Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
Каждый из наших бойцов не единожды встречал на своём жизненном пути тех, чьи судьбы были растоптаны в Чечне, а кое-кто и сам прошёл через горнило испытаний жизнью в этой республике, и объяснять казакам цели войны представлялось бессмысленным — мы сформулировали их ещё задолго до момента ввода войск.
Этим, пожалуй, и объясняется то, что ни разу казакам (в отличие от военнослужащих других частей и подразделений Объединённой группировки) чеченцы не кричали в лицо: «Убирайтесь домой, это наша земля!»
Наверно, знали, что в вопросе о принадлежности кому-либо земли на этой территории у казаков есть старинное право, не только моральное, но и имущественное, на то, чтобы заявить нынешним хозяевам о своих законных претензиях.
Часто приходилось слышать от отслуживших в Чечне солдат и офицеров и о том, что повсеместным явлением было ничем неприкрытое выражение ненависти и презрения от, так называемого, мирного населения к тем, кто проезжал на броне или в машине через чеченские селения. И, как правило, это своё презрение местные жители, особенно молодёжь, выражали заморским символом — жестом с оттопыренным средним пальцем.
На моей памяти такой случай был только один раз — на марше от Ачхой-Мартана к Шали. Проезжая один из аулов, уже на выезде из него, нашу колонну встречала угрюмого вида молодёжь в количестве не менее ста человек, сгруппировавшаяся на прилегающей к дороге полянке. Из них большинство сидели на корточках, и, казалось, нехотя переговаривались друг с другом, провожая машины нашей колонны отнюдь недружелюбными взглядами. На прощание один из молодых чеченцев показал нам вслед жест, о котором я писал выше, но уже через мгновение толпы не стало — кто-то лежал на земле, кто-то прятался в кювете. Серёжка Николаев — пулемётчик РПК, мгновенно покрасневший, стиснув зубы, дал длинную очередь поверх голов.
— Привыкли, суки, над «федералами» издеваться. Здесь вам хрен пройдёт…
Дудаевская пропаганда постаралась оповестить всю Чечню о присутствии на этой территории казачьего батальона. Ещё под Грозным мы слушали по приёмнику: «Сгустились чёрные тучи… Со Ставрополья были собраны алкоголики и наркоманы, из которых создали так называемый казачий батальон… Завгаев заплатил им по десять миллионов… В плен не сдаются и никого не берут…».
Казаки возмущались, а некоторые, переводя на шутку, говорили:
— А где же наши деньги? Дудаев нам для правдоподобности хоть бы подкинул эти «по десять миллионов».
Радио сыграло и не только роль «чёрной» рекламы, но и, самое главное, предупредило боевиков о нашем присутствии. Тем более что это имело последствия — во время боевых операций противник бился до последнего, и если ситуация складывалась не в его пользу, уходил на соседние участки, где сдавался в плен другим подразделениям. Нам с удивлением об этом говорили ещё в Грозном десантники, перед которыми подняли руки те, кто до этого бился с казаками. Боевики пояснили десантникам, что сдались в плен именно им, потому что боялись мести казаков.
Всё было понятно и прогнозируемо в наших отношениях. Не испытывая друг к другу любви, казаки и чеченцы готовы были мстить за все те, накопившиеся за столетия, обиды, которые передавались из поколения в поколение и были подкреплены кровавым ужасом отношения к русскому населению в новое время.
Теоретически, данная формула взаимоотношений не должна была давать сбоев, но война — коварная штука, где перемешивается добро и зло, где неожиданно своими становятся чужие, а те, кто должны стоять плечом к плечу с тобой, оказываются на одной планке с врагами.
Что может быть нелепее ситуации, когда ты направляешь на своего брата по оружию «ствол»? Хорошо, если это случается просто по «запарке», как в истории с бойцами нашего взвода и ОМОНовцами в станице Червлёной 25 февраля 1996 года.
В тот день весь Ермоловский батальон, выдвинувшийся утром из Прохладного, пройдя мимо Червлёной уже к вечеру, остановился за станицей в поле. Нас же пригласили в гости местные казаки, с которыми мы выпили терского сухого вина — чихиря, и станичники уговорили нас переночевать в центре, в здании клуба.
Распределяем на всю ночь попеременно по два человека в караул — хоть и ночуем в станице, но это уже территория Чечни…
Попадаю в одну смену с Борей Гресовым — командиром второго отделения. Наше время — с десяти до двенадцати.
