Андрей Семёнов - Пятая рота
Нет! Плохо я думал о Вострикове! Глупый и никчемный дух, я преждевременно и необоснованно винил его во всех своих несчастьях. В том, что устал, в том, что весь грязный с головы до пяток, в том, что мне еще восемнадцать месяцев тарабанить до дембеля.
А Востриков, красавец, пока мы играли в войну, послал один «Урал» в полк и приказал привезти из столовой горячую пищу.
Война — войной, а обед по расписанию!
В трех тридцатишестилитровых термосах плескался горячий борщ, прела сечка, перемешанная с тушёнкой, и пузырился яблоками и черносливом компот. Да что так не служить?! Обед тебе привозят прямо в «поле»! В одном мешке, сброшенном прямо на землю, лежал белый и пушистый хлеб, в другом — стопка синих гетинаксовых тарелок — шестьдесят штук: на нас, на офицеров и на водителей. Для первого, второго и третьего был только один черпак. Но это уже не проблема. Проблема в другом: не было ложек. Ложки были у старослужащих и дальновидных водил «Уралов», которые из уважения уступили их офицерам, да еще у четверых уроженцев Средней Азии. Вот умны-то! Наверное, и ночью не расставались со своими столовыми приборами. Остальным пришлось есть, по-собачьи схлёбывая борщ через край тарелки, и подбирая кашу языком, держа тарелку на весу. Куда было лить компот — непонятно. Его налили прямо в облизанные тарелки.
Компот был сладкий.
Это в Союзе, компот, положенный на обед каждому солдату, пах мышами. На наши возмущенные вопросы — где масло, где сахар? — дежурный по столовой невозмутимо отвечал: сахар в чае, масло в каше. Хотя всем было понятно, что он их просто с*издил!
После обеда резко потянуло на сон и не меня одного. Взвод, одолеваемый истомой, привалился к вышке и вытянул ноги.
— После вкусного обеда, по закону Архимеда, — начал Щербанич-старший, — полагается курить. Чтобы жиром не заплыть.
Он достал из кармана пачку «Памира», но после беготни и ползанья сигареты оказались раскрошенными. Я сунулся за своими — та же история. У всех сигареты оказались наполовину выпотрошенными. Эх, дурни! Надо было из кармана переложить их в подсумок! Глядишь, сохранней были бы. Но не убиваться же из-за этого? Забили сигареты выкрошившимся табаком и закурили.
Ах! До чего приятно и хорошо было сидеть, вытянув ноги под вышкой, выпускать из легких синий дымок и смотреть вниз, на далекий полк, на кишлак Ханабад, на далекую пустыню, за которой текла Амударья и начинался Союз. И не надо было бегать и стрелять. Война на сегодня окончена. Вот поспать бы еще.
Востриков, волшебник и колдун, прочитал общее настроение.
— Перекур — сорок минут.
Цены нет такому командиру! В самом деле — нечестно и безжалостно гонять наевшуюся молодежь на штурм никчемной сопки. Докурив, я отбросил бычок, сдвинул панаму на нос и отошел в царство Морфея. Никаких снов не было. Я закрыл глаза и улетел. Не успел я смежить веки, как меня уже толкали в бок. Из мира покоя меня снова призывали на действительную военную службу!
— Оу! Вставай! Строиться!
Оказалось, что после обеда прошли не сорок минут, а больше часа и взвод, прочищая грязными пальцами глаза, поднимался на построение.
— Просыпайтесь, бойцы!
Востриков ходил вдоль строя такой же бодрый и свежий как утром.
— Сейчас немного постреляем и в полк.
10. Вечер трудного дня
Востриков послал левофлангового за старшим полигонной команды. Когда тот, лениво переваливаясь, подошел к капитану, тот приказал:
— Поставь-ка нам грудные и ростовые и дай две плащ-палатки.
Насчет мишеней у сержанта не было проблем, — поставим, как же! А с плащ-палатками он заартачился.
— А плащ-палаток нет, товарищ капитан.
— Рожай, — отрезал Востриков, — а то одеяла сейчас на землю положишь.
Через пять минут стояли мишени и были принесены две плащ-палатки: такие старые и дырявые, словно не по мишеням, а по ним вели упражнения в стрельбе.
— Ну, кто смелый? — спросил Востриков, когда плащ-палатки были уложены на огневом рубеже.
Патроны после штурма сопки остались у всех, но смелых не находилось. Хоть пострелять из настоящего автомата хотелось всем, но никто не хотел быть первым.
Стеснялись.
— Разрешите, товарищ капитан?
Это Рыжий подал голос.
— Окажите любезность, товарищ сержант.
Рыжий вышел из строя, примостился на плащ-палатке и, недолго целясь, двумя очередями снял две мишени — грудную и ростовую.
— Молодец, — похвалил его Востриков, — ты не просто автомат видел, но и держал его в руках. Следующий.
Вторым всегда проще. За одним Первым обязательно потянется полтора десятка вторых.
— Разрешите?
— Разрешите?
— Разрешите мне?
Понеслось со всех сторон.
— Разрешаю, — одобрил Востриков, но по очереди.
Когда очередь дошла до меня, я почти строевым шагом вышел из строя и доложил:
— Курсант… Младший сержант Сёмин к бою готов.
— К бою! — скомандовал Востриков.
Я уже лег на плащ-палатку и стал изготавливаться к стрельбе, как услышал над собой:
— Вы что, младший сержант? На бабу, что ли, залезаете? Ну-ка, как положено!
«Как положено» — я не знал.
— Товарищи сержанты! — обратился Востриков сразу ко всем, — Во время занятия по тактике я обратил внимание, что все вы, кроме, пожалуй, этих троих — Востриков показал рукой на разведчиков, — плюхаетесь на землю как на бабу с голодухи. Меж тем, существует специально для вас придуманный и единственно правильный способ изготовки для стрельбы из положения «лёжа». Показываю для начинающих. Подход к плащ-палатке осуществляется бегом. Перед плащ-палаткой правая нога ставится вправо-вперед, левая ладонь упирается в плащ-палатку. Левое колено подгибается и ставится на упор. Теперь можно лечь. Ноги прямые, чуть раздвинуты. Носки сапог смотрят в стороны. Правая нога находится на одной оси с автоматом. Вопросы?
Вопросов не было. Капитан показал все наглядно, просто и доступно.
— Младший сержант, изобразите показанное.
— Есть!
Я подбежал к плащ-палатке, олицетворяющей огневой рубеж, и, как и было показано, выбросил правую ногу в сторону, оперся левой рукой в ткань и лег, раздвинув ноги, стараясь правую положить на одну ось с автоматом.
— Младший сержант Семин к стрельбе готов!
— Огонь! — скомандовал Востриков.
Ага! Легко сказать: огонь. А куда?! Если стоя грудную мишень еще видно за двести метров и можно рассмотреть ростовую за четыреста, то лежа не видно ни хрена! Грудная едва торчит из земли, а ростовая через прицел кажется тоньше волоса. Кое-как прицелившись, я дал по две очереди в каждую. На мое удивление — попал в ростовую, промазав по ближней грудной.
— Младший сержант Сёмин стрельбу закончил! — доложил я Вострикову.
— Разрядить оружие, поставить на предохранитель, встать в строй.
— Есть!
Я отсоединил магазин, передернул затвор — патрон из патронника отлетел в сторону — и встал в строй. Востриков подошел ко мне.
— А ты не так уж и безнадежен. Не только бражку пить умеешь, но и стрелять немного.
Из скромности я не стал уточнять, что по второй мишени попал случайно, но поклялся сам себе, что обязательно научусь стрелять.
За какой-то час отстрелялся весь взвод. Первый взвод стрелял рядом, по своей линии мишеней. После стрельбы Востриков усадил карантин чистить оружие. Я сунул палец в затыльник приклада: как и ожидалось, пенал с приспособлениями для чистки там и не ночевал. Беда не великая. Я оторвал подворотничок — все равно стираться — и стал оттирать пороховой нагар с поршня затворной рамы. Щербаничи и разведчики, усевшись рядом со мной в кружок прямо на землю, взяли с меня пример: оторвали свои подворотнички и, такие же грязные, как у меня, и драили ими свои автоматы.
Я оттирал свой автомат от грязи и копоти, со злостью, которую испытывал к себе и к своей страсти к рисовке:
«Надо же, какой выискался! Дай-ка мне! Дай-ка я покажу!», — думал я про железяку, которой так неудачно пытался открыть цинк. Кому из нас в восемнадцать лет не приходилось переоценивать свои возможности? Но тут моя самоуверенная беспомощность была видна целому взводу! Напыщенный дятел (это я про себя) решил блеснуть хваткой, которой у него отродясь не было и обосрался прямо у всех на глазах. Вдобавок саднили сбитые костяшки пальцев.
Глупый, глупый дух, я не думал тогда, что убогая и примитивная железяка-цинкорез — удобнейшая на свете вещь для открывания всего, что запаяно. В умелых руках, конечно. Что никаким консервным ножом нельзя открыть цинк с патронами. Все будет соскальзывать. Даже прочным штык-ножом будешь колупаться с ним четверть часа, тогда как цинкорезом, специально для того и придуманном, можно открыть все что угодно в считанные секунды.
Пройдет совсем немного времени, и я освою этот прибор для взлома консервов до совершенства. Двадцать месяцев цинкорезы будут с нами в палатке, землянке и на операциях. Весь срок службы патроны, запалы и консервы будут вскрываться исключительно цинкорезом и я привыкну к нему до такой степени, что, вернувшись домой, долго не смогу открыть консервную банку некогда привычным консервным ножом.
