Георгий Березко - Дом учителя
Генералы остались вдвоем: командарм — генерал-лейтенант, однокашник генерал-полковника, командующего фронтом — вместе, и одном году, поступили в Академию имени Фрунзе, вместе переходили с курса на курс — подождал, пока дверь за участниками совещания закрылась, и перевел взгляд на командующего. «Ну, а теперь давай без чинов, по душам…» — было в этом взгляде, сразу изменившем замкнутое выражение его большого, в толстых морщинах лица. Генерал-лейтенант в продолжение всего совещания говорил мало, больше слушал, держась как бы даже в сторонке. И с неодобрением — это было замечено многими — покачал головой, когда командующий проговорил своим однотонно-звучным, без оттенков голосом:
— …Противник накапливает в данный момент силы на магистралях, ведущих к Москве. Но на его пути стоим мы — и у нас задача ясная: не пустить фон Бока к Москве, остановить и жесткой обороной в тактической полосе… — командующий сделал короткое сверху вниз движение выпрямленной кистью руки, будто подсекая что-то в воздухе, — разбить наступающего противника!
Далее он сказал, что, хотя армия, в которой он сейчас находится, держит оборону на важном для всего фронта южном фланге, он не обещает ей ни свежих дивизий, ни сколько-нибудь значительного усиления боевыми машинами — танками и авиацией.
— Маневрируйте, создавайте резервы из своих наличных сил, — сказал он, — и выполняйте задачу. Мне Ставка Верховного тоже ничего не обещает в ближайшем будущем.
Все это для командарма не было новостью. И теперь, с глазу на глаз, ему хотелось выложить командующему фронтом свою обиду.
«На твоем месте я, вероятно, говорил бы то же самое: «остановить и разбить», — мысленно готовил он целую речь. — Я, как и ты, приказываю комдивам: «Выполняйте задачу!..» Но ты лично сегодня убедился: в полках у меня некомплект, в иных не наскребешь и батальона, моя линия обороны недопустимо растянута. А против танков мое главное оружие — бутылки КС, слезы горючие, как говорят бойцы… Мы с тобой учились по одним и тем же книжкам, наши столы в академии стояли рядом. Мы, как азбуку, затвердили: «Лучшая стратегия в том, чтобы быть сильнее противника в решающий момент и в решающем пункте». И это так точно — азбука! Ответь мне теперь, мы старые товарищи! Что ты говоришь себе самому, когда остаешься один? Что ты говоришь себе ночью, когда не спится? Я вот совсем сна лишился…»
Не отрываясь, командарм следил за всеми движениями генерал-полковника, выбирая момент для своих вопросов. Командующий что-то вписывал в толстую, в черной клеенчатой обложке «общую» тетрадь; кончив писать, он сунул тетрадь в полевую сумку.
— Ну, пора… — объявил он, — хочу добраться до ночи… — И, подняв голову, не договорил: в окно уже светил тонкий месяц, позолоченный, как на поздравительной открытке; небо полиловело, помутнело.
— Засиделся как! — подивился он. — Время, время! Вот чего нам не хватает — времени.
Встретившись взглядом с командармом, он умолк; несколько мгновений оба молчали, и в узких, цвета зеленоватого льда глазах командующего, подпертых выдававшимися скулами, появилось выражение безучастного, чистого внимания — он приготовился слушать.
— Ты через Малиновку к нам ехал? — неожиданно для себя самого спросил командарм. — Там сегодня «юнкерсы» мост повредили. Поезжай на Арсеньевен — вернее будет.
— Восстановить мост, — приказал командующий.
— Восстанавливают, само собой. — И командарм тоже умолк.
Генерал-полковник подождал еще несколько секунд.
— Да, времени у тебя маловато — учти, Федор! — сказал он.
…Весь этот день, с утра и вот до вечера, генерал-полковник провел здесь, в войсках одной из армий своего фронта. Вместе с командармом и членом Военного совета армии он побывал в дивизиях, слушал доклады командиров и комиссаров, расспрашивал, указывал, требовал. Оставив машину на лесной просеке, он вышел на опушку и долго смотрел, как сотни людей в пилотках, в расстегнутых гимнастерках, окутанные, как туманом, красноватой пылью, били лопатами в затвердевшую глину и валили зеленые сосны — строили блиндажи. По овражку, на дне которого прозрачно поблескивал на камешках родничок, он прошел на полковой НП, укрытый старыми ветлами, откуда за перекрестием стереотрубы ему открылось ровное, по-осеннему бледное пространство, с молочно-голубой речушкой в щетинистых, камышовых берегах, с желтой, как восковая свечечка, чуть двоившейся колокольней на радужном горизонте. Было относительно тихо: слабо подвывая, проплыли низко над горизонтом немецкие самолеты, где-то в тылу дробно, похоже на дятлов, постукивали зенитки. За речушкой была уже ничья земля, а за нею — немецкие линии, и неведомая угроза таилась и зрела в этом безмолвии переднего края.
