Александр Казанцев - Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом
По мере того, как кончались курсы в лагерях политической подготовки, а на работу в занятые области Восточное Министерство категорически никого не пускало, этих людей, в качестве пропагандистов, стали отправлять в сформированные из военнопленных батальоны. Несколько десятков человек наших новых друзей, привлеченных в организацию в Вустрау, а также и в других лагерях, и вполне подготовленных для работы, поехали туда в первую очередь.
Третья Сила находила все больше и больше своих проповедников, а значит и сторонников. И в занятых немцами областях (там эмигрантам запрещено было появляться) и в лагерях «остовцев» — насильно привезенных на работу в Германию русских людей, и в лагерях военнопленных, и в созданных немцами восточных батальонах, и в партизанских отрядах члены нашей организации вели тяжелую, полную ежеминутного риска работу по сбору антибольшевистских сил. Не всюду эта работа велась достаточно сдержанно и умело, и за это время организация теряла десятки людей арестованными, брошенными в концлагеря и тюрьмы и уничтоженными в гитлеровских застенках. Но это не останавливало остальных. После потери смыкались ряды, и работа велась дальше. Велась чаще всего в труднейших условиях, без связи с друзьями, без инструкций из центра, по собственному разумению и, прежде всего, применительно к обстоятельствам — каждым отдельным борцом. Только благодаря закалке и блестящей подготовке кадров для работы во вражеской среде, для революционной борьбы, за все это время не произошло ни одного непоправимого провала, — аресты носили всегда только местный характер, правда, принимая иногда размеры очень опасные. Наряду с арестом единиц и десятков, в Смоленске, Киеве, Орле, Минске и других городах, наши силы были серьезно подорваны арестом в Брянске. Друзья сообщали коротко: «Арестовано две тысячи человек. Наших среди них триста». Мы еще не знали тогда, что материалы на всю организацию в целом и на каждого ответственного работника персонально собираются в каких-то картотеках, что составляется досье, список грехов и преступлений, который потом, в самый решающий момент, и будет нам предъявлен.
Надо сказать, что работу по сбору антикоммунистических и антинемецких сил вели далеко не только члены нашей организации: мы были только небольшой составной частью многомиллионной массы, с разной степенью активности идущей к тем же целям. Многие тысячи безвестных героев, имена которых мы никогда не узнаем, погибли на этом же пути к России. Чаще всего это были одиночки — антибольшевики, принесшие ненависть к большевизму из Советского Союза, не сдавшиеся и не сломившиеся противники коммунистической власти.
Работа нашей организации облегчалась полулегальностью нашего положения. Немцы не препятствовали философской и идейной критике большевизма. Никто не мог этого делать так, как подготовленные кадры организации. От философских основ до декретов, регулирующих работу сельского хозяйства, от резолюций всех съездов коммунистической партии СССР до высказывания отдельных вождей по разным вопросам — члены организации знали всё это лучше любого советского пропагандиста. За критикой большевизма немцами ставилась точка. Дальше говорит ничего было нельзя. Даже намека на какую-нибудь положительную программу у них не било — всё должно было решиться по окончании войны. Но для пытливой мысли, как известно, преград еще не придумано. И наши люди после критики сталинизма непосредственно переходили к проповеди наших идей. Что они сразу же вызывали и укрепляли антинемецкие настроения, — это было само собой разумеющимся…
Глава VI
Перелом
Русский народ встретил Гитлера как своего освободителя, ни обман развеялся скоро. К концу 1941 года стало ясно многим, что германские полчища несли не освобождение, а новую кабалу. Вместо спадающего большевистского ярма немцы поторопились надеть новое. Для многих стало ясным, что Германия не союзник нашего: народа, а лютый враг — поработитель, что происходит не крестовый поход христианской культурной Европы против безбожного коммунизма, как твердила немецкая пропаганда, а разбойничий налет за наживой и рабами, что в руках Гитлера не меч освобождения, как всем хотелось видеть, а топор мясника.
Народ дорого заплатил за эту обманутую веру. Миллионы антикоммунистов, перешедших на эту сторону, чтобы включиться в борьбу против коммунизма, немцы сгноили в лагерях и заморили голодом с такой же жестокостью, как это делали большевики со своими врагами. Три с половиной миллиона человек в течение только зимы 1941-42 годов были убиты тифом и голодом только в лагерях военнопленных, т. е. три с половиной миллиона служащих Красной Армии, не поднявших оружия на защиту советского строя.
Народ понял обман Гитлера. Друзья, пробравшиеся в Берлин с докладом о положении в занятых областях, в один голос утверждали одно и то же: психологический перелом в народе произошел, на смену радости и благодарности к освободителям в народной душе поднимается сначала горькое разочарование, а потом и гнев.
Один из прибывших рассказывает такой случай:
В какое-то село, только что оставленное частями Красной Армии, вошли немцы. Солдаты рыщут по дворам, бьют птицу и домашнюю скотину, спрятанную от убежавших особотдельцев, выворачивают прямо на дворах сундуки со скудным крестьянским добром.
В одном дворе унтер-офицер нашел старика-крестьянина. Вытащил его за бороду на середину двора и требует масла и сала. Крестьянин говорит, что у него нет. Тогда немец, понимающий немного по-русски, замахивается и грозит ударить. Крестьянин, побледнев как мел, говорит:
— Бей!
Немец бьет. Старик падает на колени, с трудом поднимается на ноги и, вытирая кровь с разбитого лица, говорит так же коротко:
— Бей еще!
Немец бьет опять. Старик поднимается и опять твердит всё то же:
— Бей еще!
В тяжелых унтер-офицерских мозгах зашевелилась какая-то мысль. Немец спрашивает:
— Штой такой? Почему? Зачем бей? За что?
— За то, что я вас ждал, — отвечает крестьянин, выплевывая кровавую слюну.
Не знаю, выдуман ли этот случай или действительно имел место, но он, как нельзя лучше, характеризует отношения между народом и пришедшим завоевателем.
О происшедшем в народе душевном переломе мы узнали и по тому, что с фронта, вместе с ликующим «гром победы раздавайся», стали доноситься и другие мелодии — об ожесточенном сопротивлении, о жгучей ненависти к завоевателю. В плен уже не сдавались, как два месяца назад, целые дивизии, корпуса и армии, число одиночных перебежчиков сократилось в несколько десятков раз. Роль советского народа в войне была окончена. На смену выходил русский народ.
Приезжающие с фронта в отпуск солдаты и офицеры (многие из них хорошо говорят по-русски) рассказывают потихоньку в семьях, своим знакомым и друзьям о невиданном, небывалом во время этой войны сопротивлении русских. О том же самом говорят переводчики из русских эмигрантов, которых к концу 1941 года вернули в Германию.
В знакомой русской семье я встретился с одним из них, только что вернувшимся с фронта. Друзья предупредили, что за несколько месяцев он постарел на десять лет — вернулся нервнобольным, — и что рассказывает о пережитом очень неохотно. Он действительно почти не участвовал в общем разговоре и только потом, когда разошлись гости и кроме хозяев и меня не осталось ни одного человека, разговорился. О причинах своего возвращения рассказал скупо и коротко.
— В небольшом городке, на среднем участке фронта, немцы поймали группу молодежи, партизан. Они не были партизанами в полном смысле этого слова — жили в городе и, по-видимому, должны были быть только связью между той стороной и партизанской группой. За месяц до этого их перевезли ночью на самолете и сбросили с парашютами. С ними была маленькая отправная радиостанция… Меня как переводчика вызвали для допроса. Отказаться я не имел права, хотя был при воинской части и к комендатуре никакого отношения не имел: это было бы равносильно самоубийству. Не отказался еще по одной причине: думал, что, может быть, как-нибудь смогу им помочь, знаете ведь, от переводчика много зависит… Допроса, собственно, никакого не было, потому что ни один из обвиняемых не проронил ни слова. Только последний, кажется, самый молодой, ему едва ли было больше семнадцати, на повторное требование офицера назвать свое имя, глядя ему прямо в глаза, спокойно, даже как-то лениво сказал: «мне противно с вами разговаривать»… Приговор был коротким — расстрелять всех четырех… На следующий день их вывели во двор комендатуры. Молодой офицер, недавно переведенный откуда-то из Голландии, страшно нервничал. Перед тем, как дать последнюю команду, он просил меня перевести несколько слов о том, что по немецким законам каждый из них может выразить свое последнее желание, и спросить, не хочет ли кто-нибудь из них что-либо передать родителям или, еще не поздно, сказать что-нибудь в свое оправдание… Я им перевел. Мертвая, тишина… Вдруг одна из девушек спокойным звонким голосом говорит: «Кончайте эту комедию. Стреляйте. Нам холодно…» В ее глазах, обращенных к офицеру, было столько холодного презрения, что он отвернулся и подал сигнал… Вернувшись домой, он написал письмо родителям и застрелился.
