Николай Струтинский - Дорогой бессмертия
Громов, Савельева и Измайлов тщательно изучили обстановку. Виктор остался на углу, Паша и Николай Григорьевич медленно прохаживались по улице в ожидании Людвига.
Ровно в восемь на углу показалась шумная компания немецких офицеров. С ними были две молодые женщины. Паша пристально всмотрелась в приближавшихся и сразу узнала того, кого они ждали.
— Справа крайний, ведет под руку девушку в зеленом платье, — шепнула она Громову. В горле сперло дыхание. Никогда раньше Паше не приходилось участвовать в акте мести. Она выполняла всякие поручения, но такое — впервые.
— Их больше, чем нужно, — отозвался Громов, четко чеканя каждое слово. — Придется обождать.
Подпольщики были готовы отложить «встречу» с Людвигом. Но тут немец поклонился, видимо, попросил извинения у спутниц, остановился, поманил пальцем шагавшего вблизи жандарма. Офицеры и девушки прошли в ресторан, а Людвиг что-то говорил патрулю, стоявшему по стойке «смирно».
— Немедленно уходи к Игорю, — приказал Паше Громов, — встретимся завтра в парке.
Медлить было нельзя, случай самый подходящий. Паша мысленно пожелала товарищам благополучного исхода операции и повернула в обратную сторону. Громов с чуть побледневшим лицом ускорил шаг к месту, где стоял немец. Как Паше хотелось обернуться, посмотреть на отважного коммуниста в минуты такого напряжения! Но это исключалось, на это могли обратить внимание. А вот и Виктор, на душе немного отлегло.
— Громов приказал побыстрее выйти из зоны ресторана, идем!
Между Громовым и говорившим немцем дистанция сокращалась. Их разделяли всего несколько шагов. Громов четко расслышал, как офицер спросил, все ли понял жандарм. Тот уже вытянул вперед руку и застыл в приветствии. Громов выхватил пистолет и трижды выстрелил. Два раза в грудь Людвига, а третий — в живот жандарма. Затем несколькими прыжками он перескочил улицу и оказался в темном переулке, тут пересек двор, выбрался на противоположную сторону и устремился к центральной улице.
Паника у ресторана поднялась невообразимая. Немцы узнали о происшествии спустя две минуты. Многие выбежали с пистолетами в руках. Поднялась беспорядочная стрельба. Переулок и улица огласились окриками, кто-то пытался командовать, но ничего из этого не получалось.
Подбежал второй патруль, вскоре подъехала машина с гестаповцами. Но Громов и его попутчики уже были далеко.
Паша примчалась к Наташе Косяченко, горячо и долго говорила о происшедшем.
— О, я себе представляю, как обозлены немцы! А какой был Громов!..
Паша призналась Косяченко, что минуты ожидания были для нее очень томительными. А когда прозвучал выстрел, из груди вырвалось: «Все!». Сверлила только тревожная мысль: уйдет ли?
Рассказывая, Савельева нервно перебирала руками платочек. Лицо у нее горело, а грудь часто подымалась. От пережитого зрачки расширились. Подруга поняла — только сейчас у отважной комсомолки происходит разрядка нервов.
— Успокойся, Паша, — тихо подбодрила Наташа взволнованную подругу. Я понимаю, все это нелегко, риск большой, но какое большое и благородное дело вы сделали!
Наташа возбужденно продекламировала:
…Бунтарский жар
В нас не ослаб!
12. Флаг над городом
В двух километрах от восточной окраины Луцка, по проселочной дороге медленно ехала подвода. На ней восседал пожилой рыжий немец, и время от времени понукал лоснящегося жеребца.
— Но, красавец, домой! Но!
Гохшистер уже много лет пребывал на интендантской службе, зарекомендовал себя исполнительным, дисциплинированным солдатом. Начальство относилось к нему с доверием, часто поощряло, ставило в пример другим. И если видели, что Гохшистер везет какой-нибудь груз, его не проверяли, тех, кто ехал с ним вместе, не задерживали.
Это обстоятельство как нельзя лучше пригодилось в то раннее утро, когда на перекрестке Гохшистера встретили трое путников.
— Гутен таг![6] — громко приветствовал один из них — белокурый парень с вещевым мешком за плечом.
— Гутен таг, — покосился на него немец.
— С операции идем, красных бандитов били, может, подвезете нас в город? Устали…
Возница придержал лошадей.
— Кто такие?
— Полицейские.
— Луцкие?
— Да.
— Садитесь!
Алексей Абалмасов неплохо знал немецкий язык и всю дорогу без умолку болтал с рыжим.
— Слава богу, — угодничал он, — немецкая армия благополучно закрепилась на новых рубежах. Думается, теперь уже прочно.
— Скоро о солдатах фюрера заговорит весь мир, — заносчиво произнес немец.