Командующий походил по окопам, приглядываясь к бойцам: люди посерели, почернели, на их выгоревших гимнастерках пятнами выступила белая соль, страшны были их костистые руки в ссадинах, с обломанными ногтями, темные, как железо, лоснившиеся от ружейного масла — шутка ли: с июня эти солдаты находились в боях!.. Там же, в полку, он и пообедал из полевой кухни, сидя на березовом пеньке с котелком борща между коленями. А возвратившись в штаб армии, он созвал это закончившееся только что совещание. Все, таким образом, было выяснено и обо всем, практически осуществимом, было говорено:
— и о необходимости по всей линии обороны — глубже-глубже! — зарыться в землю, копать траншеи полного профиля, с ходами сообщения, с огневыми позициями, а не сажать солдат в одиночные, вырытые на скорую руку, тяп-ляп, стрелковые ячейки («одиночные могилки», как называл их командующий);
— и об усилении разведки всеми доступными средствами: наземными и воздушными, войсковыми и агентурными («Противник не явится к вам самолично с докладом: буду атаковать такого-то числа на таком-то участке, — сказал он начальнику разведки, — ваши сводки с большим успехом можете пустить на туалетную бумагу…»);
— и о лучшем использовании артиллерии, в которой, как и в танках, и в самолетах, была острейшая нехватка («Маневр огнем — вот к чему вам надо готовиться, — наставлял он артиллеристов. — Тяга у вас конная — берегите коней!»);
— и об армейском резерве («Прочная траншейная оборона позволит вам высвободить живую силу в резерв», — повторил он несколько раз);
—. и еще о многом другом, что понадобится для предстоящего боя.
Говорил он и с политработниками: «Мы слишком много отступали, и люди привыкли уже отступать. Надо переломить это похабное настроение… Души людей в ваших руках, товарищи комиссары!»
Словом, ничего не было забыто, а то, что говорилось, было и важно, и разумно. Но командующему все казалось, что чего-то самого важного, самого необходимого он еще не сказал, на главный вопрос не ответил. А этот вопрос был в мыслях у каждого: командующий слышал его и в молчании своего товарища по академии, боевого генерала, командовавшего армией, и в докладах командиров на штабном совещании, просивших в один голос о пополнениях, и в короткой, поданной ему справке о наличии в армии противотанковой артиллерии.
Этот вопрос стоял и перед ним самим, командующим фронтом…
Лучше, чем все здесь, он, командующий, понимал: близилось решающее, быть может, сражение этой войны — сражение за Москву! Но после трехмесячных боев, после всех жестоких потерь, армии фронта, в командование которыми он лишь недавно вступил, откатились сюда хотя и непобежденными, но обескровленными, — они были намного слабее и численно, и в огневой мощи армий врага. А дальше пятиться было уже нельзя, некуда! И отступавшие от границы до Смоленска, а от Смоленска под Москву, его солдаты тоже, должно быть, мысленно к нему обращались: одни — тоскуя и отчаиваясь, другие — с верой в его военный талант, в то, что ему точно известно, как, чем и когда они остановят врага. В Ставке Верховного, в Москве, также, вероятно, считали, что он больше, чем многие другие, осведомлен о секрете военной победы. И в долготерпеливом ожидании победы простиралась за спинами его солдат, в белых от соли гимнастерках, вся страна — командующий ощущал на себе ее огромное, давящее ожидание… Втайне от всех он и сам спрашивал сегодня себя: когда, чем и какими силами?.. Но он знал пока лишь, что ответ должен быть, не может не быть, что где-то ответ непременно имеется. И ему, командующему, требовалось очень много твердости, этого дисциплинированного мужества, чтобы не показать своим солдатам, что и он только еще ищет ответ…
— Времени мне точно не хватает, — нарушил молчание командарм, — мне бы еще недельку-полторы на всяческую инженерию.
— Федор, — сказал генерал-полковник, — обращаю твое внимание на стык с южным соседом. Смотри на юг! Не упускай из вида юг.
— Сосед у меня вот где сидит. — Командарм качнул головой и похлопал себя по толстому затылку. — Я тебе докладывал: у соседа на стыке со мной и войск почти что нет.
