Марио Ригони Стерн - Сержант в снегах
Слева отряд саперов шел в атаку на противотанковое орудие, обстреливавшее нас. Закидав орудийный расчет гранатами, саперы захватили орудие. Эти саперы сражались так, как сражаются люди, впервые вступившие в бой. Может, и впрямь для них этот бой был первым. В сравнении с ними я чувствовал себя ветераном.
В конце концов мы пробились к железнодорожной насыпи, за которой были русские. Вместе со взводом я продвинулся к центру. И тут увидел сержанта Минелли из взвода Мошиони. Из нескольких ранок на голове и на руках у него сочилась кровь. Но что куда хуже — осколком противотанкового снаряда ему перебило обе ноги. Он жалобно стонал и плакал:
— Смерть моя пришла, смерть моя пришла!
Я как мог постарался его утешить:
— Да у тебя пустяковые раны. Крепись, Минелли. Сзади идут санитары, они тебя подберут.
Я лгал: один черт знает, куда подевались санитары. Может, стоят на холме и ждут, чем все кончится. Но Минелли мне поверил. Он попрощался со мной и даже улыбнулся сквозь слезы. Я и рад был бы побыть еще с ним, да не мог — мои солдаты ждали на насыпи, а Антонелли громко звал меня. Минелли снова застонал:
— Бедный мой сынок, мой сынок. — И опять заплакал.
С края насыпи мы открыли ружейный огонь. Мошиони схватил ручной пулемет и тоже повел огонь по русским. Взглянув вниз, я увидел на снегу множество черных пятен. Но я знал: кое-кто в моей роте, чтобы не идти в атаку, притворился убитым. А нам предстояло выйти из укрытия. Мы примкнули штыки. Капитан проверил свой русский автомат, потом посмотрел на меня и сказал:
— Держись, земляк, этот бой — последний, — И стал отдавать приказы: — Ты, Ригони, пойдешь со своими людьми по этой дороге. А ты, — обратился он к Мошиони, — вначале пойдешь вместе с Ригони, а потом вон у той избы повернешь направо. Пендоли со своим взводом и Артико со вторым и третьим взводами пойдут со мной. Двинулись.
Мы побежали через железную дорогу, русские встретили нас автоматными очередями, но мы уже скатились по насыпи вниз. Моему взводу русские оказали слабое сопротивление, капитану с его двумя взводами пришлось тяжелее. Справа от себя я увидел русских солдат в белых маскхалатах, но никаких особых мер не принял, продолжил атаку. Наконец-то заговорила наша артиллерия, и я увидел, как русские отходят через главную площадь.
В одной из первых изб я оставил раненых. Попросил русскую женщину присмотреть за ними. В помощь ей я оставил Дотти из отделения Морески. Вместе с Антонелли, который нес станковый пулемет, я вошел в другую избу. Там я облюбовал позиции для пулемета. Один из солдат моего взвода шел за нами и нес ящик с патронами. Прикладом винтовки выбил окно и подтащил к нему стол с вышитой скатертью. На стол мы поставили пулемет и повели огонь через проем окна. Русские были от нас метрах в ста и стояли к нам спиной. Наш огонь застал их врасплох, но нам приходилось беречь патроны. Ребятишки в избе, едва мы открыли стрельбу, с плачем вцепились в материнскую юбку А сама женщина сохраняла полное спокойствие. Стояла и молча смотрела на нас. Во время короткой передышки я вдруг увидел, что из-под кровати торчат сапоги. Я поднял одеяло и заставил вылезти прятавшегося там человека. Это был высокий, худой старик, он испуганно оглядывался вокруг. Антонелли засмеялся и прогнал его в угол к женщине и детишкам.
Потом мы дали очередь по группе русских, которые тащили противотанковое орудие, но у нас оставалось всего три обоймы. Мы покинули избу и встретили Менеголо, который нес нам ящик с патронами. Меня взбесило, что Морески с остальными ящиками так и не появился. Антонелли и Менеголо установили пулемет за углом избы. Я прошел чуть вперед и показал им, в каком направлении вести огонь. Сам я через щели в изгороди повел стрельбу из карабина. Мы по-прежнему были позади русских солдат и создавали им немало трудностей в обороне. Меня не покидала надежда, что колонна тем временем спустится с холма, на котором мы ее оставили. Немного спустя русским удалось засечь нас, и вот уже противотанковый снаряд снес угол избы, прямо над головой Антонелли. Я крикнул ему:
— Надо сменить позицию!
Но Антонелли отозвался:
— Я поймал их в прицел. — И выпустил еще одну очередь.