— Дай бог!
На улице Шевченко трое полицейских поблагодарили немца за услугу и дальше пошли пешком. А вечером они явились на квартиру к Савельевой. Абалмасов ей объяснил, что они прибыли в Луцк по специальному заданию. Вместе с подпольщиками им предстоит выполнить серьезное поручение.
— А для этого нужно временно устроиться на работу. Это будет трудно?
— Раз нужно, попробуем. — Паша задумалась. — Документы у вас надежные, но работу найти сейчас нелегко.
В устройстве партизан приняла участие и Анна Остаток. Она работала уборщицей в гебитскомиссариате. Беседуя с Пашей, она вспомнила, что туда недавно требовались дровосеки.
— Пойдемте, попроситесь, авось повезет, — вызвалась Анна проводить партизан к гебитскомиссариату.
Все устроилось быстро. После недолгого опроса в канцелярии их приняли на временную работу дровосеками. В тот же день они пилили дрова.
Прошла неделя. Вместе с партизанами работал ранее принятый сюда мужчина, в потертом пиджаке и замасленной фуражке. Лицо у него было землистого цвета, щеки и лоб изъедены оспой. Незнакомец назвался Василием Сорокиным.
— Издалека? — поинтересовался однажды Абалмасов.
— Из Вятки.
— Ого, откуда тебя задуло! — пошутил Абалмасов. А немного погодя он другим тоном спросил: — А чем ты там занимался? Тоже дровосеком был?
— Кабы не война, может, был бы на другой работе, — уклонился от прямого ответа Сорокин.
— А здесь давно?
— Первый год, я из пленных.
В последующие дни партизаны присматривались к Сорокину, но ничего определенного не могли о нем сказать. А сегодня Алексей его спросил:
— Надоело тебе здесь, дружище?
— Да и тебе, я вижу, не меньше, — огрызнулся рябой.
Абалмасов нахлобучил фуражку на лоб и настойчиво повторил вопрос.
— Э!.. Да что там! — раздался неопределенный ответ.
«Видно, очень осмотрительный человек» — пришли к выводу партизаны.
Хлынул нежданный летний дождь. Дровосеки забрались в сарай, скрутили козьи ножки, и голубой дымок поплыл вверх. Сорокин загасил папиросу, затянул потуже ремень на рубашке и направился к выходу.
— Куда ты под дождь, приятель? — пытались задержать коллеги. — Смотри, льет как из ведра.
— Я не из глины, а дождь не дубина.
Когда Сорокин ушел, Абалмасов сказал:
— Оно и к лучшему. Обсудим наши дела.
Первый порыв дождя ослабел, и теперь он лишь моросил. Во дворе — ни живой души. Партизаны негромко советовались о том, как лучше осуществить диверсию. Даже легкий шепот Абалмасова был слышен в тишине. Он предлагал взорвать здание в момент, когда в нем соберутся фашисты на совещание, и в ту же ночь вывесить красный флаг над зданием генералкомиссариата.
В это время другой дорожкой к сараю возвращался Сорокин. Он услышал шепот, остановился, прильнул ухом к доскам. Лицо его вытянулось, уши оттопырились, нижнюю губу он прикусил. Кто-то громче повторил, что необходимо взорвать здание с двух сторон, дабы ни один фашист из него не выбрался.
— Ай-яй, что задумали! — Сорокин стоял как вкопанный, не шелохнулся. Из состояния оцепенения его вывел кашель. Сорокин отскочил от стенки сарая и специально зашлепал по грязи. На дворе уже распогодилось, и дровосеки принялись за работу. Лица у всех были сосредоточенные. Неспокойные мысли терзали Сорокина. Нет, он не мог упустить удобный случай выслужиться…
— Зайду в магазин, продавщица обещала буханку хлеба. На это время условились… — Замялся. — Не любит неаккуратных.
— Э, да тебе, дружок, везет — и хлеб и баба есть.
Сорокин шел по улице, ведущей к управлению гестапо, не вызывая у прохожих интереса. Невзрачный на вид, он ничем не обращал на себя внимания. Но Паша к нему присмотрелась. Лицо этого чуть сутулого человека ей показалось знакомым, однако она не могла сразу вспомнить, где его видела. Прошла еще несколько шагов и аж руками всплеснула: «С дровосеками!». Да, они ей рассказывали, какой замкнутый сибиряк с ними работает. А потом она его видела с ними после работы. Да, да, он самый! Паша обратила внимание на то, как Сорокин задержался возле входа в здание гестапо. Вот он снял фуражку, украдкой перекрестился и нырнул в помещение. Так вот он какой! К лицу Паши прилила кровь. Ей хотелось подбежать схватить его за рукав, оттянуть от зловещего здания. Но Сорокин скрылся.
