Петр Игнатов - Голубые солдаты
— Вэк! Вэк! Вэк![6]
Гитлеровцы отошли от него. Одни начали оправляться, другие полезли в кузов за ранцами с продуктами, третьи задымили сигаретами и расселись на траве. Двое направились по дороге в ту сторону, где лежали мы. Их облик запомнился мне на всю жизнь. Оба в мундирах темно-зеленого цвета, в коричневых сапогах с короткими, расширяющимися кверху голенищами. Распахнутые на груди куртки, рукава, засученные до локтей. У того и у другого автоматы, подвешенные ремнями на шею.
Ближе к краю дороги шагал белобрысый рослый детина лет тридцати. На его взмокший лоб из-под пилотки падали светлые кудри. Сросшиеся на переносице широкие брови, тяжёлый отвисший подбородок и близко посаженные друг к другу глаза придавали его лицу какое-то хищное, выражение. Правая рука его лежала на автомате, левая упиралась в бок. Дымя сигаретой, он с ухмылкой слушал своего дружка, как-то сонно поглядывал по сторонам. Второй солдат — невысокий, тощий, вертлявый — тараторил без умолку, гримасничал и усиленно жестикулировал сухими жилистыми руками. Черноволосый, смуглолицый, с тонкими черными усиками под длинным носом и быстрыми глазами, он чем-то напоминал хорька, выскочившего из норы порезвиться.
Мы лежали, плотно прижавшись к земле, не шевелясь, затаив дыхание и не спуская с них глаз. Наши автоматы были на взводе, под рукой у каждого по паре гранат.
Искоса поглядывая на друзей, я видел, какое напряжение испытывали они. Побледневший Колесов нервно покусывал губы, и на его скулах медленно шевелились желваки. Бодюков, уткнувшись подбородком в землю, узко сощурил глаза, дышал тяжело, прерывисто. Его взгляд то переносился к развилке дорог, то возвращался к немцам, приближавшимся к нам. Рязанов жевал стебелек травы и судорожно, рывками стискивал гранату, лежавшую у щеки.
Белобрысый остановился, посмотрел на лес, затем обернулся на восход, где искрилось поднимавшееся солнце, скользнул взглядом по верхушкам молоденьких берез, под которыми лежали мы, и сел на землю у придорожного куста, спиной к нам. Второй немец последовал его примеру.
— Шэн! — промолвил белобрысый, потянулся и хлопнул своего дружка по плечу: — Шпиль мир этвас![7]
Черноволосый извлек из нагрудного кармана губную гармошку, вытер ее ладонью и заиграл какой-то марш. Играл он мастерски, но каждый звук этого марша отзывался в моей душе каким-то леденящим эхом. «Кто знает, — подумал я, — не в последний ли раз пиликает этот солдат на своей гармошке и не последний ли раз приходится мне слушать музыку…». Разумеется, он, немец, был куда в более выгодном положении, чем мы. Он не знал, что сейчас смерть подкарауливает его сзади, а мы вот уже несколько минут смотрели смерти в глаза.
Задорно звучала мелодий марша.
А мы лежали, точно прикованные к земле, зарывшись в траву, и были вынуждены слушать болтовню и игру заклятых, ненавистных врагов. Каждая секунда казалась вечностью. Хотелось открыть огонь, ринуться очертя голову на врага, чтобы избавиться наконец от этой пытки…
С момента появления гитлеровцев у развилки дорог прошло уже полчаса. Каких чудовищных полчаса! Марши сменялись вальсами, вальсы — польками. Шофер возился с мотором. Солдаты ржали, резались в карты, слонялись вокруг грузовика, но, к нашему счастью, никто из них не составил компанию любителям музыки, сидевшим против нас.
Наконец снова заработал мотор. Клянусь, его тарахтение показалось мне лучшей мелодией из всех, слышанных мною до этого в жизни.
Солдаты засуетились.
— Генуг! Цайт цу фарэн![8] — гаркнул белобрысый, проворно вскочил на ноги и побежал к машине. Музыкант рванулся вслед за ним.
Бодюков крепко стиснул мою руку, лица Колесова и Рязанова просияли.
Гитлеровцы торопливо взбирались в кузов. Шофер опустил капот, вытер тряпкой руки и забрался в кабину.
— Как бы мотор опять не заглох! — промолвил с опаской Рязанов.
— Может, и впрямь отползти на всякий случай? — предложил Бодюков.
— Тише вы, черти! — зашипел на них Колесов.
Нет, на этот раз мотор не подвел ни немцев, ни нас. Грузовик развернулся, выехал на середину дороги и покатил к хутору. Мы наблюдали за ним до тех пор, пока он не скрылся за избами.
Прежде чем перебраться в лес, я все-таки решил произвести предварительную разведку. Минут двадцать Рязанов и Бодюков осматривали чащу вдоль просеки, но ничего подозрительного не заметили.
Бессонная, тревожная ночь и опасность, которую нам довелось пережить у развилки дорог, изрядно вымотали наши силы. Забравшись поглубже в лесные чащобы, мы наспех позавтракали и завалились спать.
Первым дежурил я. Веки слипались. Голова то и дело клонилась книзу, и, чтобы не заснуть, я курил одну папиросу за другой. Через два часа меня сменил Рязанов.
— Смотри, Вася, в оба, — сонно пробормотал я, подсунул под голову вещевой мешок и блаженно вытянулся на перепревших листьях…
Следующая ночь выдалась ветреная, облачная. Луна изредка выглядывала из-за туч, стремительно мчавшихся на запад. Вдали полыхали зарницы, пахло грозой. Но гроза так и не собралась.
Мы шли всю ночь по лесам и лугам, подальше от проселков, большаков, в обход селений. Короткие привалы, и снова в путь. По дорогам в сторону линии фронта двигались вражеские войска — моторизованная пехота, артиллерийские и танковые части, деревни и села кишели гитлеровцами. Сведения агентурной разведки о концентрации сил противника в этом районе полностью подтверждались.
Незадолго до рассвета мы вышли к реке, на которой располагался «наш» мост. Еще с час двигались вдоль берега. Уже занималась заря, когда мы, обогнув излучину реки, увидели впереди двухпролетный мост и железнодорожную насыпь, подступавшую к нему с обоих берегов. Вокруг лежала пересеченная местность: холмы, балки, овраги. За железнодорожной насыпью на левом берегу виднелся лес, на правом — раскинулось село с деревянной церквушкой. От села до насыпи было не менее полукилометра. Широкие приречные полосы с южной стороны насыпи, то есть там, где находились мы, на том и на другом берегу были в основном засеяны рожью, и только вблизи моста тянулись поля подсолнечника и кукурузы. Кое-где в нивы ржи вгрызались извилистые овраги, поросшие по краям терновником и дикой смородиной. В одном из таких оврагов и расположилась моя группа. Сквозь колючий густой кустарник нам хорошо были видны мост, подступы к нему и река на всем протяжении от излучины до моста.
Судя по лесам, еще не убранным с каменного промежуточного быка, мост был восстановлен совсем недавно. Левобережный пролет состоял из высоких клепаных металлических балок, видимо уцелевших после взрыва и извлеченных затем из воды немецкими саперами. Правобережный пролет был построен заново из деревянных балочных ферм.
Река очень напоминала мне Кубань: такая же мутная вода, такое же быстрое течение с бешеными водоворотами и хлопьями пены.
К мосту можно было бы пробраться вплавь, если бы не патрульный катер, довольно часто сновавший в районе переправы. Таким образом, вариант взрыва с воды сразу отпадал. Оставалось одно — действовать с суши, Но как? Чтобы решить этот вопрос, надо было прежде всего изучить систему охраны моста: где находится караульное помещение, каково число часовых, как часто происходит смена постов и где стоят эти посты. Не располагая такими сведениями, невозможно разрабатывать план операции…
День прошел спокойно. До вечера через мост проследовало шестнадцать поездов: одиннадцать на восток, к фронту, пять на запад. В третьем часу дня над рекой на большой высоте пролетела эскадрилья наших бомбардировщиков под прикрытием девяти истребителей. За насыпью захлопали зенитки. Крупнокалиберные били из лесу, легкие, автоматические, — со стороны села. Черные комья разрывов впивались в лазурный небосвод очень близко от краснозвездных самолетов, которые, не нарушив строя, проплыли на юго-запад. Вблизи нас нигде не было ни одной зенитной батареи. Очевидно, нивы низкорослой, отливавшей золотом ржи не устраивали немецких зенитчиков в смысле маскировки. Нам это обстоятельство было, разумеется, на руку и в значительной мере гарантировало нас от возможности случайно попасться на глаза гитлеровцам. Катера мы не опасались днем: он не подходил к берегам. Немцы ограничивались обзором береговых полос в бинокли и уж, конечно, не могли заметить нас, притаившихся в поросшем бурьяном овраге.
Наконец наступили долгожданные сумерки. Разрозненные тучки, весь день бродившие по небу, снова начали собираться в огромные стада и, гонимые ночным ветром, понеслись с севера на юг, заволакивая плотной пеленой звездную россыпь и все ярче сиявший лунный лик…
Пора приступать к исчерпывающей разведке одновременно на обоих берегах. Колесова и Рязанова оставляю на правом берегу, сам вместе с Бодюковым отправляюсь вплавь на противоположную сторону реки. Над мостом время от времени вспыхивает свет ракет. Выжидаю, пока патрульный катер пройдет вниз по течению. Теперь, ночью, он представляет для нас большую опасность, так как на его носу установлен легкий прожектор, шарящий ярким лучом по воде. Плывем налегке — без автоматов, в одних трусах, взяв с собой лишь пистолеты, ножи и по паре гранат. На руке у меня водонепроницаемые часы. Вода приятная, прохладная, какой она обычно бывает по ночам в середине лета. Я плаваю хорошо с детства. Не раз с ватагой мальчишек приходилось мне на спор переплывать без передышки бурную Кубань туда и обратно в районе краснодарских кожевенных заводов, где особенно много грозных водоворотов. За Бодюкова тоже можно не волноваться, плавает он не хуже меня. Когда взвиваются ракеты, мы скрываемся под водой, затем снова плывем то саженками, то брассом, рядом друг с другом, быстро, как на состязаниях.