Лейтенант Данда вместе с несколькими солдатами, кажется пятьдесят четвертой роты, попытался перебежать через дорогу и присоединиться к нам. Но из соседнего дома раздались два выстрела, и лейтенанта ранило в руку. Наша артиллерия давно уже молчала. У артиллеристов было мало снарядов, и они их уже все наверняка израсходовали. Но почему не спускаются главные силы колонны? Чего они ждут? В одиночку мы продолжать атаку не в состоянии, а ведь мы уже прорвались к центру Николаевки. Колонна могла бы спуститься под прикрытием нашего огня. А вокруг царила пугающая тишина. Мы ничего не знали даже о взводах, которые пошли в атаку вместе с нами.
Вместе с людьми лейтенанта Данда нас было человек двадцать. Что мы одни могли предпринять? К тому же у нас почти не оставалось боеприпасов. Связь с капитаном была потеряна. Приказов мы не получали. Как ни странно, я чувствовал голод — солнце уже клонилось к закату. Я пошел вдоль изгороди, и вдруг рядом просвистела пуля. Русские непрерывно вели за нами наблюдение. Я подбежал к одной из изб, постучался, вошел.
В избе — русские солдаты. Пленные? Нет. Они вооружены. На шапках у них красные звезды! А у меня в руке карабин. Остолбенело смотрю на них. Они сидят за столом и хлебают деревянными ложками суп из одной большой миски. А сейчас смотрят на меня, и ложки застыли в воздухе.
— Мне хочется ести, — говорю я.
В комнате сидят и женщины. Одна из них берет тарелку, половником из общей миски наливает в нее молочный суп с пшеном и протягивает мне. Я делаю шаг вперед, закидываю карабин за плечи и начинаю есть. Время остановилось. Русские солдаты смотрят на меня. Женщины тоже смотрят на меня. И дети смотрят на меня. Все молчат. Слышно лишь позвякивание ложки в моей тарелке.
— Спасиба, — говорю я, кончив есть. Женщина берет пустую тарелку из моих рук.
— Пожалуйста, — просто отвечает она.
Солдаты, не двигаясь, смотрят, как я направляюсь к выходу. В сенях стоят несколько ульев. Женщина, которая угостила меня супом, идет за мной следом, чтобы открыть мне дверь. Я жестами прошу ее дать мне меду для моих товарищей. Женщина дает мне рамку, и я выхожу за порог.
Вот так все было. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, не вижу в случившемся ничего странного. Наоборот, мне это кажется естественным, ведь изначально отношения между людьми и были такими естественными. После первой мгновенной растерянности все мои действия были непроизвольными, я не испытывал никакого страха и ни малейшего желания защищаться или нападать. Все было очень просто. И русские чувствовали то же самое — я это знал. В этой избе между мной, русскими солдатами, женщинами и детьми возникло понимание, которое было чем-то большим, чем перемирие. И это было не просто уважение к силе другого, какое испытывают звери в лесу. На этот раз вышло так, что люди сумели остаться людьми. Кто знает, где теперь эти солдаты, женщины и дети? Хочу надеяться, что война всех их пощадила. И пока мы живы, никто из нас не забудет, как мы себя тогда повели. Особенно дети. Если это случилось однажды, значит, может и повториться. Я хочу сказать, что это может повториться с бесчисленным множеством людей и стать привычкой, образом жизни.
Вернувшись к товарищам, я повесил рамку с сотами на ветку, и мы все их съели, каждый по кусочку. Я огляделся вокруг, словно внезапно пробудившись от грез. Солнце исчезало за горизонтом. Я проверил пулемет и две оставшиеся обоймы. И тут на пустынных улицах показалась группа вооруженных людей. Они были в белых маскировочных халатах и шли по улице спокойно, уверенно. Наши? Немцы? Русские? Они остановились в нескольких метрах от нас. Видимо, заколебались. Потом мы услышали русскую речь. Я приказал своим следовать за мной и побежал между избами и огородами. Антонелли и Менеголо бежали следом, неся пулемет. Остановились перевести дух. Все смотрели на меня в растерянности, словно ждали, что я сотворю чудо. А я понимал, что положение наше отчаянное. Но сдаваться мы не собирались. У одного из альпийских стрелков, не помню уж какой роты, оказался ручной пулемет, но без патронов. Тут другой солдат подошел ко мне и сказал:
— У меня осталось патронов сто.
Встав за изгородь, я выпустил две обоймы по группе русских солдат, потом передал ручной пулемет одному из альпийцев.
— Веди огонь ты, — сказал я ему.
Он открыл огонь из-за частокола, но тут же со стоном упал к моим ногам — пуля угодила ему в голову. Снова я сам стал стрелять из ручного пулемета. Но кончились патроны. У Антонелли тоже иссякли боеприпасы, и он стал поспешно разбирать пулемет и закапывать части в снег. Наша рота лишилась последнего станкового.
