Софья Черняк - Луч во тьме
— Нет, мама, мы вас не оставим… Фрицы дорого заплатят за нашу жизнь, — Володя размахнулся и бросил в окно еще одну гранату, последнюю.
Неожиданно бой затих.
— Видимо, гитлеровцы решили передохнуть. Что ж, отдохнем и мы…
Что замышляют фашисты? Володя осторожно подкрался к двери. Вокруг дома залегли цепью солдаты. Осада.
Воспользовавшись передышкой, Володя перевязал рану матери и положил ее на кровать. Ребята привели в порядок боеприпасы. Осталась пулеметная лента и патроны к нагану. Можно еще держаться.
Прошло два часа. Фашисты поднялись и с автоматами наперевес бросились вперед. Это была настоящая атака, как на поле боя. И на этот раз фашисты откатились, понеся потери.
Да, дорого заплатят оккупанты за жизнь трех подпольщиков.
…Уже не осталось ни одного патрона, даже для себя.
— Можно еще врукопашную, — Никита схватил топор. — Выручай, голубчик!
Гитлеровцы вновь двинулись в атаку. Разозленные, с налитыми кровью глазами, ворвались они в беззащитный теперь домик и увидели двух юношей, которые, обнявшись, стояли посреди комнаты.
— Не подходи! — крикнул Никита.
Маленький, совсем высохший, он, точно сказочный богатырь, взмахнул топором, и у его ног свалился фриц.
На Володю и Никиту навалились солдаты, скрутили им проволокой руки, поволокли из хаты.
— Не тащите, мерзавцы, сам пойду. Развяжите руки! — кричал Володя.
Но его не слушали.
Володя и Никита, окровавленные, с гордо поднятыми головами вышли на улицу. Вслед за ними гестаповцы тащили Веру Давыдовну.
Толпа на шоссе замерла. Женщины плакали. Сжав губы, молча стояли старики.
— Прощайте, люди! — крикнула Вера Давыдовна и в последний раз посмотрела на Черную гору, на небо, зимнее, грозное, на домишки, притихшие в глубоком снегу. Потом она увидела Лиду Малышеву. Лида стояла около дерева. Лицо ее было совсем белое, глаза полны ужаса. Женщина еще раз крикнула:
— Прощайте, товарищи, и простите!..
Толстый эсэсовец втолкнул женщину в машину. Вслед за нею туда втащили Володю и Никиту, стариков Тимченко, артиста Анатолия, юную Мотю — племянницу Оксаны Федоровны. И еще успела увидеть Вера Давыдовна соседского мальчика Юрку, курносого Юрку, которому страсть как хотелось вместе с дядей Володей повоевать против гитлеровцев. Ан, видишь, не удалось… Мальчик стоял посреди шоссе и горько плакал, размазывая по лицу грязными кулачками слезы.
Глава шестая.
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ПОДЗЕМНОЙ ТИПОГРАФИИ
Январский мороз обжигал лицо, забирался под старенькое пальто. Ткачев едва переставлял одубевшие ноги. Скорей бы добраться до тепла, обогреться.
Он приехал в Киев на заседание Руководящего центра. На Владимирском базаре в 2 часа дня он должен был встретиться с Кочубеем. Но уже дважды обошел Кирилл Афанасьевич базар, а Григория все не было.
Ткачева стало охватывать беспокойство. К тому же ему казалось, что кто-то за ним следит. Продолжать шататься по базару, который как назло в этот день был не очень людный, он не решился. Подался на Железнодорожное шоссе.
Еще издали он увидел дом Тимченко с настежь открытыми дверьми. Неужели беда?
Кирилл, не останавливаясь, прошел мимо дома, где собирался встретиться с Кочубеем. «Гляну еще на хату Ананьевых», — подумал Кирилл и отшатнулся, увидев разбитый дом, залитое кровью крыльцо…
Задворками, закоулками пробрался Ткачев на вокзал и сел в первый поезд, отходивший в Нежин: надо предупредить товарищей о несчастье в Киеве.
В это время измученная горем Лида Малышева копалась на свалке, выбирая уголь, и незаметно наблюдала за шоссе. Кочубей поручил ей во что бы то ни стало перехватить Черепанова и Ткачева, которые должны прибыть на заседание Центра, и предупредить их, чтобы они немедленно возвратились в Нежин. Лида никогда не видела ни Валентина, ни Кирилла, но Кочубей так точно описал их внешность, что ошибиться она не могла.
Но вокруг ни души. Прошла сгорбленная старушка. Потом появился полицай; он подозрительно посмотрел на Лиду и исчез. Вдруг она заметила Черепанова. Все, как нарисовал Кочубей: высокий, худой, лицо продолговатое. Железнодорожник. В руке противогазная сумка. Лида встала, пошла ему наперерез и тихо сказала:
— Кочубей приказал немедленно вернуться в Нежин.
Валентин прошел, словно не слышал этих слов, даже не взглянув на Лиду. Но так, сразу поверить ей он не решился. «Откуда взялась эта молодица? Кто она? А ну-ка пойду на базар, может, встречу там Веру Давыдовну или Оксану Федоровну», — решил Черепанов и спустился вниз на Красноармейскую улицу.
Долго еще Лида копалась на свалке — надо же предупредить Ткачева. Вечерело, когда замерзшая и усталая женщина вернулась домой. Ткачев не появлялся.
Борису Загорному не надо было уговаривать Сергея и Тоню Тимофеевых. Они сразу согласились спрятать приятеля Бориса, хотя он предупредил, что это очень опасный для фашистов человек, и если немцы найдут его у них, Сергея и Тоню расстреляют.
Сергей сказал:
— Веди! Мы не из пугливых. Думаешь, мне безразлично, кто ест хлеб, который я пеку, — наши люди или фашисты? Нет, голубчик, за Советскую власть и я сумею постоять, хоть и не коммунист. Веди, веди своего приятеля!
Борис привел его в тот же день. Гость сбросил пальто с бобровым воротником, причесал густой светлый чуб и отрекомендовался:
— Дмитрий Иваненко, врач.
Добродушная Тоня сочувственно посмотрела на незнакомца, которого привел к ним ее двоюродный брат Борис Загорный.
— Чувствуйте себя у нас как дома, — сказала Тоня. — Вот ваша комната. Под полом погреб: в случае чего — туда.
Пекарь Сергей и его жена Тоня целыми днями не бывали дома, и их таинственный квартирант врач Иваненко (это был Кочубей) мог без помехи обдумать положение, в котором оказалась подпольная партийная организация.
Случилось то, чего больше всего боялся Кочубей: погибла созданная с таким трудом типография, множество разных документов, а главное, арестованы Тимченко, Ананьевы, Никита Сорока — его любимые, верные друзья, люди, всем сердцем преданные партии. Кочубей опасался, что никого из них он больше не увидит. Но впадать в отчаяние он не имел права. Надо сохранить организацию, сберечь людей.
Он был уверен, что старики Тимченко, раненая Вера Давыдовна и ребята перенесут все пытки, но ни одного адреса, ни одной фамилии не выдадут врагам. Но среди арестованных был Анатолий! Поэтому надо ликвидировать все явки, все конспиративные квартиры. Это закон конспирации.
К Кочубею ежедневно приходил Загорный. Борис был той живой цепочкой, которая связывала Григория с внешним миром, с подпольной организацией.
Загорный бегал по Киеву, находил людей, назначал новые места явок, устраивал новые конспиративные квартиры.
2.
Ночью в дом Александра Кузьменко постучался Михаил Демьяненко.
— Наконец-то! — встретили его обрадованные Черепанов и Ткачев. — Ну, что там в Киеве?
Ничего хорошего не мог сообщить им Михаил.
— Я встретился с Шешеней, — сказал Михаил. — Он передал приказ Центра: мне — выехать в Киев, а вам, ребята, пробираться в партизанский отряд.
В маленьком домике на Объезжей улице друзья выработали план вывода людей из Нежина. Решили поездом доехать до Чернигова, забрать там группу молодежи, которая слишком открыто действовала против фашистов, и всем вместе двинуться в село Неданчичи, где находится связной Володя Сарычев. Дальше их уже поведет он.
Ранним утром Александр разбудил Марию Сазоновну:
— Мама, пойдите к Грише Косачу и скажите, что надо срочно уходить из Нежина. И Сергея Серого пусть предупредят. Будем ждать их около черниговского поезда.
Старушка смахнула со щеки слезу и вышла из Дому.
И вот все готово. Мария Сазоновна поставила на скамью три железнодорожных сундучка. Она сама их укладывала. На дно положила по две гранаты, а затем по паре чистого белья, сверху — по кусочку хлеба, махорки. Можно идти.
— Шурик! — всхлипнула женщина и припала к сыну. — Мальчики мои!
Кузьменко обнял старенькую мать, крепко поцеловал ее и вышел из дому. Вслед за ним по одному вышли Ткачев и Черепанов. Каждый шел отдельно, чтобы не привлекать внимания шпиков.
Черепанов все еще был под впечатлением рассказа Михаила Демьяненко о страшном разгроме в Киеве. С ужасом думал он о том, что ждет Веру Давыдовну и парней. Всего две недели назад он видел их всех и даже хотел остаться, чтобы хоть немного помочь им. Но ребята не согласились, чуть ли не силой выпроводили его.
Черепанову теперь кажется, что у Володьки было какое-то предчувствие. Неспроста же он сказал тогда: «Возвращайся, возвращайся, Валя, в Нежин. Я все равно погиб. Меня и Никиту съело подземелье. А ты еще встретишься с Клавой. Поцелуй сестричку…»