На площади — одинокий фонарь, БТР загнали в тень ближе к боковому входу в здание. Наблюдаем за прилегающими к клубу улицами, посматриваем за дверью, чтобы никто не смог туда минуя нас пройти. Сидим за БТРом молча, время тянется медленно…
Когда до нашей смены оставалось уже немного времени, и мы, разминая ноги, готовы были отправиться на отдых, на площади появились люди в камуфляже и, заметив нас, один из них крикнул:
— Стоять! Оружие на землю! Руки за голову!
Мы спрятались за броню, и Боря в ответ зло усмехнулся:
— Ага, разбежались… Стойте сами, не двигайтесь, вы у меня на прицеле…
И, обернувшись ко мне, он добавил:
— Буди казаков…
Приказ неизвестного человека и вправду был комичен — вооружённая группа в камуфляже стояла под фонарём на освещённом месте, мы же находились в тени и под прикрытием брони БТРа.
Бегу по лестнице на второй этаж, врываюсь в комнату, где спят бойцы.
— Тревога!..
Казаки спросонья ничего не поймут, но ПК выставили в окошко сразу же. Быстро объясняю суть происходящего и скатываюсь вниз по лестнице на помощь оставшемуся в одиночестве Гресову. В дверях буквально сталкиваюсь с неизвестным мне бойцом, державшим автомат на изготовку. В голове лихорадочно работает мысль: пока Боря держал группу под прицелом, неизвестный прокрался в темноте за клубом.
Какое-то мгновение мы стоим, в напряжении уставившись «стволами» друг в друга. Я понимаю, что должен в случае какого-либо движения со стороны противника успеть первым нажать курок, и смотрю на руки незнакомца. И тут я понимаю, что у меня, в отличие от него, значительное преимущество — патрон в патроннике и снят предохранитель, в то время как его автомат не готов к стрельбе.
— Мужик, убери «ствол», — говорит незнакомец, но я с упорством молчу, уткнувшись автоматом ему в грудь. Палец на курке от напряжения дрожит, кровь стучит в висках, и я с отчаянием осознаю, что в любое мгновение готов открыть огонь.
Противник косится, в свою очередь, на мои руки, и, увидев снятый флажок предохранителя, понимает всю незавидность своего положения — он просто никак не успеет меня опередить.
Я отдаю должное этому противнику. Он закинул на плечо автомат, повернулся и пошёл тем же путём, каким пришёл сюда, не боясь, что я всажу ему пулю в спину…
Через какое-то время мы разобрались в ситуации — на нас вышли бойцы ОМОНа одного из городов средней полосы России. Сначала мы ругались, затем, когда пыл спал, объяснились, и довольно мирно разошлись.
Вспоминая об этом недоразумении, я благодарю Бога за то, что Он не дал нам в той ситуации пролить кровь, поневоле стать врагами. Тогда я впервые понял, что в войне нет предельной ясности того, где проходит грань между справедливостью и несправедливостью, между жизнью и смертью, между своими и чужими.
Мы попадали под собственный миномётный обстрел при штурме Орехово 29 марта, но это было понятной для нас ситуацией боя, в которой сложно определить, где же в данном случае находятся свои, а где — чужие.
Более нелепая ситуация произошла через несколько дней после взятия села.
Весеннее солнце висело над «умиротворённым» Орехово, которое казаки занимали полностью, и в котором давно не осталось ни одного боевика. Каждый из наших бойцов занимался собственным делом — кто-то спал после ночной службы, кто-то нёс дежурство на позициях, кто-то готовил еду или же совершал какие-то хозяйственные работы.
В небе застрекотали три вертолёта, и мы вышли посмотреть на них, нисколько не таясь. Стоим вместе с Олегом Кейбаловым, греемся на солнышке, курим.
Вертушки делают залп по предгорьям, поднимаются выше, делают ещё один заход.
Появляется какая-то гордость за то, что мы не одни в этих местах, что вместе с нами осуществляют общую задачу и вертолётчики, и артиллеристы, и другие силы федеральной группировки, а значит, казакам будет проще тянуть здесь службу, и боевики не смогут беспрепятственно подойти к нам.
Неожиданно для нас, один из вертолётов, заходя от предгорий на Орехово, делает ракетный залп по окраине селения туда, где стоит наша рота. Мы с Кейбаловым упали, уткнувшись лицом в землю. Ошарашенные, прячемся в развалинах дома.
Вертолёты уходят на базу…
В соседнем дворе два казака, сидевшие у костра за кружкой чая, получили осколочные ранения…
Ситуация, сложившаяся на следующий день, ещё более обозлила ермоловцев.
По улице, параллельной нашей, на полной скорости, промчались два БТРа с неизвестными нам бойцами, которые вели практически непрерывный огонь во все стороны, в том числе, и в нашем направлении. Достигнув конца улицы, БТРы, не сбавляя скорости, развернулись и помчались обратно.