутых руках, так и замерла, потеряв дар речи.
Партизаны вышли и, убедившись, что мельник задвинул дверной засов, как было ему указано, направились к огороду. Шустрый последним перелезал через плетень, отгораживавший усадьбу мельника от уходившего вдаль поля, и вдруг заметил в углу соседнего двора, будто кто-то высунулся из зарослей сорняка и опять скрылся в них. Не раздумывая, разведчик тут же подбежал к тому месту и, наставив автомат, негромко, но властно окликнул:
— Кто тут? Выходи! Стрелять буду…
— То ж я… Свой, — едва слышно гнусавым голосом ответил словно из земли выросший человек небольшого роста.
— Ты что тут делаешь?
— Хто, я?
— Конечно, ты, а кто ж еще?!
— Я тутошний…
— А чего ты бродишь по ночам? — обратился к человеку Антонов, подошедший вместе с остльными партизанами.
— Да так… Чую хтось ходит. Думаю, дай погляжу… Може, думаю, дофтура шукают, або шо.
Разведчики насторожились. Антонов спросил:
— А где он, доктор-то?
— Известно где: у хате мельника. Де ж ему буть?!
— Нет его там.
— Нема?! Хм! З вичера бул…
— А ты следишь, что ли, за ним?
— Да не-е… Сосиди мы. Вон моя хата.
— Куда ж мог запропасть твой сосед?
— Говори толком: где врач? — нетерпеливо произнес Ларионов, надвигаясь своей мощной фигурой вплотную на человека.
— Да вот я и думаю… Весной дофтур ходил ночевать на сеновал. Але зарас вже трохи студено…
Антонов его прервал:
— Где у мельника сеновал?
— Мельник своего немае. Треба вам зарас, бачте во-он то, шо темние? — указал человек на едва видневшееся в стороне строение. — То клуня… Сосида, там сино…
Несколько разведчиков стремглав помчались к указанному строению. Вскоре они показались с человеком в одном белье. Это и был доктор Морозов. Он, видимо, еще не уяснил: кто эти люди и зачем он им понадобился. Тоном приказа он твердил:
— Я тгебую вегнуться! Не могу же я идти в таком виде?! Чегт знает что! Самоупгавство…
Во избежание излишнего шума разведчики засунули в рот Морозову кляп и вынули его только тогда, когда приблизились к лесу.
По прибытии в лагерь Морозова поместили в караульную землянку. Антонов приказал не спускать с него глаз и ушел отдыхать. Улеглись к тому времени и разведчики. Однако, несмотря на изрядную усталость, Шустрый не мог уснуть. Лежавший рядом его дружок Борька-пулеметчик тоже ворочался с боку на бок.
— Чего не спишь? — спросил его Шустрый.
— Да все про того доктора думаю. С характером он, видать! Ерепенился: «Я требую», «Как смеете?» и всякое прочее… Думаешь, кокнут его?
— Нет, чикаться будут с таким стервецом!
— М-да! Уж очень он ершистый, будто и в самом деле, как говорят, «ни сном, ни духом» не ведает, за что мы его так-то «обласкали»…
Шустрый не ответил, и Борька-пулеметчик замолчал, хотя ни тот, ни другой еще долго не спали.
Не спал и Антонов. До встречи с Морозовым он приговорил его к самой суровой каре, а теперь им овладели сомнения. Он пытался докопаться до их причины, спорил сам с собой и, окончательно запутавшись в доводах «за» и «против», вернулся к тому, что доктора Морозова следует судить за предательство.
Лагерь затих. Лишь дозорные в секретах прислушивались к каждому шороху, да в караульной землянке не дремал часовой. Он презрительно смотрел на Морозова, который отказался лечь на ни чем не покрытую солому.
Едва успел Антонов уснуть, как его разбудили. Группа партизан, возвращавшаяся после выполнения задания в главный лагерь бригады, завернула к разведчикам. Ее возглавлял комиссар бригады. Он решил погостить у Антонова несколько дней, ознакомиться с тем, что удалось сделать разведчикам, а заодно дать отдых партизанам своей группы.
Среди прибывших был большой друг Антонова — врач бригады Александр Алексеевич Медяков. Вместе они переходили линию фронта и уже более года делили радости и горести партизанской жизни. Им было о чем поговорить, и лишь на рассвете, уставшие после долгой беседы, они разошлись на отдых. Медяков ушел в землянку, отведенную ему и комиссару, Антонов остался в своей, штабной.
В лагере еще спали, когда сквозь сон Антонов услышал возбужденные голоса свего ординарца, прозванного «адъютантом», и Медякова.
— Вот как хошь, товарищ военврач, обижайся не обижайся, а не пущу. Устал он…
— Нужен он мне, понимаешь?
— Ну что ты за человек, товарищ военврач, ей богу?
Не в силах открыть глаза Антонов все же откинул о головы плащ-палатку, крикнул:
— Саша! Это ты?
— Я, Петрович!
— Что там? Заходи!
Медяков вошел с сияющим лицом.
— Слушай, Петрович, дорогой! Знаешь, кого вы тут захватили?
Антонов чуть приоткрыл сонные глаза.
— Это ты о Морозове?
— Ну да! — радостно ответил Медяков.
Антонов молчал. В его памяти неожиданно возникла картина недавнего прошлого. Он вспомнил, как Медяков тепло рассказывал ему о своем двоюродном брате, с которым вместе рос, воспитывался, одновременно поступил и окончил медицинский институт. Получив дипломы, братья решили и дальше работать вместе, но война разлучила их. Брата мобилизовали в армию, а Медякова по его просьбе отправили к партизанам. И часто, очень часто Медяков в задушевных беседах с Антоновым вспоминал брата, беспокоился о его судьбе, сожалел, что не довелось им быть вместе в годину трудных испытаний…
И вот однажды партизанская бригада оказалась во вражеском кольце, долго не могла вырваться из него, несла тяжелые потери не только в непрерывных боях, но и из-за голода и острого недостатка медикаментов. Чудовищные зверства чинили фашистские головорезы в тех селах, которые партизаны были вынуждены оставить под натиском врага. Особенно свирепствовали гитлеровские наемники-власовцы и полицаи, согнанные сюда со всех окружающих районов. Когда Медякову рассказали о том, как эти выродки надругались над женщинами, как на глазах у матерей убивали младенцев, он горячо воскликнул:
