Юрий Стрехнин - Есть женщины в русских селеньях
Каково же было удивление многих в штабе, когда спустя некоторое время они увидели задержанного «немца» в советской форме, со знаками различия капитана, а его спутницу — тоже в военном обмундировании, с треугольничками в петлицах воротника, означающими сержантское звание.
— Ой, хитра ты! — изумленно сказал Саше один из солдат, до этого охранявших ее. — Из немецкой в советскую обернулась.
— А чего мне оборачиваться? — ответила Саша. — Какой была, такая и есть.
Вместе с Беловым Саша прибыла в штаб фронта. И там они расстались: его уже посылали с каким-то новым заданием. Что это было за задание, куда Андрей должен отправиться, какие новые опасности ждут его? Она знала, что он ничего ей не скажет. Уже привыкла не расспрашивать его ни о чем, что непосредственно не касалось их совместной работы. Но своей тревоги, когда они расставались, все-таки сдержать не могла. Очень уж многое теперь связывало их — все те полные беспрестанного риска месяцы, которые они прожили в щигровской комендатуре.
Расставаясь, они крепко пожали друг другу руки.
— Я буду помнить все, Наташа! — сказал на прощанье Белов. Даже теперь она не сказала ему своего настоящего имени, как и он ей. Правило разведчиков оставалось правилом. И Саше подумалось, что если они больше не встретятся с Андреем, а ей захочется узнать о нем, она никогда ничего не узнает: ведь в каждом новом задании он будет под новым именем.
Саша полагала, что и ее сразу же пошлют на новое задание. Ей сказали: «Отдохни немножко». Но для Саши отдыхом было уже то, что она среди своих, что можно говорить на родном языке, а не притворяться немкой, что можно спать спокойно, не опасаясь быть опознанной и схваченной, не жить в постоянном страхе за судьбу свою и товарища.
Временно, до получения нового задания, Сашу направили радисткой в штаб армии. Никто из тех, с кем она теперь служила, не знал, что она разведчица, недавно вернулась из вражеского тыла. Для ее новых товарищей она была девушкой, только что закончившей курсы радистов далеко в тылу.
Саша несла свою новую службу и ждала, когда же ее вновь пошлют за линию фронта, А фронт тем временем неудержимо перемещался к западу: наступление продолжалось. Второго февраля стало известно, что полностью покончено с немцами под Сталинградом. Восьмого — о том, что освобожден Курск. Штаб, в котором служила теперь Саша, перемещался следом за наступавшими войсками, и все дальше позади оставались родные ее Рогозцы, куда все время так хотелось слетать хотя бы на часок.
Но в любую минуту сержант Кулешова могла потребоваться для выполнения задания.
Почти каждый день в ту пору приносил вести о новых победах. Освобождены Краснодар, Ростов, Ржев, Гжатск, Вязьма...
Проносились дни и недели. «Мы наступаем, мы наступаем!» — пела душа Саши, и ей хотелось верить, что пришло, наконец, долгожданное время, когда мы будем идти и идти вперед, начисто выметая врага с родной земли. Собственно, это время и пришло после Сталинградской победы.
Но война имеет свои законы. На фронте установилось затишье. Оно длилось с весны до середины лета. А в июле над степями Орловщины и Курщины загромыхал гром новой битвы: гитлеровцы начали наступление в районе огромной, выгнутой к западу, Курской дуги фронта.
Бои разгорались. Вскоре немцы были вынуждены перейти к обороне: развернулось наше контрнаступление. Саша своими глазами не видела этих боев. Но, работая на штабной рации, принимая донесения и передавая распоряжения, она понимала, что идет гигантское сражение.
Однажды, в один из самых напряженных дней этого сражения, офицер, начальник Саши в штабе, сказал ей:
— В частях не хватает радистов: многие выбыли из строя. Нам приказано послать несколько человек на замену. Мы наметили и вас...
— А что ж, пойду! — не раздумывая, согласилась Саша.
В тот же день она приняла дежурство на рации артиллерийского командного наблюдательного пункта, который находился на одной из высот вблизи села Тросна. За это село, стоящее на шоссе, идущем вдоль линии фронта, ужо несколько дней шла ожесточенная схватка. В высоких дозревающих хлебах, покрывавших поля вокруг Тросны, горели и наши, и немецкие танки, черный дым вздымался к безоблачному, прокаленному августовским солнцем небу, и в этом безоблачном небе почти не умолкал гром — голос артиллерии, «бога войны».
Пять дней и ночей бессменно дежурила у своей рации Саша. Глаза слипались от усталости, тяжелела голова... Но руки оставались твердыми, слух — острым. Саше придавало силы сознание того, что она не в тайном, а в явном бою с врагом. Сколько раз, когда была вынуждена жить среди врагов, мечтала она вернуться к своим, надеть гимнастерку, быть в общем строю, мечтала о том, чтобы открыто называться своим настоящим именем. И теперь Саша была счастлива, как бывает счастлив солдат, когда он возвратится в свой родной полк. Таким родным полком для нее была вся Красная Армия.
* * *...Это случилось совершенно неожиданно, в жаркий полдень боевого дня. Сидевшая в окопчике возле своей рации Саша вдруг увидела, что небо, мгновенно потемнев, со страшной быстротой падает на нее.
Только позже, уже в госпитале, придя в себя, по еще не будучи в силах поднять головы, она узнала, что немецкий снаряд, разорвавшийся возле ее окопа, засыпал ее землей.
Тяжелая контузия... Слабость во всем теле, нестерпимые головные боли. Бессонные ночи, томительные часы, дни, сутки, месяцы лежания на госпитальной койке. Скорее бы выздороветь, вернуться в строй. Лучше самые тяжелые испытания, лучше любое, пусть самое опасное боевое дело, самое рискованное задание во вражеском тылу, чем лежать вот так, беспомощной, бессильной, обременительной для самой себя... «Скорее бы встать на ноги!» — этой мечтой жила Саша.
Но должны были пройти еще долгие месяцы госпитальной жизни, прежде чем она смогла сказать хотя бы самой себе: «К выполнению задания готова!»
ВСЕ, ЧТО МОЖЕШЬ
Дождь надоедливо колотит по железной кровле. Затяжной, осенний... Сколько он будет долбить вот так? Всю ночь, а, может, потом и весь день... Почему не спится под его монотонный стук? Раньше, дома, под это постукивание дождя так быстро приходил спокойный сон. Но то был ровный, добрый голос дождя, бесконечный и однообразный, как колыбельная песня. Та песня, которая сохранялась в памяти с самого раннего детства. Песпя, которую пела мама...
Мама... Как хорошо, что ты не знаешь, где я. Хоть бы и
не узнала об этом никогда — так будет спокойнее для тебя.
Пусть ты обо мне узнаешь только то, что сообщают в обычных похоронках.
А дождь стучит, стучит, стучит... Но как-то странно: посыплется, словно даст длинную очередь, и замолкает. Потом снова очередь...
Нет, не очередь. Не дождь. Трещит пишущая машинка в кабинете следователя. Сначала он задает вопрос на русском языке. Потом повторяет по-немецки для писаря, сидящего за машинкой. Следователь до сих пор не догадывается, что подследственной знаком немецкий язык и что она понимает все диктуемое писарю. Вопрос за вопросом. Все те же вопросы, которые уже задавали много раз: «Имя?» «Состав группы?» «Задание?» «Пароли?» «Явки?» «С кем из местных жителей должны связаться?» Вопросы разные. А ответ на каждый из них следователь диктует один и тот же: «Не отвечает». И машинка выстукивает: «Не отвечает».
«Не отвечает». Следователь новый — сколько их уже было! — еще не потерял терпения. Но, наверное, и этот кончит допрос тем же, чем и все его предшественники: начнет бить сам или призовет подручных.
Стучит, стучит машинка...
Нет, она стучала днем, в кабинете следователя. А сейчас в одиночке тихо. И только в памяти это: стрекочет машинка, сыплется, сыплется дождь... Все смешалось в голове. Где сон, где явь, где то, что было прежде, где то, что есть сейчас...
Постукивает, постукивает дождик по кровле... И — словно молнией высветило на миг в темноте ночи — вспыхивает в памяти: осень, ночь, дождь. Вспыхивает и гаснет — мозг Саши слишком утомлен.
Но если бы она способна была вспомнить...
Поздняя осень сорок третьего года, октябрь. Беззвездная промозглая ночь и дождь, дождь, дождь, который сеется с низко нависшего, сплошь затянутого тучами неба. Темная улица. Ни одного огонька в окнах низких одноэтажных домов. Приказ немецкого командования: за нарушение правил светомаскировки немедленный расстрел. Как и за хождение ночью без особых пропусков. В Мозыре, прифронтовом городе, строжайший режим.
Не видно, не слышно ни одного прохожего. Только шелест дождя. Да иногда чуть различимые в его шелесте размеренные шаги проходящего патруля.
Стараясь держаться в тени стен и забора, по улице спешит девушка в темном платке, ватнике, сапогах.
Скособоченный одноэтажный домишко в конце улицы. Из-за ограды торчат давно оголившиеся ветви старых деревьев, похожие в темноте на огромные узловатые черные пальцы, Калитка, набухшая от сырости, открывается с трудом. Не скрипнуть... Осторожнее прикрыть ее за собой. С улицы никто не должен заметить, что кто-то вошел во двор.
