Евгений Жидилов - Мы отстаивали Севастополь
Навстречу нам показались два бойца. Один, здоровый, поддерживает другого, обняв его. Тот бледный как полотно потихоньку стонет, из его правого бедра сочится кровь.
— Какого батальона? — спрашиваю бойцов.
— Четвертого, — отвечает здоровый. — Бьет, сволочь, по нашему батальону что есть силы... Вы поаккуратней, тут вот будет открытое место, он простреливает его.
— Побейте их, гадов, и за меня, — просит раненый.
— Ладно, идите скорее, — торопит их связной. Немного спустя он говорит:
— Здесь надо переползать, товарищ полковник. Метров тридцать ползем по открытой местности, кругом свистят пули, взрыхливают около нас землю.
Командный пункт капитана Гегешидзе размещен в лесу. Значительная часть деревьев срезана минами и снарядами, торчат обезображенные стволы, валяются сломанные ветки. Свежие воронки подернуты сероватым пеплом. Связной прикладывает почерневшую ладонь к свежей земле, говорит:
— Горячая, только что разорвалась.
На командном пункте батальона застаю одного начальника штаба старшего лейтенанта Матвиенко. Он кричит в телефонную трубку:
— Правее высокого дерева — пулеметная точка, туда надо вести огонь, а вы стреляете левее дерева. Что же вы делаете?!
Увидев меня, Матвиенко кладет трубку и докладывает:
— Капитан Гегешидзе в одиннадцатой роте. Там много побито наших, убит старший политрук Лешаков, [100] военком батальона. Немцы здорово навалились на наш участок. После огневого налета немецкая пехота поднялась и пошла в атаку на центр высоты, как раз против одиннадцатой роты. Комбат Гегешидзе и военком Лешаков бросились туда и лично руководили контратакой. Лешаков в этой схватке и был убит. Атаку отбили, но заметно, что немцы опять концентрируют силы против нас. Пользуясь тем, что бой стих, Гегешидзе распорядился дать бойцам завтрак. В окопы доставлен горячий чай и белый хлеб. Я сижу в окопе и прислушиваюсь к разговорам.
— Смотри внимательно, Вася, в случае чего отстреливайся, а мы похарчим, — наказывают товарищи снайперу десятой роты Василию Самойлову, который сейчас дежурит за все отделение. Самойлов внимательно смотрит вперед. Винтовка лежит на бруствере заряженная. Снайпер поводит глазами вправо и влево, но не шевелит головой, чтобы не заметили немцы.
Бойцы отделения, кто стоя, кто сидя на цинковых ящиках из-под патронов, а кто просто присев на корточки, с жадностью пьют чай и разговаривают. Только один из них сидит молча и не прикасается к еде.
— Слушай-ка, дружок, что это ты задумался и чай не пьешь?.. — спрашивает кто-то из краснофлотцев.
— Да так, не хочется.
— Загоревал о своем товарище, — догадывается пожилой боец, который привел меня. — Что ж поделаешь, друг? Отвоевался он, товарищ твой, а нам еще драться придется, силы надо восстанавливать. Вон сколько ее там, фашистской сволочи. Надо выстоять и за дружка твоего отомстить, а не поешь, и сил не хватит.
Над окопами просвистели пули, щелкнулись о камни.
— Что там, Вася, кто балуется?
— Провокацией занимаются, хотят, видно, вас поднять, — отвечает снайпер.
Вслед за пулями пролетела мина и шлепнулась за окопом. Все инстинктивно пригнулись. Мина разорвалась, и комья земли летят в окоп.
— Вот вам бутерброды к чаю... — шутит кто-то.
В стороне, на участке двенадцатой роты, разорвалась следующая мина.
— Пристреливает, проклятый, ожидай налета.
Снайпер прицелился и выстрелил. [101]
— По кому ты? — спросил отделенный.
— Перебежку делают по одному слева направо, — не поворачивая головы, отвечает матрос.
Командир отделения быстро вскакивает и берется за свою винтовку. Оружие у всех лежит наготове на бруствере.
— Заканчивайте чай, будет скоро работа, — всматриваясь в сторону противника, распоряжается командир отделения.
— После чая и закурить бы не мешало, — мечтательно произносит один из бойцов.
— Не сметь курить! — строго предупреждает отделенный. — Дым сейчас будет виден, а фашисты так и ждут какого-либо признака, чтобы определить наше расположение.
В окопы взвода приходит политрук роты Шурпенков:
— Успели позавтракать?
— Да, малость подзакусили. Теперь бы и пообедать можно, — шутливо отвечают ему.
— Эх, на корабле сейчас борщ едят из свежей капусты, с красными помидорами, макароны по-флотски, компот!.. — продолжает все тот же боец.
— Не дразни, — с досадой говорит ближайший краснофлотец.
— На кораблях теперь тоже не всегда пообедаешь, — вступает в разговор Шурпенков, — вон стервятники все время над кораблями кружат.
Политрук внимательно вглядывается в лица бойцов:
— Коммунисты здесь есть?
— Мы теперь здесь все коммунисты, — отвечает чей-то твердый голос. — Сегодня решили: все подадим заявления о приеме в партию. Так что просим считать, что в бой мы идем коммунистами.
— А можно это? — робко спросил кто-то, по-видимому из молодых.
— Безусловно можно, — отвечает политрук. — Правильно подсказало вам сердце, товарищи. Вы сейчас ближе к партии, чем когда бы то ни было, своими делами доказываете беззаветную преданность ей.
Василий Самойлов достает из нагрудного кармана пачку листков бумаги:
— Вот наши заявления, товарищ политрук. И можете быть уверены, драться мы будем, как коммунисты. [102]
Шурпенков бережно прячет заявления бойцов в планшетку.
Вокруг окопа рвутся мины. Бойцы бросаются к брустверу.
По окопу бежит молоденькая медсестра. Старшина Леонский протягивает руку, чтобы остановить ее:
— Постой минутку, ненаглядная наша сестричка.
— Пусти, не балуйся, там раненый... — девушка отводит его руку и скрывается за изгибом траншеи.
Застрочил вражеский пулемет, засвистели пули, зазвенела консервная банка, подвешенная на куст.
— Осторожней, ребята, по нас бьют.
Не успел это сказать отделенный, как послышался тяжелый стон и расслабленное тело бойца поползло вниз, на дно окопа.
— Тамара, Тамара, где Ты? Скорей сюда, — закричали краснофлотцы в сторону, куда только что убежала медсестра.
Запыхавшаяся Тамара склоняется над раненым. Его голубые глаза, всего лишь несколько минут назад озорно смотревшие на Тамару, сейчас безжизненно равнодушны. Осторожно вытерев сочившуюся изо рта кровь, медсестра перевязывает раненому голову.
— Леонский, Леонский, как же так? — огорчается пожилой краснофлотец.
— Милый мой, потерпи, — приговаривает Тамара. Раненого Леонского осторожно выносят ходом сообщения.
По всему фронту разрастается бой. Тяжелые минометы тявкают, как цепные псы. Это тявканье перемешивается с редкими громоподобными разрывами тяжелых снарядов и авиационных бомб. А непрерывная ружейно-пулеметная стрельба служит как бы фоном адского грохота. Кажется, что над всей планетой стоит этот страшный вой, свист, гул, лязг железа.
Волна за волной следуют атаки фашистов. Подавать команды невозможно. Никто ничего не слышит. Только личный пример командира, коммуниста или просто передового бойца служит сигналом к действию.
Капитан Гегешидзе с одиннадцатой ротой вклинился в боевые порядки немецких войск и сейчас находится в полуокружении как раз в центре высоты 137,5.
Бой к исходу дня стих, но обе стороны настолько близко подошли друг к другу, что незначительное движение [103] вызывает ожесточенный огонь всех пехотных средств.
Всю ночь на 13 ноября наши батальоны пробыли в напряженном ожидании новых атак. С рассветом фашисты попытались вновь прорвать линию фронта бригады и обойти левый фланг третьего батальона, но, встретив сильный пулеметный и гранатометный огонь, откатились назад и больше не наступали.
К полудню прибыло к нам пополнение — 190 бойцов из запасного полка. Их я направил в четвертый батальон, как понесший наибольшие потери.
14 и 15 ноября на Мекензиевых горах проходили редкие перестрелки и мелкие стычки.
Первый фашистский штурм Севастополя закончился. Противник не достиг своей цели.
Генерал Петров дал высокую оценку действиям нашей бригады и приказал 3-му морскому полку сменить ее, за исключением третьего батальона.
Пять дней мы стояли во втором эшелоне третьего сектора, а с 22 ноября по приказу командарма бригада передислоцировалась во второй сектор обороны, в район Максимовой дачи. Здесь нам предстояло доукомплектоваться, вооружиться, подготовиться к новым боям. [104]
Второй штурм
В резерве
Стоим в резерве командующего Приморской армией. Штаб разместился на Максимовой даче, в казармах одного из подразделений разведки флота; наши передовые части — на западном склоне Сапун-горы; тылы — по-прежнему в здании бывшего зенитного училища на Корабельной стороне.
