Николай Анов - Гибель Светлейшего
Горбун не сводил пристального взгляда с усталого лица коневода. Молчание становилось мучительным. Евстафий Павлович нервно потер ладони. Он чувствовал, сейчас им овладеет бешенство. Кровь стучала в виски. Тяжелый комок подкатывался к горлу, затрудняя дыхание. «Надо закурить».
Дрожащими пальцами Пряхин свертывал самокрутку. Золотистый табак сыпался на колени. Долго высекал огонь из кремня. Трут упорно не загорался.
В синих глазах горбуна мелькнуло подобие презрительной усмешки.
— Вот вам огонь! — сказал он вежливо и, подойдя к Евстафию Павловичу, щелкнул серебряной зажигалкой.
— Благодарю!
Пряхин закурил, а горбун, скрипя новыми сапогами, молча вышел из комнаты. И коневод почувствовал душевное облегчение. Глубоко затягиваясь, он курил цигарку за цигаркой, пуская кольца дыма, распускавшиеся нежными завитками тончайших локонов.
«Кажется, попал я в переплет, — сказал про себя Евстафий Павлович, когда, накурившись, ощутил полное успокоение. — Забира перед этим горбуном — светлый ангел!..»
Потемкин становится врачом
Поезд стоял в степи. Машинист и кочегар успели сбежать, их никто и не думал догонять. Зеленые выносили из вагонов туго связанные узлы, корзины, чемоданы и грузили их в тачанки. Военный человек в кубанке сортировал пассажиров, выдергивая из толпы наиболее подозрительных — буржуев и комиссаров.
Рябой парень с косо нашитой лентой на фуражке повел казнить Николая Николаевича за бугорок. Здесь, возле кустов, уже валялось несколько полураздетых трупов, у Потемкина, едва передвигавшего ноги, подкосились колени, как только он подошел к месту казни.
— Скидай обувку! — приказал рябой парень, с интересом разглядывая новые хромовые сапоги Николая Николаевича.
Потемкин покорно опустился на траву, но стащить с ног узкие голенища никак не мог. Влажный от росы каблук скользил в ладонях.
Николай Николаевич закрыл глаза. Неужели это не сон? Неужели сейчас придет смерть — страшная, непонятная, бессмысленная?! Почему его убивают? За что? За новые хромовые сапоги? Зачем он уехал из Петрограда? Будь трижды проклят херсонский полицмейстер!
Конторский стол с тяжелыми счетами, чернильным прибором и бронзовой пепельницей возник перед глазами Николая Николаевича сладостным видением. Оно длилось неуловимую долю секунды, а потом Потемкин вдруг увидел свой широкий турецкий диван и дубовые шкафы с чудесными пряниками. Проклятый херсонский полицмейстер! Пусть барон Врангель царствует в Крыму, на Украине, во всей России… Пусть на смену ему придут большевики… Все равно. Кто угодно… Только сжальтесь, не убивайте! Я хочу быть бухгалтером… Простым бухгалтером!
Так хотелось закричать Николаю Николаевичу, но он бессилен был произнести хотя бы одно слово.
Потемкин безуспешно возился с сапогом. Он тяжело дышал.
— А вот я тебе порубаю пальцы, чертов сын! — пригрозил рябой парень, хватаясь за саблю.
Сапоги с ног Николая Николаевича он стащил вместе с носками, и Потемкин, увидев свои голые, заросшие волосами ноги, почувствовал, что никакой надежды на спасение нет. Тогда он опустился на колени и стал молиться. Рябой парень не стал мешать. Он вынул из ножен шашку. Пробуя руку, он ловким взмахом сабли срубал тонкие ветки кустарника. Николай Николаевич слышал свист обнаженного клинка и торопливо шептал единственную молитву, уцелевшую в памяти:
— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй мя!
Рябой парень уже хотел было замахнуться, чтобы отсечь голову Потемкину, но в эту минуту на бугорок, словно из-под земли, вылетел всадник.
— Не рубай дохтура! — завопил он, осаживая взмыленного коня. — Жидовская гадюка Грицка поранила. Нехай пулю раньше вытащит.
Смерть предоставляла неожиданную отсрочку.
— Вставай! — приказал рябой, вкладывая шашку в ножны.
Николай Николаевич, все еще плохо соображая, что произошло, быстро вскочил.
— Шагай за конем!
Потемкин никогда не ходил босиком. Острая колючая трава больно колола изнеженные ступни ног. Но, не обращая внимания на боль, он бежал вприпрыжку за лошадью, стараясь не оглядываться.
Раненый Грицко лежал на траве, окруженный товарищами, и стонал от боли. Пуля угодила ему в грудь а застряла в легких. Так определил ранение Николай Николаевич, не найдя выходного отверстия в спине.
— Ну, помогите, господин дохтур! Не помирать же человеку! У него жинка есть и детишки… Господин дохтур!
— Я смогу-оказать только первую помощь. Рана серьезная, тут нужны хирургические инструменты.
Подражая настоящему врачу, Потемкин старался говорить и, держаться солидно. У него крепла надежда на благополучный исход: если сразу не укокошили, теперь, бог даст, не убьют.
— Дайте бинт! Или полотенце! Тряпку, наконец, чистую, черт побери! — закричал Николай Николаевич властным тоном. — Живо!
— Зараз! — в ответ ему крикнул Петро. И действительно через минуту притащил неведомо откуда длинное, расшитое петухами украинское полотенце.
Потемкину никогда не приходилось перевязывать раненых. Грицко застонал еще сильнее, когда ему стали пеленать простреленную грудь. Неизвестно откуда появилась тачанка, полная душистою сена, и Николай, Николаевич стал командовать, как лучше положить раненого. Приказы его исполнялись с молниеносной быстротой. Особенно старался Петро, подобострастно заглядывавший в глаза.
— Господин дохтур, вы сюда садитесь! — лебезил он. — Вот так вам удобно будет. Протяните ножки! Он, а где ж сапожки ваши?
— Сняли.
— Не беспокойтесь, найдем. Никуда не денутся!
Петро ударил по коням, и тачанка, подпрыгивая на кочках, загромыхала вдоль железнодорожного пути. Раненый Грицко потерял сознание.
Только теперь, в пути, Николай Николаевич обнаружил отсутствие Олега и своего багажа. Мешок с пряничными лепешками остался на полке. Потемкин был нищ и бос, но душа его ликовала. Он ощупывал свои руки, голову, колени, лицо, радостно повторял про себя: «Жив! Жив!»
Вспоминая перевязку раненого, Николай Николаевич внутренне улыбнулся. Как он властно крикнул! И как затрепетали бандиты! Вот когда сказалась его высокая порода и проявилась княжеская кровь!
— Скоро приедем? — крикнул Потемкин Петру, стараясь перекричать грохот колес.
— Зараз!
Тачанка летела, словно небесная колесница, в облаках густой дорожной пыли. Временами Потемкин замечал на фоне светлеющего неба силуэты всадников, скакавших вдоль дороги. Где-то вблизи грохотали колеса невидимых тачанок. Бешеная скачка прекратилась, когда подъехали к большому селу.
— Обождите трошки! — Петро круто остановил лошадей возле закрытых ворот крайнего дома. — Я зараз!
Через минуту на улицу выбежала из калитки растрепанная беременная женщина и с плачем бросилась к тачанке.
— Ой, родненький ты мой! — заголосила она, обнимая ноги Грицка. — На кого же ты нас покинул!
Петро поспешно открыл ворота и, взяв вспотевших лошадей под уздцы, провел их во двор. Грицка внесли в хату и положили на кровать. Он уже не стонал. Потемкин долго прощупывал пульс раненого и никак не мог его найти.
— Тащите пулю, господин дохтур! — торопил Петро. — Скорей!
— Чем я ее выну! Пальцем? — рассердился Николай Николаевич. — Кухонным ножом? Надо достать хирургические инструменты! Понимаете, хирургические!
Дверь в хату неожиданно распахнулась, и на пороге появился усач, проверявший в вагоне документы. Он держал за ушки сапоги Николая Николаевича.
— Ну, как Грицко? Живой еще?
— Нужна операция! — не оборачиваясь, ответил Потемкин.
Раненый тяжело застонал, на губах его показалась розовая пена. А через минуту лицо его стало спокойным и восковым.
Усач посмотрел на образа, где за стеклом киота стояли венчальные свечи, и, сняв фуражку, перекрестился. Женщина заголосила, бросившись к кровати. Петро смахнул слезу.
«Все!» — обрадовался Николай Николаевич благополучной развязке и стал натягивать сапоги, принесенные усачом.
Грицка хоронили на другое утро очень торжественно, с попом и певчими. На кладбище его везли в зеленом гробу. За тачанкой, заменившей катафалк, обливаясь слезами, шла беременная жена с ребенком на руках и многочисленная родня. К похоронной процессии присоединился и Потемкин. Боевые товарищи погибшего ехали сзади верхами.
Во время похорон Николай Николаевич впервые услышал имя Катюши и узнал, что находится на территории «анархической республики», которой полновластно управляла атаманша. Новость эта его мало обрадовала. Он рассчитывал, что зеленые в селе — временные гости, что не сегодня-завтра они перекочуют на новое место и что он с помощью местных жителей сможет потихоньку выбраться к ближайшей железнодорожной станции. Но жители называли себя катюшинцами и считались бойцами зеленого отряда. На помощь их рассчитывать было невозможно. Потемкин почувствовал себя пленником. Так на него и смотрели в «анархической республике». Сразу же после похорон высокий усач сказал ему:
