Николай Жданов - В окрестностях тайны
Зенитчики из аэродромной обороны были немало удивлены, найдя в обломках немецкой машины вместо фашистского асса двух оборванных соотечественников.
Багрейчука тут же отправили в лазарет (он был без сознания). Смолинцев же находился в таком возбуждении, что сначала не чувствовал никакой особенной боли. Однако через некоторое время его охватила такая усталость, что он еле добрался до жесткой полотняной койки в одном из блиндажей, куда его отвели по приказанию начальника аэродрома.
Повалившись на эту койку, он проспал немногим менее двух суток.
Затем начальник аэродрома старший лейтенант Семенов, спокойный красивый мужчина в кожаном реглане, долго беседовал с ним. Он спросил, какие у Смолинцева планы, и сказал, что сейчас самое почетное дело на земле — быть солдатом, служить в армии, которая защищает страну.
— Родные у тебя есть? — осведомился он.
Смолинцев сказал про мать и про дядю Андрея,
к которому она уехала на Ленинскую ГЭС. Но тут же выяснилось, что Ленинская ГЭС теперь тоже по ту сторону, фронта.
— Ладно, ты не грусти особенно, — сказал старший лейтенант. — Это все временно. Вот и в сводках пишут: «Районы, временно оккупированные противником». Поживи-ка ты пока у нас в БАО[13] деньков шесть — семь, отдохни, одумайся, поприглядись, может, и определится твое место в жизни.
Он распорядился, чтобы Смолинцеву вместо его разорванной куртки и грязных ботинок выдали настоящую гимнастерку и сапоги.
После этого разговора и особенно после того, как Смолинцев облачился в новую гимнастерку, солдатские брюки и сапоги, а также получил фуражку с голубым околышем и защитную куртку, в каких ходили на аэродроме мотористы, он, несмотря на грустные мысли о матери, почувствовал себя вполне уверенно.
Узнав, как пройти в лазарет, в котором находится капитан Багрейчук, Смолинцев прежде всего отправился туда. Ему не терпелось рассказать капитану о беседе с начальником аэродрома и о своем предстоящем вступлении на военную службу. Он долго надраивал сапоги и одергивал гимнастерку, желая произвести на капитана впечатление своим новым обличием.
К тому же только что вышла дивизионная многотиражка, где была напечатана большая заметка об их побеге из немецкого плена. Судя по этой заметке, Багрейчука здесь знали многие. Он, оказывается, служил раньше в одной из эскадрилий этой дивизии. Он был сбит за линией фронта, и его считали погибшим, пока не дошли вести, что он собрал вокруг себя группу артиллеристов, оказавшихся в окружении, и бьется в тылу у немцев, на «пятачке».
Особенно понравился Смолинцеву дружеский шарж на четвертой странице. Капитан был изображен здесь в виде всадника, оседлавшего «мессершмитт» и мчавшегося через облака. Под рисунком была подпись в стихах:
Капитану Багрейчуку
Вновь он с нами.
Вот, друзья, на него взгляните,—
Улетел на ТБ-3,
Прибыл в «мессершмитте».
Смолинцев бережно сложил газету и положил ее в карман своей куртки, надеясь порадовать капитана.
Лазарет находился километрах в четырнадцати от аэродрома. Смолинцев добрался туда на попутном грузовике и уже под вечер очутился перед старинным помещичьим особняком с двумя деревянными крашеными колонками.
Дежурная сестра, к которой он обратился, внимательно осмотрела его с головы до ног и ска-
139
зала, что надо — подождать. Посещение больных посторонними не разрешается, а главный врач занят и будет не раньше, чем через час.
От нечего делать Смолинцев отправился на берег речонки, вьющейся под горой, и сел там под старыми ивами, роняющими в воду узкие желтые листья.
Неожиданно острое чувство грусти вдруг овладело им.
Где-то далеко шумит и грохочет война, а здесь жизнь течет неслышно, как река в камышах. В медлительной, почти сонной тишине вянут травы, носится в прозрачном воздухе серебряная паутина и лохматые вороньи гнезда покачиваются на полуоблетевших ветвях. Колхозные подводы тянутся по той стороне реки к перевозу сдавать зерно. У людей тут, как всюду, свои заботы, своя трудная дань войне. А он? Неужели он все еще «посторонний», как сказала сейчас медсестра?
Он опять засмотрелся на небо. И вдруг вспомнил девический силуэт на фоне бледнеющего заката. Это было, как в песне. Он плыл по реке и, оглядываясь, видел Тоню на берегу. Как-то она теперь? Что с ней, что с доктором? Его вдруг словно кольнуло: а где же пакет? Он так и не имел случая спросить об этом у капитана.
В саду, за зданием лазарета, раздались гулкие удары в рельсу, подвешенную на дереве.
Наверное, отбой.
Смолинцев поднялся и медленно побрел по тропинке вверх.
У входа в дом, рядом с увядшей клумбой, стояла та же дежурная медсестра и с ней какой-то майор в малиновой с синим верхом фуражке, щуплый, с иссиня-бледным лицом.
Когда Смолинцев приблизился, сестра отошла к крыльцу.
— Это вы к капитану Багрейчуку? — спросил майор.
Смолинцев кивнул.
— Откуда вы знаете капитана Багрейчука?
— Да мы вместе были в плену. Смолинцев полез в карман за газетой, но майор спросил вдруг:
— Скажите, вы добровольно попали в плен?
— Ну что вы говорите! Разве это может быть? Смолинцев почувствовал, что кровь приливает
к лицу. Во рту у него высохло, как тогда, перед побегом из плена.
— Вы что же, думаете, что я предатель? Если вы не верите мне, то спросите капитана Багрейчука, он знает. Он самый преданный нам человек:
— Кому это нам?
— Народу!
— Вы, значит, народ? — Глаза майора еще более сузились, и жесткая насмешливая улыбка скривила его синеватые губы.
— Капитана здесь уже нет, — сказал он.
— Как нет? Где же он?
— Надо будет, узнаете. Можете пока идти. Смолинцев медленно повернулся и растерянно
побрел по аллее к выходу. Он чувствовал затылком, что майор смотрит ему вслед.
ПОСЛЕДНЯЯ СИГАРЕТА
Внезапное исчезновение раненого лейтенанта неприятно озадачило Грейвса. Оно вновь осложняло его задачу. Но самый факт, что лейтенант исчез, только подтверждал правильность подозрений, беспокоивших штурмбанфюрера. С каждой минутой он все больше склонялся к мысли, что в могиле Клемме находится какой-то другой человек. Требовалась быстрая и самая тщательная проверка всех обстоятельств.
Грейвс связался по телефону с командиром десантного батальона, проводившего здесь операцию по захвату железнодорожного узла.
Оказалось, что числившийся в списке личного состава батальона лейтенант Курт Штольц считается пропавшим без вести как раз со дня указанной выше операции.
— Часто у вас тут в гарнизоне исчезают немецкие офицеры? — сердито обратился Грейвс к коменданту.
Кнюшке по-куриному хлопал веками своих маленьких круглых и красных глаз и удрученно молчал, не решаясь высказать свои предположения. Между тем мысли, копошившиеся у него в голове, были куда проще и носили совершенно другой оттенок, нежели те, что беспокоили Грейвса.
— Мне придется написать рапорт, — сурово продолжал штурмбанфюрер. — Порядки, которые вы здесь завели, наносят явный ущерб интересам фюрера.
Кнюшке тяжело запыхтел и, наконец, все-таки решился:
— Вы напрасно так беспокоитесь, герр Грейвс, — запинаясь, заговорил он. — Когда я был тоже в госпитале во Франции, то мы, грешные, люди, тоже вели себя там не лучше этого Штольца.
— Причем тут Франция? Что вы этим хотите казать?
— А то, что это известные проделки холостяков офицеров: лейтенант, безусловно, завел себе здесь какую-нибудь русскую Дульцинею. Бьюсь об заклад, что он роскошно коротает с ней время, пока старая шинель санитара исполняет за него служебные обязанности больного. Госпитальное начальство всегда смотрело на это сквозь пальцы: должны же быть у фронтовика какие-то земные развлечения!
Грейвс только саркастически усмехнулся в ответ на эти пинкертоновские догадки. Но этот разговор все же натолкнул его на новые мысли. Он счел не лишним также повидаться и со спасительницей лейтенанта русской женщиной Дегтяревой.
Подобно всем жителям, оставшимся в поселке, Дегтярева была зарегистрирована в специальной книжке. Грейвс послал за ней коменданта, однако тот вскоре явился с докладом, что русской женщины не оказалось дома. Соседи сказали ему, что она вместе с ребенком отправилась за солью.
— За какой еще солью? — воскликнул Грейвс. Его самолюбие всегда необыкновенно задевали ничтожные мелочи, постоянно впутывающиеся в стройную канву логических построений.
Кнюшке объяснил, что население поселка страдает от отсутствия соли (торговля парализована), и местные жители ходят за солью на соседнюю станцию к бывшим железнодорожным складам, ныне сгоревшим. Там на пепелище они умудряются собирать какую-то грязь, и она служит им вместо соли.
