Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2
Удачно и очень вовремя сыграл Василий Иванович под перепуганного и недалекого мужика. Настолько удачно и вовремя, что фон Зигель окончательно утвердился в своем намерении и заявил без какого-либо перехода:
— Назначаю вас начальником полиции. К работе приступить сегодня.
Василий Иванович в думах готовился к чему-то подобному и все равно растерялся, только и смог вскочить, вытянуться. Фон Зигель, похоже, и не ждал от него большего: он уже отвернулся от Шапочника.
4Выйдя из комендатуры, Василий Иванович украдкой облегченно вздохнул и на мгновение остановился в раздумье: куда теперь, кому прежде всего поведать о своем новом назначении? Золотарю и всем прочим, над кем минуту назад стал начальником, или Нюське?
Эх, Нюська, Нюська… И за каким чертом сюда тебя принесло?..
Нет, Опанас Шапочник — службист, что для него какая-то бабенка, желающая притулиться под его крылышком?
И он уверенно и без спешки зашагал к тому дому, где размещалась полиция. Еще издали увидел дежурного полицая, беспечно сидевшего на перилах крыльца и от безделья кромсавшего ножом какую-то палку. Непорядок? Да еще какой. Может ли он Опанас Шапочник, равнодушно пройти мимо такого вопиющего нарушения устава? Ни в жизнь! Поэтому, поднявшись на крыльцо и остановившись рядом с полицейским, он строго спросил:
— Как твоя фамилия?
— Шагай себе, шагай, пока не препятствую, — беззлобно огрызнулся тот.
Только за последнюю неделю Василию Ивановичу выпало пережить такое, что другого человека запросто сломить могло. Его нервы давно требовали разрядки действием. И он, не ожидавший, что окажется способным на такое, размахнулся и со всего плеча заехал полицаю в ухо. Может быть, распалившись, ударил бы и еще раз, но тот опрокинулся. Это произошло столь неожиданно, что Василий Иванович даже опешил, когда у его лица вдруг мелькнули ноги полицая. Но машинально отметил, что сапоги были хромовые.
Оказавшись на земле, полицай не торопился встать, чувствовалось, он мучительно думает: стерпеть оплеуху или выстрелить? Пальнуть, конечно, проще простого, только… Да разве без чьего-то приказа простой полицай из каких-то Слепышей осмелится на такое?
Кто знает, какое решение избрал бы полицейский, но тут Василий Иванович раскричался: дескать, сгною в подвале, дескать, расстреляю, если еще хоть раз обнаружу подобную преступную халатность.
Так орать могло только большое начальство, и полицай вскочил и вытянулся, снизу вверх глядя на беснующегося на крыльце Шапочника, который еще вчера был предметом всеобщих насмешек.
На крик Василия Ивановича выбежали несколько полицаев и Генка — бывший телохранитель Свитальского. Заметив их, Василий Иванович с особой яростью прокричал, что ему, как новому начальнику полиции, просто неохота свое вступление в должность отмечать расстрелом того, кто должен быть ему верной опорой, иначе…
Все поняли, что скрывалось за словом «иначе».
Здорово гневался новый начальник полиции, так здорово, что Генка подбежал к нему на носках, неумело, но старательно козырнул и спросил:
— Прикажете пана Золотаря сюда вытребовать или к вам в кабинет?
Холодно и так, словно только сейчас заметил, глянул Василий Иванович на Генку и мгновенно решил, что эта фраза Генки — заверение в преданности, в готовности служить Опанасу Шапочнику, как недавно служил Свитальскому. Хотя бы потому отталкивать его не стоит, что Генка многое знает и, если подобрать к нему соответствующий ключик, вдруг разоткровенничается? Все это мгновенно промелькнуло, поэтому и сказал, словно милостью одаривая:
— При мне будешь.
На мгновение в зрачках Генки мелькнуло что-то, похожее на восторг, и тотчас же захлебнулось, утонуло в потоке преданности, хлынувшем из широко распахнутых глаз.
Войдя хозяином в кабинет Свитальского, где до этого бывал только раза два или три, да и то не по собственной воле, Василий Иванович почти сразу же понял, что правильно повел себя: об этом свидетельствовали и шепоток за дверями, и полицаи, бесшумно мелькавшие за окном. А минут через пять после того, как он уселся за стол Свитальского, явился пан Золотарь. Он, льстиво улыбаясь, витиевато сказал, что давно предвидел только такой исход, что искренне рад служить под мудрым руководством пана Шапочника и убежден, что тот будет доволен им.
Наскоро обменялись любезностями, не веря ни своим, ни чужим словам, а потом Василий Иванович перешел к делу, стал расспрашивать о наличии полицейских в районе, о том, где они размещаются да как их рабочий день планируется.
На первые два вопроса Золотарь ответил обстоятельно, со знанием дела. Потом сказал, немного помешкав в нерешительности:
— Что касается планирования дня… Тут уж как придется… А почему — думаю, сами и уже к завтрашнему утру поймете.
— Что ж, подожду до утра, — милостиво согласился Василий Иванович. — А как обстоит дело с сетью осведомителей? Или как она тут у вас называется? Как велика и плотна она?
— Имеется и такая, — склонил лобастую голову Золотарь. — Полицейские, в деревнях обитающие, и старосты.
— Я имею в виду тайную сеть, — холодно уточнил Василий Иванович.
— И эта есть, — согласился Золотарь, помялся и нехотя добавил: — Она исключительно в моем полном ведении.
— Намекаете, что это не моего ума дело? — нахмурился Василий Иванович.
Золотарь неопределенно повел плечами.
И тогда Василий Иванович многозначительно заявил:
— А я было поверил тому, что вы рады служить со мной.
— Позвольте, пан Шапочник…
— Не позволю! Покорнейше прошу, пан Золотарь, запомнить: двум медведям в одной берлоге всегда тесно. Кроме того, каким же я начальником буду, если разрешу своему помощнику иметь от меня тайны? Не личные, а служебные?
— Воля ваша… Я хотел исключительно для вашего облегчения, — заявил, отступая, Золотарь.
Василий Иванович промолчал. Тогда Золотарь встал, молча поклонился и вышел из кабинета, бесшумно прикрыв за собой дверь. А еще через несколько минут перед Василием Ивановичем уже лежали требуемые сведения. Долго изучал их Василий Иванович. И не потому, что список перевертышей был очень велик (на весь район наскреблось только двадцать восемь), хотел раз и навсегда запомнить не только фамилии, имена и клички, но и адреса и приметы тех подонков, которые, тайно помогая фашистам, все же надеялись остаться чистыми в глазах односельчан на тот случай, если Советская власть вернется.
Конечно, появилась мысль, что этот список — вернее, копию с него — хорошо бы с Нюськой переслать хотя бы Виктору и наказать, чтобы занялся перевертышами, но он прогнал ее, эту мысль, прогнал потому, что решил действовать наверняка и без спешки, которая очень часто губит, казалось бы, самое верное дело.
Так хотелось поскорее постичь все тайное, что почти до первых петухов засиделся в своем кабинете. Только стал собираться домой, чтобы отоспаться за все прошлые ночи и Нюське рассказать обо всем, что стряслось с ним за этот день, в кабинет заглянул дежурный полицай и выпалил:
— Пан Золотарь велели доложить, что на тридцатом километре неизвестные злоумышленники сожгли две автомашины, а водителей убили!
Василий Иванович прикинул, что только круглый дурак будет часами ждать полицию на месте диверсии, и поэтому приказал:
— На машине немедленно отправить туда десять полицейских. Пусть прочешут местность.
Через несколько минут, взревев мотором, машина пронеслась мимо окон. И тотчас же в кабинет вошел Золотарь. Был он хмур, неразговорчив. Не спросив разрешения, сел на стул, стоявший в простенке, и замер, втянув голову в плечи. Только после большой паузы, показавшейся Василию Ивановичу бесконечной, Золотарь сказал, словно насилуя себя:
— Напрасно изволите беспокоиться сами и людей дергаете. Такое у нас почти каждую ночь случается. Даже господин комендант приказали теперь его по таким пустякам не тревожить… А вы спрашивали, как мы сутки планируем… Ночь вздрагиваем, а днем отсыпаемся или в какой карательной акции участвуем.
Откровенность Золотаря — единственная радость за весь день. И невольно подумалось, что, возможно, эти сожженные машины — работа Виктора с Афоней: они мастера на подобные штучки.
Так подумал Василий Иванович, но радости своей ни словом, ни жестом не выдал.
Потом, и вовсе под утро, доложили, что в деревне Куцевичи по неизвестной пока причине возник пожар, во время которого сгорел дом старосты. Со всеми надворными постройками и живностью.
Снова молча хрустел пальцами Золотарь, а Василий Иванович, в душе ликуя, приказал и туда выслать группу: чем больше будут издерганы полицаи, тем лучше.
Солнечные лучи уже ласкались к высоким белым ниточкам облаков, когда новый начальник полиции в сопровождении Генки все же пошел домой, не к свояку деда Евдокима, а в собственный пятистенок. Уже у самого дома, когда стал прекрасно виден полицай, дежуривший у крыльца, Генка сказал вполголоса:
